Конни быстро разгребла сушеные травы на столе и одним точным движением выдернула из кучи несколько стебельков с жилистыми цветками, широкими жесткими листьями и плотными восковыми ягодами — желтокорень. Превозмогая боль, перетерла его в ладонях вместе с крапивой и бросила в котел. Пламя в очаге заплясало, тени Конни и Чилтона бешено запрыгали по комнате.

— Она вам не поможет! — закричала Конни, схватив и прижав к себе рукопись.

— Поможет! Я заставлю! — взревел он и вцепился пальцами ей в локоть. — Она должна! Философский камень — это проводник Божественной силы на Земле! Это камень, на котором стоит церковь Его!

Конни вырвалась из его рук и придвинулась ближе к очагу.

— Нет, — сказала она твердо. — Она не ваша. Я никогда этого не допущу.

И с замершим сердцем разжала руки. Книга упала в огонь.

На лице Чилтона изумление сменилось отчаянием, а потом и яростью, которые прорывались через сдержанность и самообладание, старательно накопленные и взлелеянные за шестьдесят с лишним лет — начиная с отрочества в особняке в Бэк-Бэй, где он, всеми забытый, бродил по гулким коридорам с книгой в руке; затем в общежитии в Гарварде, где Чилтон приглаживал серебряной расческой свои непослушные кудри; потом в студенческом клубе, где он постепенно овладевал мастерством курения трубки. Окончательный лоск он приобрел в кулуарах преподавательского клуба и на собраниях факультета, где на секунду утраченная бдительность грозила бы неминуемым разоблачением и провалом труда всей жизни.

Лоск стремительно испарялся, а в глазах сверкал ужас осознания, что самые глубокие страхи оправдались, что авторитет, выпестованный за столько лет жизни, не скроет душевной слабости. Мэннинг Чилтон был всего лишь дрожащим и алчным человечком, и никакие алхимические трансформации не переделали бы его душу и не превратили бы его в того великого ученого — или великого человека, — которым он так хотел стать.

Чилтон упал на колени и стал голыми руками разгребать пылающие угли, пытаясь вытащить из огня листы рукописи, которые начали чернеть и сворачиваться по краям.

Конни смотрела на него, скрючившегося у котла, который уже забулькал и стал испускать пар, и начала вполголоса читать «Отче наш». Ее сердце наполнилось жалостью. Было противно видеть, что ее некогда уважаемый руководитель превратился в жалкое, отталкивающее животное. Свою человеческую суть он растерял в погоне за истиной, богатством и славой. Ему не хватало только философского камня, которого уже не добыть.

Конни наклонилась и подняла с пола веточку мяты, которая окончательно добьет болезнь Сэма. Как только она опустила ее в котел, пламя взвилось, рассеивая голубые искры, и Чилтон с воплем отдернул обожженные руки. Еще мгновение Конни смотрела на него, потом, решившись, дочитала заклинание до конца.

— Agla, — сказала она тихо, и плотный белый дым повалил из середины горящих поленьев. — Pater, Dominus, — продолжала она, и белый дым стал обволакивать кипящий котел. — Tetragrammaton, Adonai. Отец Небесный, умоляю тя, яви злодея ему, — прошептала она.

Белый дым выгнулся дугой и накрыл собою Чилтона, заползая в рот, глаза и уши, наполняя собой все его тело. Профессор замер, все еще стоя на коленях, и через мгновение дым, вылетев изо рта, покинул его тело и исчез в пламени очага. Схватившись за живот, Чилтон согнулся и закашлялся. Откуда-то из потайных глубин его естества вырвалось рыдание.

Конни почувствовала, что силы оставляют ее, и она опустилась на пол. Прислонившись к ножке стола, она прижала к себе израненную руку. От ссадин и ожогов нервы на ладони словно тянулись и рвались. Она увидела, как капелька желтого яда мандрагоры поднялась на поверхность кожи и испарилась.

Некоторое время Конни сидела, глядя на приветливое пламя, потрескивающее в очаге. Чилтон тихо плакал, прижав к лицу руки. И вдруг в горле и животе у него забулькало, а все тело напряглось — его настиг первый припадок. Глаза закатились за веки, а мышцы стали судорожно сокращаться. Это было ужасно.

— Простите меня… — прошептала Конни.

По щеке поползла слеза, а возле ног появился Арло.

В баре у Эбнера весело потрескивал огонь в очаге, и, войдя в дверь, Конни улыбнулась. Как всегда, кто-то — может, и сам Эбнер — явно переборщил с украшениями. В центре каждого столика возвышалась пирамида из маленьких тыквочек, и стояли бумажные стаканчики с фломастерами и карандашами — чтобы потом дорисовать страшные, зубастые рожицы. У стойки бара сидела подвыпившая студентка в платье для коктейлей и с большими клипсами в ушах. Она тыкала пальцем в грудь официально одетого молодого человека, чей галстук-бабочка был испещрен изображениями оскаленных вепрей. «Нет ты послушай», — бубнила девица, и Конни рассмеялась.

— Хэллоуин каждый раз одинаковый, — бросила она через плечо Сэму, который вошел вслед за ней.

— А разве не это тебе в нем нравится? — отозвался он, протискиваясь мимо с большой спортивной сумкой.

Конни улыбнулась.

Тут она заметила махавшую им руку. Вместе с Сэмом они пробрались через толпу в дальний закуток, где обнаружили Лиз. Она вскочила им навстречу.

— Ну, наконец-то! — воскликнула она, радостно обнимая Конни, а потом и Сэма.

— Слава богу, вы вернулись, — сказал Томас, тряся головой. — Я просто не представляю, как все это писать. Вы знаете, что для получения диплома надо написать интеллектуальную биографию? Что это вообще значит? — Лиз ткнула его локтем в бок. — Ай! — вскрикнул он. — Что такое?

Конни сбросила с плеча сумку с книгами и грязной одеждой и со вздохом опустилась на свободное место.

— Итак, как прошла конференция? — спросила Джанин Сильва, приветственно кивнув Сэму.

Конни улыбнулась уголками губ.

— Мне кажется, нормально.

Тут вмешался Сэм:

— Ладно тебе! Расскажи, что произошло.

— Да ничего особенного, — засмущалась Конни, благодарно кивнув официантке, которая поставила перед ней олд-фэшн.

— Что ничего? — заинтересовалась Лиз, а Сэм не отставал:

— Там такое было!

Все сидели и с нетерпением смотрели на Конни, которая, закрыв глаза, неторопливо потягивала коктейль. Когда она открыла глаза, все еще ждали.

— «Кембридж юниверсити пресс» хочет получить копию моей диссертации, — наконец призналась она, и все одобрительно зашумели.

— Я не сомневалась! — сказала Джанин Сильва, качая головой. — Название уже есть?

Конни кивнула, доставая блокнот:

— «Реабилитация знахарства в колониальной Северной Америке. Дело Деливеренс Дейн», — зачитала она.

Лиз и Томас чокнулись бокалами. Джанин — ее новый научный руководитель — одобрительно улыбнулась.

— Слов многовато, — сказала она. — Но еще есть время поправить.

— Значит, доклад прошел на ура, — сказала Лиз. — Я не думала, что Ассоциация воспримет новый взгляд на народную магию.

— Я тоже не думала, — сказала Конни. — Но видишь, все нормально.

— Как вам работается деканом факультета, профессор Сильва? — спросила Лиз, многозначительно глядя на Томаса — это он заставил ее задать этот вопрос.

Юноша вспыхнул, и Конни почувствовала к нему почти материнскую опеку. У него всегда влажнели руки, когда он общался с профессорами.

Джанин пожала плечами.

— Ну что ж, скажу, — сказала она, потягивая пиво. — Работы много. Нелегко так внезапно вступать в должность в начале семестра. — Она помолчала, качая головой. — Какой ужас с Мэннингом Чилтоном…

— А что случилось? — спросил Сэм, беря коктейль из рук официантки.

— Он заболел, — ответила она, подняв брови. — Никто не знает, с чего все началось. Но когда вскрыли его кабинет, чтобы забрать факультетские документы, там обнаружились всякие сумасшедшие нагревательные элементы и вещества. Тяжелые металлы. Токсичные соединения. — Она вздохнула, глядя в бокал. — Очевидно, он увлекся каким-нибудь древним алхимическим руководством, решил посмотреть, что получится. Полагают, что он отравился. Не сразу, за несколько месяцев или даже лет. На самом деле, — сказала она серьезным голосом, — теперь стало понятным его странное поведение в последний год. Он вообще эксцентричная личность, но… — Она снова вздохнула. — Жаль его. Хороший был ученый.