Переложив карточку в низ стопки, Конни принялась за следующий рецепт. «Вареные раки», гласил он. «Осторожно вымыть живых раков, затем бросить их в подсоленную кипящую воду и накрыть крышкой. Добавить майоран для остроты. Варить, пока они не станут ярко-красными. Это может занять немало времени, в зависимости от их размера. Подавать с кусочком лимона и растопленным сливочным маслом. Вам понадобятся щипцы для колки орехов».

Конни сбросила с ног шлепанцы и перевернулась на живот. Держа карточку, она представила пожилого человека с бородой и усталыми глазами, в выцветшей капитанской фуражке. Он поднимает руку, чтобы постучать в тонкую дверь, ведущую на кухню. Бабушка, отставив метлу в угол, где она стоит до сих пор, открывает дверь и придерживает ее бедром, принимая из рук человека еще один грубый деревянный ящик с раками. «Мне всегда их так жалко», — говорит она, а пожилой человек отвечает: «У меня на этой неделе с лихвой наловилось, Софи».

— Бабуля, — прошептала Конни, размышляя, какая еще картинка из жизни ее бабушки, которую она едва помнила, привидится ей за чтением скудных строк.

«Особенно хорошо для помидор», — было написано наследующей карточке. Конни мысленно услышала, как бабушка говорит «помидор» вместо «помидоров». Текст под заголовком было трудно разобрать, и Конни наклонилась ближе, щурясь в тени и пытаясь распознать торопливые буквы. Держа карточку обеими руками, она проговаривала про себя каждую букву, собирая слова по слогам.

— Pater in… caelo, — начала она, удивляясь, что у бабушки есть рецепт на латыни. — Te oro et obsec… obsecro in ben… benignitate tua. — Прищурив глаза, она сильнее стиснула карточку, потому что ладони стало горячо покалывать, как от ожога крапивой. — Ut sinas hanc herbam, vel lignum. — Жар и жжение усилились, прибавилась боль. Конни быстро заморгала — ей показалось, что карточка засветилась голубым сиянием — и закончила: — Vel plantam crescere et vigere catena temporis non vinctam.

Голубое свечение превратилось в пульсирующий шар между ее ладонями. Из него в семечко одуванчика, лежащее на земле, ударили, потрескивая, маленькие молнии. Конни вытаращила глаза. Семечко шевельнулось и прорвалось, выпустив нежный тонкий стебель, который стал тянуться выше и выше, а на его кончике распустился желтый цветок. Конни еще не успела поверить в то, что видит, а желтый цветок уже превратился в пушистый белый шарик…

Конни смотрела, как зачарованная, а потом уронила руки. И боль прошла так же внезапно, как появилась. Ветер подхватил легкие белые зонтики и развеял их, как облачко.

— Боже… — прошептала Конни, словно пригвожденная к месту.

Стебелек одуванчика согнулся, засох и ушел в землю, откуда зародился.

Карточки, аккуратно разложенные рядами на столе, походили на пасьянс. Конни поправила фитиль лампы, чтобы сделать ярче ее оранжевый свет, и, придвинув к себе один из стульев, села за стол, прижав колени к груди и вжав голову в плечи. Большинство карточек — обыкновенные рецепты: вареные раки, несколько видов пирогов, запеканки, блюда из курицы — все выпачканные в муке и захватанные руками, как любая часто используемая кухонная принадлежность.

Но были карточки и другие.

Оттолкнувшись от стола, Конни встала и начала ходить по комнате. Уже целый час она то садилась, то опять вскакивала, не в состоянии успокоиться. Силы иссякали, и потому так неприятно ощущались биение крови в венах, трепет нервов и прилив адреналина.

Конечно, нужно действовать разумно. Конни с опаской посмотрела на три карточки, лежащие отдельно от других. Это были отнюдь не рецепты.

В панике сбежав из Салемского парка, Конни примчалась на «вольво» домой, всю дорогу убеждая себя, что одуванчик — просто совпадение, а сама она переутомилась и слишком много времени проводит одна. Дома, разложив карточки на обеденном столе, она принялась тщательно и беспристрастно их изучать.

Конни вернулась к столу и взяла карточку, озаглавленную «Особенно хорошо для помидор». Нахмурившись, она вышла с ней из столовой в маленькую прихожую и присела на корточки перед засохшим цветком в треснувшем фарфоровом горшке. Понимая, как смешно выглядит со стороны, воздела одну руку над остатками растения и снова вслух прочитала фразу на карточке.

Ничего не произошло.

— Вот видишь? — сказала она Арло, который появился у ее ног. — Это усталость. Просто усталость.

Пес поднял на хозяйку удивленные глаза. Его шерсть почти не отличалась по цвету от покрашенных ступеней лестницы. Конни смотрела на него некоторое время, потом встала и вернулась в столовую. Арло семенил сзади.

На этот раз она остановилась перед одним из висящих кашпо, в котором скрючилась сухая клеома. Она засохла так давно, что от прикосновения листья разлетались в пыль. Кое-где между листьями виднелись остатки паутины — обитатели давно ее покинули. Из земли была словно высосана вся влага, и теперь между клубком корней и стенками горшка образовались глубокие впадины.

— Ладно, — сказала Конни, откладывая карточку и пристально глядя на мертвый цветок.

Она подняла руки и растопырила пальцы, будто поместив его под невидимый купол. Сдвинув брови, девушка сосредоточила внимание на центре воображаемой сферы — где-то глубоко внутри горшка.

— Pater in caelo, — пробормотала она, и в ладонях стало горячо покалывать. — Te oro et obsecro in benignitate tua. — И невидимая сфера под пальцами засветилась голубым сиянием. Нервы задергались от боли. — Ut sinas hanc herbam, vel piantam, crescere et vigere catena temporis non vinetam, — закончила она.

Светящийся голубой шар стал плотным, и от ее ладоней и кончиков пальцев стали бить маленькие зигзаги молний в центр керамического кашпо. В тот же миг мертвые черные листья клеомы начали расправляться от хлынувшей в них влаги, наливаясь свежей восковой зеленью. Они поднимались, раскачиваясь и похрустывая, а с края горшка уже свесились новые, маленькие листики. Когда Конни уронила руки, столовую наполнил запах влажной земли, а клеома тихо покачивала толстыми листьями в знойном вечернем воздухе.

Конни отшатнулась, схватившись за край стола и прерывисто дыша. Горячие слезы брызнули из глаз, и вдруг она поняла, что с каждым вздохом из груди вырывается громкий болезненный стон. Нащупав рукой и подтянув к себе стул, девушка упала на него. Схватившись за живот, подалась вперед и положила лоб на колени, почти задыхаясь от рыданий.

Перед ее мысленным взором летали и перемешивались картинки гигантской головоломки. На них были лица разных женщин. Картинки менялись местами и сталкивались, и постепенно головоломка стала складываться. Вот бабушка, ее темно-серые волосы собраны в пучок, а светлые глаза сверкают. Она срывает с ветки большой блестящий помидор. Видение растворилось, уступив место образу молодой, розовощекой женщины в белоснежном льняном чепце, обрамляющем лицо, и простой пуританской пелерине на плечах — Деливеренс, по крайней мере как Конни ее представляла. Ее губы беззвучно двигаются, она читает что-то в большой раскрытой книге. Потом появилась измученная заботами женщина, загорелая и усталая — Пруденс. Она передает какой-то сверток в руки незнакомцу. Последней Конни увидела Грейс. Ее прямые волосы ниспадают на плечи, и она на кухне в Санта-Фе водит руками над головой рыдающей женщины.