— Тише, тише, у нас так не принято. Лучше ложись и наслаждайся.

Она легонько толкнула его в грудь. Повинуясь, юноша откинулся на спину и немного отполз назад. Она с улыбкой легла возле его ног и расцеловав живот и бедра, обхватила губами возбужденный орган юноши. Она скользила от начала, до самого основания, то замедляясь, то ускоряясь. Ее губы делались то твёрдыми то необычайно мягкими, а язычок порхал и извивался. Не в силах сдерживаться, юноша почти сразу излился семенем, громко застонав и изогнувшись дугой. Сглотнув, она вновь рассмеялась добрым смехом.

— Так быстро? А я только успела разогреться.

Мицан не ответил. Его голова кружилась и гудела от полученного удовольствия. Девушка вновь легла рядом, положив свою голову ему на грудь. А её пальцы пробежались по его и не думающему опадать члену.

— О, похоже, тут кто-то настроен на продолжение. Хочешь ещё?

— Хочу… ещё…

— Да? Ну, тогда возьми же меня, мой пылкий и страстный любовник!

Ловко перекувыркнувшись, она встала на четвереньки и призывно изогнула спину. Юноша поднявшись оказался позади нее. Одним ловким движением, она сама насадилась на него и, крутя и двигая бедрами, задала такой темп, что юноша вскоре вновь застонал, изливая семя на простыню. В блаженстве он рухнул на кровать, тяжело и жадно хватая ртом воздух, а девушка села рядом, легонько поглаживая его по ноге.

— Пожалуй, хватит на сегодня, — проговорила она улыбаясь. — Но ты не забывай меня и приходи ещё как будут деньги. И тогда я покажу тебе настоящее блаженство.

Поцеловав его в живот, она быстро оделась и скрылась за дверью комнаты, оставив юношу одного.

Да, то, что вытворяла ртом, а потом и бедрами Мирьяна не шло ни в какое сравнение с неумелыми ласками Ярны. И все же, тогда, в ту ночь, он чувствовал себя любимым. Чувствовал значимым и нужным, а сейчас не было ничего кроме плотского удовольствия. Да, удовольствия удивительной силы, от которого схватывало дыхание, а по всему телу разбегалась дрожь, но все же ограниченного. Мирьяна не подарила ему никакого морального удовольствия. Да и не могла. Ведь Ярна питала к нему чувства, а для шлюхи он был просто работой, тем более бесплатной и вынужденной, и не более того.

И все же Мицан твердо решил, что когда у него появятся деньги, он придет сюда и постарается уже по полной распробовать Мирьяну и все ее прелести.

Восстановив дыхание и вытеревшись покрывалом, он быстро оделся и спустился вниз. Из клятвенников в главном зале остались лишь Лифут и Арно. Откинувшись на лежанках, они что-то негромко обсуждали.

— … да я тебе точно говорю, Лифут, не могли на нас просто так, ради проверки прыгнуть. Вся городская шваль у нас в кулаке. Тут что то другое. И как бы не политика вмешалась. Ты же знаешь, кто стоит за заречниками.

— Конечно знаю. Да только на хер оно им надо? Живем тихо, сыто, карман да пузо пухнут. К херам менять?

— Так в том то и дело, что тихо! А власть в тишине не водится.

— Думаешь, мантии по крови заскучали?

— Так они же не свою кровь лить будут! Нет, Лифут, чует мое сердце всё это неспроста. И щупают не нас, а…

Заметив спускающегося юношу, он резко осекся. Бакатария же как ни в чем не бывало расплылся в широкой улыбке.

— А ты быстро. Что, девка что ли не понравилась?

— Да нет, совсем наоборот.

— Ха, то-то все щеки гребанной краской залились. Ну, ничего, пацан, не переживай. Научишься ещё трахаться.

— А где все остальные?

— Как где? Шлюх покрывают. В отличие от тебя, юнца, мужикам на это немного побольше времени нужно.

— А вы что тогда не с бабами? Или уже побывали?

— Ха, подколол, пацанчик! Нет, малыш, у нас тут пока о чем поболтать есть. Сначала дела, потом бабы и всё прочие грёбанное веселье. Только так. Ну а ты иди — ка спать, ну или могилки и храмы посети. Хватит с тебя приключений на сегодня.

Мицан кивнул и пошел к входной двери, прикидывая, где бы ему сегодня устроится на ночлег. Когда он уже взялся за ручку, Лифут неожиданно вновь его окликнул:

— Да, чуть не забыл, пацан. Завтра, как продрыхнешься, подходи-ка в нашу таверну. Поговорим о твоей новой работе.

Великий логофет с силой надавил на виски, пытаясь немного унять разбушевавшуюся боль. Ему казалось, что внутри его головы завелся безумный кузнец, который монотонными ударами маленького молота старался разломать и расколоть его череп.

Эта боль приходила к нему всякий раз, когда стройные и продуманные планы Джаромо Сатти начинали идти совсем в иную сторону, изменяясь и выворачиваясь наизнанку. Когда его замыслы рушились, молот внутри головы начинал бить с нещадной силой, рассыпаясь после каждого удара на сотни раскалённых кинжалов. Вгрызаясь и прожигая болью его голову, они будто наказывали сановника за все допущенные им ошибки. За всю гордыню и самонадеянность.

Cегодня его боль обладала лицом. Болезненно бледным, с выбритыми до синевы щеками и воспалёнными глазами, в которых горел огонек фанатичной веры. Лицом Сардо Циведиша. Трижды проклятого вещателя Алатреев.

Этот худой и длинный как жердь, человек, носивший под мантией старейшины лишь простую шерстяную рубаху и штаны, больше подходившие рабочему мастерской или крестьянину, расхаживал по выложенной мозаикой карте Внутриморья, словно актер, по сцене амфитеатра. И к великому горю Джаромо Сатти, Синклит, и вправду превращался в сцену, а старейшины — в завороженную публику, что затаив дыхание следила за этим спектаклем.

Могучий голос вещателя, многократно усиленный акустикой Зала собраний, казался вездесущим. Он отражался от стен и резонировал, звуча прямо внутри головы Великого логофета и превращая каждое новое слово в приступ пульсирующей боли, растекавшейся колючими волнами внутри его головы.

А ведь сегодняшний день совсем не сулил Великому логофету боли. Он должен был стать кульминацией той партии, которую Джаромо и Шето разыгрывали уже более двух лет, а на деле, куда большего срока. Ведь именно сегодня под их контроль должна была окончательно перейти армия. Вся армия. Не только Военная палата, или несколько мер, а каждое знамя и каждая тагма в государстве. Всë было готово к этому. Выигранная война, завершившаяся первым со времен падения Ардишей завоеванием. Пышное триумфальное шествие войск по городу, переросшее во всенародное празднование не прекращавшееся несколько дней. Щедрые дары, которыми заваливались нужные люди. И, конечно же, отставка Эйна Айтариша.

Даже знамение перед началом собрания и то было более чем благоприятным. Когда жрецы открыли ворота Синклита и совершили ритуальное жертвоприношение, моля богов благословить старейшин мудростью, к алтарю с забитым белым быком спустился красноперый орел, символ самого Мифилая, чтобы поклевать мяса.

Само собой, столь редкая в этих краях птица была дрессированной и содержалась как раз для таких случаев. Ведь весьма богатый жизненный опыт Великого логофета неизменно подтверждал одну простую истину: благие знамения необходимо творить самостоятельно.

Хотя досадный инцидент с Крайдришем на пиру несколько спутал планы, за минувшее шестидневье Джаромо и Шето приложили все усилия, чтобы об этой истории лишний раз не вспоминали. Различные дары, земли в новой провинции и несколько почетных, хотя и не особенно важных постов, заглушили горькое послевкусие скандала у алатреев.

Поначалу события разворачивались именно так, как они и планировали. Синклит, под одобрительный гул и грохот подлокотников, провозгласил создание новой провинции Хавенкор. Даже ярые противники войны, которые все два года срывали снабжение и пополнение войск в диких землях, желая любой ценой погубить ненавистных им Тайвишей, теперь рвали глотки в поддержку победы и завоеваний, соглашаясь на все пункты представленного Синклиту плана. И на торговые привилегии с контрактами, и на раздачу земель и должностей, и на создание колоний и торговых контор, и на размещение тагм и постройку крепостей там, где этого желал род Тайвишей. Даже Эдо Тайвиша — старшего сын Басара и племянника Шето, старейшины без особого обсуждения утвердили эпархом новой провинции. Только пост стратига алатреи потребовали для себя. Но заранее готовый к такому исходу, Джаромо уже успел достичь взаимопонимания с наиболее вероятными кандидатами.