Двенадцатое апреля вступило в свои права, неумолимо отсчитывая время, оставшееся до разрушения Российской империи. Время никуда не торопилось, ибо оно вечно. Люди лишь жалкие её спутники.

Генерал-майор жандармерии Евгений Климович сидел напротив своего друга и собрата по несчастиям. Как мог догадаться каждый, это был бывший глава Департамента полиции Российской империи Валентин Брюн де Сент-Ипполит. Разговор проходил на съемной квартире в доходном доме. Оба генерала сидели напротив друг друга и тихо беседовали, обсуждая насущные дела и предпринимаемые действия

— Вчера звонил наш «спаситель». Был пьян, но не вусмерть, — сообщил Климович.

— И что? — с живостью переспросил его бывший глава полиции.

— Хм. Наш общий знакомец Мангасевич-Мануйлов предлагал ему свои услуги.

— Каков наглец! Хотя, это неудивительно.

— Да, наш пострел везде поспел, иного я от него и не ожидал. Я отсоветовал Керенскому с ним связываться.

— А почему? Пусть он бы с ним намучился. Недолго, правда.

— Валентин! Ты это сейчас сказал с холодным рассудком или сгоряча?

— Ммм, пожалуй, ты прав. Я сказал не подумав. Но ты ведь понимаешь, что работать на революционера мне претит. Я ему просто не верю.

— Ты так говоришь, как будто я сам с радостью бросился к нему на службу.

— Но он разговаривал с тобой, а не со мной.

— Да, и я взял на себя ответственность, в том числе, и за тебя. Сколько нам ещё пришлось бы гнить в тюрьме? И почему ты так уверен, что вышел бы оттуда живым? Ты?… Глава Департамента полиции. Сколько твоих подчинённых сейчас закопано в канавах, как бездомных собак? Сколько кормят собою рыб? Ты этого, надеюсь, не забыл! А как их расстреливали прямо на набережной? А давили и рвали автомобилями? Ты не забыл ещё ту звериную ненависть толпы, опьянённой безнаказанностью?

— Не забыл! — угрюмо бросил в ответ Брюн. — Я буду помнить об этом всю жизнь. Люди были в наркотическом и алкогольном опьянении.

— Да, ты ещё их оправдай! Помни! И ради своих товарищей, и ради императора мы с тобой здесь. Мы в ответе за семьи погибших. Ка ты им собираешься помогать? На какие деньги? Ты не понимаешь, что и сам чудом остался в живых. А каково твоей жене и детям?

— Я всё понял, перестань, пожалуйста. Ты всё ещё надеешься спасти императора?

— Нет, — с тяжёлым вздохом произнес Климович. — Не надеюсь. Ты же понимаешь, что у нас просто нет на это сил? Нас никто в этом не поддержит. Россия сменила вектор развития и у нас нет того стрелочника, который переведёт наш поезд обратно. Вернуться на ту ветку, по которой мы до этого времени ехали, уже не возможно. Наш поезд ушёл безвозвратно, ты это понимаешь?

— Понимаю. Тогда зачем нам работать на Керенского? Ведь он тоже не собирается спасать императора. А его слова о России это, всего лишь, слова. Все они любители говорить и бросаться красивыми фразами ни о чём. Все эти лозунги: о свободе, о равенстве, о братстве — они не стоят и выеденного яйца. Всё это, всего лишь, лозунги. Они просто не способны ничего создавать. Они способны лишь разрушать. Разрушать, не строить. Для того, чтобы строить, нужен ум государственного масштаба, а они трепачи и политиканы.

— Все эти Гучковы, Милюковы, Родзянко, Шульгины. Они хотят лишь одного — власти! Им не нужна Россия, как таковая, им мешает император. Они скинули его, чтобы дорваться до власти. Им не нужна аристократия, они использовали лояльность великих князей лишь для того, чтобы убрать Николая II. А убрав его, сразу же избавились и от самодержавия, как такового.

— Ты прав, Валентин. Все они предатели. Но и мы с тобой недалеко от них ушли. Сколько подковёрной возни мы с тобой видели. Сколько идиотских провокаций и заигрываний с революционерами мы организовывали? Надо было жёстко пресекать всю их агитацию.

— Заигрывания…Мы с тобой, Женя, этим не занимались, но ты прав. Мы и не препятствовали в этом другим. Империя начала катиться в тартарары уже давно. Один эсеровский террор чего стоит. А помнишь, как Столыпин просил Милюкова осудить левый террор? Он ведь лидер кадетов, а не эсэров. И что тот ему ответил? «Нет никакой возможности это сделать!» Кровопийцы! Ему и всем остальным плевать на пролитую кровь и человеческие жизни. Стыдливые Иуды. Сколько чиновников было убито, и за что? Да и другие не лучше.

Тот же Марков называл Милюкова мерзавцем, а потом заключил с ним соглашение. Пуришкевич пожал руку. Шульгин, предводитель националистической партии, помог скинуть царя. Это ли не фарс? Горлопаны. А ведь Пуришкевич создавал «Книгу скорби», внеся туда всех, кого убили террористы. И переметнулся, в конце концов, к ним же. Участвовал в убийстве Распутина. А зачем?

— Зачем? Затем, чтобы убрать одиозную фигуру, на которую все вешали ярлыки пособничества Германии, разврата и наплевательского отношения к моральным устоям. И вот Распутина нет. А за ним сразу же встаёт фигура императрицы, а за ней и императора. Ура! Можно поливать помоями теперь и их. Вся свободная пресса с яростью набросилась на императрицу, обвиняя её в связях с кайзером. И это во время войны с Германией? А если императрица предаст, то и император, получается, тоже?

— Да, Женя, нам надо было бороться с прессой, закрывать особо оголтелых. Вообще всех запретить. Я не представляю, что сделали бы англичане, если бы их короля и его супругу обвинили в связях с немцами. Трупы этих горе журналистов ещё долго бы смешили добропорядочных горожан Лондона и Ливерпуля.

— Мы не смогли этого сделать. Наш министр Протопопов вёл свою игру и, скорее всего, внимательно прислушивался к господам из Лондона. Эх! Дураки мы с тобой. А либералы и остальные левые партии лишь смеялись над нами. Помнишь, как в Государственной Думе Пуришкевич растерянно объявил, что в Кишинёве убит председатель «Союза русского народа». А в ответ на это послышался довольный смех. Либералы радовались, конец мракобесу и черносотенцу.

А сколько приписывают черносотенцам политических убийств? Три? А сколько убили эсеры? Больше пяти тысяч. А это знаменитое убийство Гершензона. Ты же участвовал в его расследовании? Кто его убил, ты думаешь, черносотенцы?

— Нет, все ниточки ведут к Петербургскому градоначальнику, фон дер Лауницу, скорее всего, это он нанял убийцу, которого так и не нашли. А обвинили в этом Краскевича, который даже был осуждён. Лауница позже убили боевики из группы Зильберберга и, скорее всего, это было сделано в отместку. А за что убили Гершензона, ты помнишь?

— За то, что он пылающие помещичьи усадьбы в 1905 году назвал иллюминациями. Это он сказал в своей знаменитой речи по земельному вопросу на трибуне Государственной Думы. Для кого-то страдания и потеря имущества, нередко и смерть, а для кого-то это, прости Господи, иллюминация. Развлечение и праздничный фейерверк. Такого простить было нельзя.

Климович горько усмехнулся.

— А помнишь, как Гучков признал, что партия «октябристов» на девять десятых состоит из отпетых сволочей? Что уже говорить о других?! А состав второй Государственной Думы? Такое впечатление, что туда набрали людей прямо с улицы, хватая всех подряд. Всё их достоинство было в том, что они умели только кричать лозунги и лезть в драку. И вот к чему мы, в конце концов, пришли…

Бывший жандарм, не сдержав эмоций, встал и стал неторопливо ходить туда-сюда. Эмоции, как петля, душили его. Шагая по комнате, он время от времени стучал кулаком по раскрытой ладони левой руки, шепотом выговаривая ругательства.

— Согласен. Мы виноваты с тобой. Мы не смогли. А ведь нас предупреждал и Дубровин, и Никольский. Ну, да делать сейчас нечего. Надо выпутываться из этой ситуации.

— Керенскому я всё равно не доверяю, — отозвался Брюн.

— Да пойми ты, Валентин. Сейчас никому нельзя доверять, НИКОМУ! Понимаешь?! Никто не вступится за императора. Никто не встанет на его защиту. А те, кто захотят это сделать, сейчас далеко, и они разобщены. Генералитет предал его. Конечно, из грязи да в князи! Что Алексеев, что Корнилов сделали при императоре головокружительную карьеру. Но ведь всегда хочется большего. Больше власти, больше денег, больше силы.