— Это альманах, — ответила она просто. Вглядевшись в записи, уточнила: — Издан на личные средства в Бостоне, в 1670-х, автор неизвестен.

— Это не книга теней? — спросил он раздраженно.

— Как видите. — Она пожала плечами. — Я полагала, что да. Но кажется, это старый добрый справочник фермера.

Глаза Чилтона словно заволокло масляной пленкой. Он сунул книгу Конни в руки, от переплета отлетело еще несколько кусочков.

— Вы меня разочаровываете, Конни, — прошипел он сквозь зубы.

Повернувшись, профессор быстро пошел вдоль стеллажей. Дойдя до центрального прохода, он оглянулся.

— Я должен предупредить вас, — сказал он, подняв палец. — У вас есть веские причины, чтобы найти книгу. Думаю, что вы понимаете, о чем я. — Конни молча смотрела на него. — К тому же, — добавил он, указывая на тикающий таймер, — у вас почти не осталось времени.

Раздался громкий щелчок, и Конни осталась в полной темноте.

На университетском дворе высоко над головой шумели вязы, соприкасаясь ветвями и наполняя воздух тихим шелестом, предвещающим скорую грозу. Конни шла с опущенной головой, сложив руки. Сумка билась о бок. Прохладный ветерок гулял между стволами деревьев и кружился вокруг голых ног девушки, покрывая их мурашками. Смена времен года всегда заставала Конни врасплох, даже после стольких лет жизни в Новой Англии. Она обняла себя за локти, пытаясь согреться. Совсем скоро городок забурлит жизнью: студенты будут играть во фрисби, слушать плеер, качая головой в такт, а осенние листья зашуршат под их ногами. Когда сменялись сезоны, Конни чувствовала себя так, словно время ускользает от нее, как песок сквозь пальцы. Девушка ненавидела это ощущение — оно наполняло душу страхом. Стремительный ход времени напоминал, как она мала и беспомощна.

Конни оглянулась — за ней никто не шел. Она предположила, что Чилтон удалился в здание исторического факультета, но уверенности не было. Его угроза, зловещая и туманная, витала в сознании. Любой ценой Чилтону требовалось завершить свое исследование к конференции. Но его потемневшие глаза предвещали опасности пострашнее. После того как профессор вышел из архива, оставив ее одну в темноте, несколько минут она собиралась с мыслями, соображая, что делать дальше. Пока Чилтон рассуждал об алхимии, философском камне и перспективах, которые сулит его открытие, у Конни в недрах сознания замерцала одна мысль.

«Я не сексист», — сказал он с сарказмом.

Пока она, съежившись, шла через университетский двор, мысль окрепла и пустила ростки. Конни прошла мимо старых кирпичных зданий, как сетью, оплетенных плющом, и остановилась перед Гарвардской площадью, пропуская поток машин. Короткими перебежками преодолев Массачусетс-авеню, девушка снова стала думать о Сэме. С тех пор как она погадала на сите и ножницах, всепоглощающая тревога кричала внутри нее, не отпуская ни на шаг, куда бы она ни шла. Конни знала, что только книга Деливеренс может освободить Сэма от этих ужасных страданий. В ее глазах книга уже была не ценным первоисточником, а единственным средством спасения жизни Сэма. Конечно, текст сам по себе имел интеллектуальную ценность, но об этом девушка уже не думала. Она подняла голову, когда проходила мимо старого городского кладбища с покосившимися надгробиями. Ржавые ворота были заперты на цепь — меры предосторожности против нездорового любопытства и вандалов. Она думала только о Сэме.

Конни сжала зубы. Диссертация уже не имела значения. Чилтон тоже.

Мысль, которая пришла ей в голову в темноте Уайденеровского архива, теперь с полной ясностью встала перед мысленным взором, и Конни поняла, что права. В 1925 году любую книгу, которую в Гарварде сочли женским дневником, наверняка ссылали в скромную библиотеку в Рэдклифф — соседний колледж, в те времена считавшийся бедным родственником Гарварда. Теперь это почти вымерший городок с обшарпанными зданиями, где хранятся забытые реликвии и куда изредка заезжают с лекциями исследователи феминизма. На углу Кембриджского парка Конни повернула налево и почти побежала по оживленным улицам к центральному двору колледжа Рэдклифф.

Протестующе завизжав тормозами, автомобиль резко остановился в заросшем сорняками тупике в конце Милк-стрит. Выскочив из машины, Конни распахнула калитку в бабушкин сад, чуть не споткнувшись об Арло, который поджидал ее под большим кустом розмарина около мощеной дорожки. Он помчался за ней, а она влетела в дом, даже не заметив, что выжженный круг на двери и подкова над притолокой словно покрылись мерцающей вуалью. Толкнув дверь, Конни кинулась к телефону и, промахиваясь пальцем, стала набирать номер Грейс Гудвин в Санта-Фе.

— Я не могу долго говорить, — сняв трубку и не здороваясь, сказала ее мама. — У меня тут Билл Хопкинс, ему надо очистить ауру. Видела бы ты ее — вся в рваных линиях. Он в жуткой депрессии…

— Мама, — перебила ее Конни. — Я ее нашла.

— Что нашла, дорогая? — спросила мама и прошептала в сторону: — Я сейчас, Билл, это моя дочь.

— Книгу теней Деливеренс Дейн! — воскликнула Конни с бьющимся сердцем.

— Несомненно, дорогая. Хотя я по-прежнему уверена, что она тебе не нужна. — Грейс вздохнула. — Ну, надеюсь, не помешает. Ты о нем так беспокоилась. Конечно, когда только начинаешь, надо иметь под рукой точные указания. Чаю? — прошептала она Биллу, кто бы он там ни был, и махнула рукой в сторону кухни своего маленького дома в пустыне.

Конни в смущении затихла.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Ну конечно же, помощь Сэму, — ответила Грейс, и Конни представила, как тонкие мамины брови удивленно поднялись. — Если честно, странно, что беда с ним случилась так рано. Наверное, между вами крепкие связи.

— Что?! — не веря ушам, переспросила Конни.

— Обычно проходит больше времени, пока что-нибудь не стрясется. И все равно не избежать, — сказала Грейс тихим голосом. — Никогда не знала, чем это объяснить. Господь дарует, и Господь забирает, как говорила мама. Это плата за дар заглядывать в людей. За него сначала расплачиваемся мы — у нас болит голова, а потом страдают и те, кто нам дорог. Как и все на свете, это происходит циклично, с разной интенсивностью, в зависимости от состояния Земли. В конце века циклы стали короче. Я прожила с Лео всего полтора года, мама с папой больше двадцати лет, а тут Сэм… И всего-то после двух месяцев… — Она тяжело вздохнула. — Бедная моя девочка.

— Как ты узнала про Сэма? Откуда ты знаешь его имя? — воскликнула Конни.

Да, между ней и мамой существовала своего рода связь, но она тщательно скрывала от Грейс свои отношения с Сэмом. Не потому ли она так старательно о нем выспрашивала?

Грейс досадливо вздохнула и, прошептав: «Извините, Билл», жестом пригласила его сесть на диван в гостиной.

— Помни, Конни, что бы ты ни делала, делай все в доме, — проговорила она твердо. — Нигде, кроме как на своей земле, ты не будешь в большей безопасности.

— Но, мама, я… — начала Конни и осеклась. — Подожди. Ты хочешь сказать, что знала, что с Сэмом случится беда?

Грейс нетерпеливо засопела, как всегда, когда считала, что Конни не понимает того, что и так ясно и недвусмысленно.

— Нет, серьезно, Констанс. Ты иногда просто не замечаешь очевидных вещей.

Конни замерла на месте, сжав телефонную трубку рукой, которая словно повисла в воздухе отдельно от тела. Как ее только что назвала Грейс?

Констанс.

Ее полным именем.

Как и прочие, кого в обиходе называли только уменьшительным именем, Конни совершенно забыла, что это слово имеет к ней какое-то отношение. Как-то они говорили об этом с Лиз. Как она сказала? Когда кто-нибудь называет ее «Элизабет», ей всегда кажется, что обращаются к кому-то у нее за спиной.

Констанс. Пай-девочка, кожаные туфельки, носочки с рюшечками. В детстве Конни ненавидела свое имя. Среди маминых приятелей-неформалов по общине в Конкорде полные имена тоже были не в ходу. Пока Конни росла, рождавшимся детям давали вычурные, типичные для хиппи имена — Бранч Уотер Альперт, который теперь учился в университете Брэндис, или Самадхи Маркус — педантичный молодой человек, изучающий право и обосновавшийся в Эшвилле. Теперь он представляется всем как Джон. Да его никто и не винит.