Чей рев был громче — двигателя или чудовища, — я так и не понял. В любом случае, если кто-то из них и проиграл другому по мощности звука, то ненамного. Приподнятый край многотонной машины рухнул на землю. Меня выбросило из кресла прямо на рычаги. Затрещали ребра, клацнули зубы, боль пронзила все тело, но сознания я, к счастью, не потерял. От моего столь агрессивного воздействия на органы управления вездеход дернулся и медленно поехал вперед. Охая от боли, я кое-как сумел вернуться на водительское кресло и, взглянув в лобовое стекло, завопил от ужаса — вездеход въезжал прямо в вязкую топь. Я начал отчаянно и лихорадочно дергать за рычаги, пытаясь включить коробку передач — или что там есть в этом «тракторе» — на реверс. Но, не зная, что для этого нужно делать, да еще находясь в панике, я ничего подобного сделать не смог. Мне бы по крайней мере заглушить двигатель, но даже этого, охваченный отчаяньем и ужасом, я сделать не догадался. Точнее говоря, я попросту впал в самый настоящий ступор.

Между тем у продолжающего медленное движение вездехода начал опускаться нос. К счастью, я хотя бы сумел понять, что еще немного — и машину засосет в трясину. Со мною внутри. Может, это было бы для меня и не самым плохим выходом — точнее, исходом, — потому что за утопленный вездеход Анна и Серега меня точно убили бы, и, думаю, даже Штейн внес бы в этот процесс свою лепту; однако инстинкт самосохранения — сиюминутного, а не отсроченного — оказался сильнее логики. Но и та все же продолжала работать. Во всяком случае, я догадался выпрыгивать из тонущей машины не через дверцы — иначе все равно оказался бы в трясине, — а решил выбраться через люк и прыгать назад с крыши кузова, поскольку задняя часть вездехода продолжала пока цепляться гусеницами за твердую почву.

Едва я высунулся в люк по пояс, началось нечто странное: нос вездехода стал вдруг задираться кверху. Сначала я подумал, что от паники начинаю терять ориентацию в пространстве. Ведь если что-то тонет, то оно никак не будет при этом двигаться вверх. А вездеход именно это и делал. От непонимания происходящего я застрял в люке, позабыв о том, что еще пару мгновений назад собирался срочно покидать «тонущее судно».

Теперь у меня создалось впечатление, что вездеход что-то выталкивает снизу. Но что могло толкать его из болота? А может, содрогнулся от страшной догадки я, это делает не «что-то», а «кто-то»?!.. Может, лысое чудище с бородой из щупальцев вовсе не погибло под гусеницей вездехода, как я понадеялся, а продолжает с ним свои тяжелоатлетические упражнения? Но почему же тогда оно не вязнет в трясине? Или же здесь для него достаточно мелко?..

Я, насколько смог, перегнулся вперед, но крыша кабины мешала мне заглянуть непосредственно под гусеницы, и того, что — или кто — их поднимает, я увидеть не смог. Не смог в тот момент. Но не успел я еще собраться с новыми мыслями, как увидел впереди, метрах в пяти от носа вездехода, поднимающийся из болотины купол. Вернее, так мне показалось сначала. Я даже подумал, что из трясины поднимается некий аппарат, что-то вроде подводной лодки. Разумеется, это было откровенно идиотской идеей, но именно такая ассоциация пришла тогда в мой мозг первой. Но когда «купол» приподнялся повыше, я понял, что это всего-навсего пузырь. Правда, размер этого «всего-навсего» даже по самым скромным прикидкам вряд ли был меньше десяти метров в диаметре. А еще пузырь оказался очень красивым. Он переливался всеми цветами радуги в постоянно меняющихся сочетаниях, отчего сразу напомнил мне своих «младших сородичей» — обычные мыльные пузыри.

Я знал, что из болот выходит в атмосферу так называемый «болотный газ»: пропан, бутан, метан — не помню точно, но мы это даже проходили в школе. Однако я был абсолютно уверен, что такие гигантские пузыри этот газ никак не мог образовывать. Отсюда несложно было сделать вывод, что передо мной не что иное, как очередная аномалия Зоны. А сделав такой вывод, я с предельной ясностью осознал, что еще мгновение-другое, и оболочка «мыльного пузыря» не выдержит веса вездехода, прорвется, и тогда… Что именно произойдет тогда, мне вовсе не хотелось узнавать. И я сделал единственное, что мог сделать в той ситуации, — схватился за пулемет и надавил на спусковой крючок.

В следующий миг я разом ослеп, оглох и ощутил такой удар, что был стопроцентно уверен: я развалился на части. А еще через миг я почувствовал невесомость, что лишь подтвердило мою уверенность в собственной гибели — обидно лишь было осознавать, что марксистско-ленинское учение оказалось ложным, отрицая существование души. Впрочем, что я тогда осознавал? До того ли мне было? Неужели я что-то мог соображать и анализировать в те недолгие мгновения полета? Не знаю. Возможно, и мог. Вероятно, как это порой рассказывают в различных антинаучных байках, время тогда для меня растянулось, и те самые мгновения воспринимались моим нокаутированным разумом несколько иначе.

Как бы то ни было, в момент удара о землю зрение ненадолго вернулось ко мне, и последнее, что я запомнил перед тем как окончательно погрузиться во тьму, была лежащая возле моего лица оторванная голова лысого гиганта, агонизирующие щупальца которой, извиваясь и подергиваясь, изо всех сил пытались дотянуться до меня.

— Федька!.. Фёдор! Что с тобой? Ты жив?! — Голос брата долетал до меня словно сквозь толстый слой ваты.

Я хотел ответить ему, что, конечно же, нет, что невозможно оставаться живым, будучи разорванным на кусочки. Но сказать я ничего не смог. И то, как бы я это сделал, если мои легкие — или что там от них осталось — отделяли от гортани десятки метров?

Странным, правда, было то, что я продолжал ощущать боль во всех растерзанных частях моего тела. Или это была… как ее там?.. фантомная боль?.. Но разве душа может воспринимать в принципе какие-либо ощущения бывшей своей физической оболочки?

Я попробовал открыть глаза. В конце-то концов, подумал я, душа ведь тоже должна что-то видеть. Иначе я категорически против такой «жизни после смерти» — неподвижной, слепой, да еще и наполненной болью. Причем вечной болью. Это что же получается, я попал в ад? Когда же я успел так нагрешить?.. Вероятно, уже здесь, в Зоне… Ах, да, действительно, я ведь убил этого гада Мурзилку…

Мне стало ужасно обидно, что из-за какого-то бессовестного негодяя я должен теперь испытывать вечные муки. Настолько обидно, что я застонал и открыл глаза. Правда, я тут же вновь захлопнул веки от резанувшего по глазам света и головокружительной мутной карусели, саданувшей по мозгам острой болью. Вроде бы я успел заметить в этой яркой мути склонившееся надо мной грязное лицо двоюродного брата.

И точно, я опять услышал его голос, тревожный и радостный одновременно:

— Живой!.. Анна, сюда, быстро! Федька жив! Вколи ему что-нибудь срочно!..

На какое-то время я вновь провалился в беспамятство. А когда очнулся снова, с удивлением осознал, что, оказывается, вовсе не умер. Мало того, я понял, что по-прежнему представляю собой единое целое. Очень болезненное, но единое. Правда, следующей моей мыслью было вспыхнувшее в мозгу сомнение: так ли уж я цел, как мне представилось? Вдруг не хватает руки, ноги, или еще какой отнюдь не лишней для моего молодого организма детали?.. Невзирая на боль, опасаясь открыть глаза, я принялся лихорадочно ощупывать себя. Вроде как все было на месте. Правда, до ног ниже колен я дотянуться не смог. Пришлось все же раскрыть глаза и приподнять голову. Я увидел мои родненькие ножки и, застонав и от боли, и от радости вместе, опять уронил ее на землю.

— Что? Что такое? — засуетился сидящий возле меня на корточках Серега.

Я хотел было пожаловаться брату на боль, но вспомнил вдруг то, от чего эта боль показалась мне такой ерундой, такой мелочью, что она и впрямь почти что исчезла. Крепко зажмурившись, я простонал:

— Я… утопил вездеход…

Я ожидал всего чего угодно — крика, обидной ругани, даже ударов, но только не того, что услышал: