— Как никогда не кончаются пожары и наводнения, — пожал плечами Кэр. — Как не переводятся хищные звери, как не исчезают телесные болезни, как по-прежнему тонут суда в бури, несмотря на всю охранную магию.

— То есть всё бессмысленно? — горько вопросил Виллем. Кулаки его сжались.

— Пожарный каждый день взбирается на каланчу. И каждый день ждёт пожара. Бессмысленен ли его труд, если добрые обыватели всё равно нарушают пеплом и кровью писанные правила? Оставляют свечи на сеновале, забывают лучины, разводят огонь в неподобающих местах?

Отец Виллем только зло выдохнул сквозь зубы.

— Оставим философические споры, некромаг. Я вступил в Святую Конгрегацию для того, чтобы остановить терзающее наши края бедствие. А ты говоришь мне, что надо влезть на каланчу и ждать пожара? То есть мы никогда уже не избавимся от неупокоенных?

— Может, и никогда. Как люди никогда не избавятся от пожаров. Но это не значит, что их не надо тушить. Или что надо сильно печалиться от этого.

— Эманации Хаоса… их кто-то измерил? Увидел? Взвесил?..

— Такие речи скорее подойдут алхимику, — усмехнулся некромант. — Нет, отец Виллем. Никто их не видел и не взвешивал. И я не знаю, прямо ли они влияют на этот несчастный мир, или опосредованно.

— Город греха, — повторил монах. — От него расползается зло — так учили отпавшие от святой церкви ересиархи, и я сам громил их воззрения на диспутах, но… что, если через него эти твои «эманации» и будят мертвецов?

— Я не силен в подобных материях, святой отец. И не пойму, к чему ты клонишь.

— Окно в Город греха, — монах облизнул пересохшие губы, обернулся, словно ожидая увидеть там соглядатаев инквизиции. — Сперва я думал, что тебя надо предать церковному суду, некромаг. Никакой лич не сотворил бы столько зла, сколько сотворит дыра в этот проклятый Город!..

Улица вокруг них шумела. Добрый народ его милости виконта вполуха выслушал гонцов, пожал плечами и вернулся к прерванным занятиям. Кое-где из окон доносились страстные стоны — здесь не сильно стеснялись проявлений любви.

— Если бы ты оставил личу его добычу, — негромко, но твёрдо говорил отец Виллем, — ничего бы этого не случилось. Врата в Город греха не открылись бы. Одной жизнью было бы куплено спокойствие тысяч и тысяч. Принцип меньшего зла…

Монах захрипел, потому что рука некроманта вцепилась ему в горло.

— Нет никакого «меньшего зла». И «большего» нет тоже, — яростно прошипел Фесс прямо в лицо Виллему. — И вообще нечего толочь воду в ступе, святой отец. Зло есть зло. Мы не знаем, что лич творил в Армере, и не есть ли то, что он задумал, ещё большее зло, нежели этот портал… Лич должен быть уничтожен. И точка.

— Довольно! Хватит! — отец Виллем вывернулся, тяжело дыша от ярости, одёрнул рясу. — Ты не герой, некромаг, ты и впрямь — источник зла и бедствий!..

— Я же говорил, сейчас не время для споров, — холодно бросил Кэр. — Кажется, у нас есть более насущные дела.

Глефа спокойно висела за спиной в кожаных ремнях, вместе с посохом, ждала своего часа, и глаза монаха сузились.

— Раз нет зла меньшего и большего, то у нас только одно очень важное дело, — проговорил он с той же холодностью. — Один из моих послушников мёртв, другой завис над этой проклятой пропастью, третий… надеюсь, его милость не собирается тягаться со Святым Престолом. Лич личем, но портал в области зла нужно закрыть. Любой ценой.

— Для этого нужно не браниться, а работать сообща, святой отец. Библиотеки виконтства весьма богаты.

— Богаты богомерзкими и еретическими сочинениями, не сомневаюсь, — буркнул монах.

— Есть ли иной выход?

— То есть тебе, некромаг, не известен способ закрытия такого окна?

Фесс покачал головой.

— Понадобится время. Изыскания. Опыты. Боюсь, что нам придётся тут задержаться, отец Виллем. К тому же следует проверить этого маэстро Гольдони, будь он неладен. Если он и впрямь имеет отношение к личу…

— То я с превеликой радостью обвиню его в ереси и притяну к церковному суду, — подхватил монах, — даже без этих остолопов из инквизиции. Хочешь кого-то отправить на дыбу — отправь его сам!.. Что ты так на меня уставился, сударь некромаг? Принцип… тьфу, ладно.

Фесс словно наяву видел перед собой незабвенного отца Этлау, только с двумя глазами. Та же кривая усмешка, тот же жестокий прищур; о да, некромант прекрасно помнил, каково это — оказаться в пыточных застенках аркинской инквизиции…

— Тогда разделимся, — он постарался стряхнуть наваждение. Никакого отца Этлау тут нет и быть не может. — Я попытаюсь прощупать врата тем арсеналом чар, что имею. Ты, святой отец, знаешь явно больше меня об этом «Городе Грехов» и лучше знаешь, где искать. Быть может, библиотеки?..

Отец Виллем недовольно поморщился.

— Конечно, в Армере есть монастырь Святого Слова, они тоже исстари собирают экзотические инкунабулы… но мне не нравится, некромаг, что ты собираешься что-то там колдовать у портала без меня. В конце концов, там мой послушник, а не твой.

— По-настоящему, надо было оставить твоего уцелевшего молодца там, около портала, на всякий случай. Чтобы поднял тревогу, если из него что-то полезет.

Отец Виллем вздрогнул.

— Лучше б про это не думать, — простонал он самым натуральным образом. — Но ты прав, сударь некромаг. Мои монахи стоят у дверей мавзолея, а гвардейцы его милости виконта зайдут туда только через мой труп.

— Я призову тебя, святой отец, как только начну испытывать портал, — пообещал некромант. — Твой послушник сможет, надеюсь, тебя разыскать.

— Сможет, — отрывисто бросил монах, разворачиваясь. — Что ж, удачи тебе, чародей.

— Тебе тоже, святой отец. Она нам всем понадобится.

Дева Этиа бросилась ему на шею, расплакалась. Благородный рыцарь Конрад вер Семманус лежал на постели, хлопая глазами; доспехи его сложены были в углу. Рыцарь перехватил взгляд некроманта, густо покраснел, по своему обыкновению.

— Сударь некромаг, прошу не понять превратно…

Фесс поднял руку.

— Тихо, сэр рыцарь. Дева Этиа Аурикома, я счастлив видеть тебя живой и невредимой.

Теперь жарко залилась краской уже сама рекомая дева. Её окутывало нечто вроде белого савана, ноги были босы.

— Платье моё… оно… грязно… — еле пролепетала она.

— Всё хорошо. Платье отстирают. Прошу у тебя, дева Этиа, сердечного прощения, что не смог остановить лича, не смог отбить тебя там, на дороге… Действительно ли ты цела? Кормили ли тебя?..

Этиа вновь закивала, очень-очень торопясь. Да, она вполне благополучна. Да, хозяин таверны принес еды. Всё хорошо, честное-пречестное слово!..

Но на висках её пробилась седина. Там, на кладбище с кромлехом, белизны в волосах ещё не было.

— Рассказывай, дева Этиа. Рассказывай со всеми подробностями.

…Было очень холодно, когда память вернулась к ней. Может, именно холод и заставил её очнуться. Последнее, что помнила Этиа — расплескавшаяся вокруг неё земля и смыкающаяся над головой тьма.

— Совсем ничего не помнишь из того пути?

— Совсем-совсем ничего, сударь некромаг…

… Она очнулась в каменном мешке. У его светлости саттарского дюка точно такой же, там смутьянов держали с еретиками, когда у святых отцов-инквизиторов темницы оказывались переполнены. Ничегошеньки интересного, ну совсем. И она там лежала и плакала, потому что было очень-очень страшно. А потом дверь открылась, пришли двое мертвяков, подняли её и поволокли; она кричала, но…

— Что это было за место, где тебя волокли? Ты не запомнила, дева?

— Это запомнила, сударь…

Её волокли по тёмному коридору, а по стенам были разложены кости. По обе стороны прохода на полках — громоздились человеческие кости. Сложенные с пугающей аккуратностью и чёткостью, выверенные по нити. Кость к кости, явно скреплённые клеем. Покрытые вековой пылью. Мёртвые, неподвижные, тупо пялящиеся пустыми глазницами перед собой… Там был свет, огненная нить под потолком, потому-то она всё и увидела…