Судья Сэмюэль Эплтон, эсквайр, попробовал поджать пальцы ног внутри ботинок и нахмурился. Вот уже несколько недель, как не дающая покоя тупая боль поселилась в большом пальце, который распух и горит. Ботинок невыносимо тесен, а от толстых шерстяных носков становится еще хуже. Он вздохнул. Может, после трудового дня жена сделает ему припарку. Судья заерзал на стуле, промокая влажный лоб платком. Предстоящий день зиял перед ним как пропасть, и он вознес молитву, чтобы поскорее наступил вечер.

На улице было жарко и пыльно. Желтые лучи солнца ручьями проливались через окна на деревянный пол молитвенного дома. Эплтон восседал в величественном гобеленовом кресле, облокотившись о широкий стол, который стоял у одной из стен большого зала. Зал тихо гудел разговорами, пока люди рассаживались по скамейкам и боковым стульям в ожидании судебного заседания. Женщины в белых чепцах склонились над вязанием и шитьем, загорелые мужчины переговаривались, кивая головами. Те, кого привели сюда предстать перед судом за проступки, понуро сидели отдельно от всех, некоторые из них нервно потирали руки. Эплтон ворчал про себя. Судебные процессы с легкостью заменяли театр. Его благочестивые собратья всегда интересовались грехами друг друга. Все они шлюхи и подлецы, — подумал он.

Эплтон глянул налево, на самодовольных присяжных, сидящих на стульях с высокими прямыми спинками и готовых вынести приговор своим ближним. Некоторых он знал. Вот лейтенант Дейвенпорт, старшина присяжных — добрый человек со страшным лицом: от лба до подбородка шел глубокий шрам, полученный в войнах с индейцами и придающий ему свирепый вид, но на самом деле скрывающий простую и искреннюю душу. Рядом с ним весельчак Уильям Торн, который держит таверну на Ипсвичской дороге, и достопочтенный Пэлфри, башмачник, который все время лезет участвовать в городских советах. Эплтон с отвращением фыркнул. Пэлфри сидел во всех жюри присяжных в этом году, и его даже хотели избрать городским оградоблюстителем. Ходили слухи, что он выдвигался в полноправные члены церковной общины. Еще трое Эплтону были неизвестны — наверное, местные ремесленники среднего пошиба, но достаточно состоятельные, чтобы решать судьбы других.

Эплтон махнул секретарю — нервному худосочному молодому человеку по имени Элиас Олдер. Тот вскочил на ноги, двигая всем телом сразу, подал судье толстый лист бумаги и отбежал к своему столику, озабоченно покусывая заостренный конец пера. К концу заседания у него вся нижняя губа будет в чернилах, подумал Эплтон. Держа на вытянутой руке листок, он сощурился, пытаясь разобрать отнюдь не каллиграфический почерк Элиаса. На сегодня назначено четыре слушания. Судья снова вздохнул и, кивнув, вернул листок секретарю. Пожар в большом пальце ноги не утихал.

Секретарь кашлянул, и на шее подпрыгнул кадык. Гудение в зале прекратилось.

— Деливеренс Дейн против Питера Петфорда по обвинению в клевете, — объявил он.

Собравшийся народ возбужденно забурлил и минут пять не мог успокоиться.

— Хватит! — рыкнул Эплтон, и гул стих, правда, не до конца. Судья обвел присутствующих властным испепеляющим взглядом. Когда воцарилась тишина, и все внимание было обращено на него, Эплтон продолжил: — Достопочтенная Дейн, огласите свое свидетельство.

Со скамьи свидетелей, разгладив юбку, встала молодая женщина. На ней было серое платье, а воротничок и чепец сияли невероятной для женщины ее положения белизной. Тяжелый узел каштановых волос выглядывал из-под чепца, а нежные щеки светились здоровьем. Эплтон знал, что об этой женщине поговаривали в деревне, но сам никогда ее не видел. Ее безмятежное лицо, как вуаль, скрывало исходящую от нее уверенность. Он подумал, что у некоторых женщин такую уверенность можно принять за гордыню.

Женщина подняла на него глаза, и на секунду он окунулся в их прохладу. Она продолжала смотреть на него, и Эплтон почувствовал, что шумный зал затуманился и затих, лоб стало приятно и тепло покалывать, а воспаленный палец как будто опустили в холодный журчащий ручей, и тупая жгучая боль отступила. Эплтон невольно с облегчением вздохнул. Мгновение — и он пришел в себя, а гул толпы возобновился. Судья подогнул пальцы в ботинке — боли как не бывало. Он пристально посмотрел на женщину. Она понимающе улыбалась.

Из мешочка, привязанного к поясу, она достала сложенный лист бумаги и, развернув его, начала читать мягким мелодичным голосом:

— Я свидетельствую о том, что в канун Нового года упомянутый Петфорд попросил меня прийти к его больному ребенку, который, как он полагал, страдал от порчи. Я поспешила к дому упомянутого Петфорда, где и обнаружила Марту, дочь Петфорда, около пяти лет от роду, страдающую от головной боли и почти умирающую от лихорадки. Я приготовила лекарственную настойку для упомянутой Марты, которая выпила ее, успокоилась и заснула. Пока она спала, упомянутый Петфорд стенал и жаловался, что его дочь околдовали, потому как еще неделю тому назад она была крепкой и здоровой. Я заснула на полу около постели ребенка. Спустя некоторое время я проснулась от громкого плача Марты, которая ощупывала себя и кричала: «Ой, колет!», а потом: «Ой, жжет!» и рвала на себе одежду. Я взяла ее на руки и держала ее, пока она металась в припадке, а потом вздохнула в последний раз и умерла. Упомянутый Петфорд, будучи глубоко опечаленным смертью своего единственного ребенка, вскричал: «Какая ведьма убила Марту?» и странно посмотрел на меня. Я сказала, что никто не убивал его дитя, на то была воля Божья, а потом поспешила обратно в Салем. Через несколько недель Сусанна Кори сказала Натаниэлю, моему мужу, что она слышала, как упомянутый Петфорд говорил достопочтенной Оливер, что я, без сомнения, вписала свое имя в книгу дьявола. Он рассказывал всем о моей жестокости, хотя я всего лишь изготовила лекарство для его дочери. Он опорочил меня, и с тех пор я чувствую неприязнь к себе в городе.

Публика внимательно следила за повествованием, ахая и охая в драматических местах. Чтение закончилось, зал загудел, обсуждая услышанное, и затих, только когда секретарь вскочил со своего места.

Достопочтенная Дейн передала свой листок секретарю, опустила глаза и вернулась на свое место. Шепот вокруг пес не стихал, но она как будто ничего не слышала.

— Если здесь присутствует достопочтенная Кори, пусть она огласит свое свидетельство, — потребовал Эплтон, восстановив порядок в зале. Как он ненавидел сплетни и свары!

Встала женщина лет пятидесяти, с открытым лицом, сидевшая рядом с достопочтенной Дейн. Голову она держала неподвижно, а руки опустила вдоль тела. Она совершенно не стеснялась своего заштопанного и залатанного по многих местах платья. Вытащив из кармана лист и поднеся его поближе к глазам, она начала читать неприятным монотонным голосом:

— Я свидетельствую о том, что, проходя однажды утром мимо дома упомянутого Петфорда, я услышала, как упомянутый Петфорд говорит достопочтенной Оливер, что Деливеренс Дейн из Салема — мошенница и ведьма, которая убила его дочь, чтобы исполнить обет, данный дьяволу. Я остановилась и сказала Петфорду, что она совсем не ведьма, а знахарка. Еще я сказала, что знала мать Деливеренс, каковая тоже была знахаркой. Оливер тогда возразила, что Деливеренс однажды купила у нее несколько бутылей, и когда она спросила достопочтенную Дейн, зачем ей бутыли, она ответила: чтобы гадать на моче. Затем достопочтенная Оливер и достопочтенный Петфорд стали рассказывать разные сказки о злом колдовстве, которым я не поверила. Я отважилась пойти к дому вышеупомянутой Дейн, чтобы рассказать, что был за разговор.

Подав бумагу секретарю, она кинула неприязненный взгляд на человека, который, как понял Эплтон, и был тот самый Петфорд — жуликоватого вида тип, сидевший на противоположной скамье, обхватив голову руками. Достопочтенная Кори села и, скрестив руки на груди, презрительно фыркнула.

— Очень хорошо, — сказал Эплтон. — Если здесь присутствует Натаниэль Дейн, пусть он огласит свое свидетельство.

Поднялся высокий молодой человек, сидевший по другую руку от достопочтенной Дейн. Одет он был просто и опрятно, от него, наверное, могло приятно пахнуть дымом от костра. Его загорелое и слегка обветренное лицо натолкнуло Эплтона на мысль, что Натаниэль, должно быть, птицелов.