— Горькая, — кивнула Кейден. — Необычная. Плохо повинуется. Когда эти призраки явились, я ж должна была их снести!.. Пламя магическое!.. А им ничего!..

— А остальное… не ведаю, откуда взялся тот варлок, не знаю, каким образом он дотянулся до тебя. И какими силами он распоряжался, твоя свои чары, я тоже не знаю; но буду стараться узнать.

— А чего ты хочешь, некромант Фесс? — драконица глядела прямо на него.

— Я делаю то, что делаю, — пожал он плечами. — То же, что делал в Эвиале. Защищаю простой народ от ужасов ночи. От неупокоенных. То, что умею.

— Не лукавь со мной. Ты чужой здесь. Ты хочешь домой, обратно?

Некромант отвернулся.

— К чему эти вопросы, досточтимая?

— Тебя что-то гложет, некромант Фесс, которого я помню по прошлой жизни. И гложет куда сильнее, чем следовало бы.

— Разве можно сказать, «как следовало»? — удивился тот.

— Есть тоска по дому, — наставительно сказала драконица, грациозно подбирая длинное льняное платье. Несмотря на лесную глухомань, одежда оставалась абсолютно чистой, листва, иголки и прочее к ней словно не приставала. — Есть одиночество. И есть потеря.

— Много чего есть, — Фесс пожал плечами. Эта странная Кейден, такая же — и не такая, как погибшая в Эвиале.

— Почему ты придумал мне какую-то «дочь»? — в упор спросила та.

— Я ничего не придумывал. В том Эвиале, что знал я, ты оставила дочь в Козьих горах. Яйцо, не успевшее вылупиться.

Голубые глаза неотрывно глядели на него, но, как Кэр ни пытался, прочесть в них хоть что-то было невозможно.

— Расскажи мне ещё, — потребовала драконица.

— Чего ж тут рассказывать? Без обиняков если, яйцо подобрал я. Драконица явилась в Эвиал у меня на руках. Её имя… Аэсоннэ.

Кейден печально покачала головой. Длинная коса плавно качнулась; такую косу убирать цветами, вплетать ленты, как для свадьбы или праздника, а не тащиться сквозь дикие дебри, где под гранитными скалами дремлет старое голодное зло.

— Если ты думал, что это, не знаю, «пробудит во мне воспоминания», ты ошибся, — суховато сказала она. — У меня не было дочери. Я вспомню всю свою родню, память крови никуда не исчезла, и Чаргоса, и Сфайрата, и Менгли, и Эртана, и Беллем, и Редрона, и Флейвелл… но я не сносила яиц. Не оставляла их позади.

— Значит, не оставляла, — хладнокровно, насколько смог, ответил некромант. — Не будем больше об этом.

— Но я хочу знать! — возмутилась драконица. — С чего тебе пришла в голову этакая выдумка?!

— Быть может, память моя помутилась. Быть может, тот Эвиал сгинул и никогда не воскреснет. Быть может, в великом множестве Упорядоченных есть его брат-близнец, похожий во всём, кроме лишь незначительных деталей. Какое объяснение тебе нужно, драконица? Выбирай любое. У тебя нет дочери и разговор на этот закончен.

— Нет! — аж вскинулась Кейден. — Не закончен, некромант! Драконы-хранители Эвиала знают тебя. Я — я! — знаю тебя! Если ты спросил меня о дочери, значит, для тебя она так же реальна, как этот сэр рыцарь, вздрагивающий во сне. Что с ней стало, некромант Фесс, говори!..

Глефа была хороша. В меру тяжела, ухватиста, механизм, что выбрасывал скрытые в древке клинки, работал бесшумно, и лишь в гнёзда свои сталь входила с негромким вкусным щелчком. Позади остались долгие недели бдений над гномьим горном, где горел не просто чёрный уголь, но ярилось драконье пламя. Аэ не покидала кузни. Вдох, грудь драконицы раздувается — и медленный-медленный выдох, тонкая струя пламени врывается в распахнутый зев топки, чтобы не переполнилась, чтобы не пропало ни капли. В драконьем огне плавятся истинные сталь и серебро, солнечное золото и рунные камни; за всё это богатство некроманту пришлось побегать подземными выработками, куда успели просочиться неупокоенные. Здесь он начал составлять свои «конспекты», описывать разные виды нежити; и, видать, очищенные им штреки со штольнями открывали Подгорному племени дорогу к немалым богатствам, что гномы, при всей их скупости, не пикнув, выложили Фессу всё, им запрошенное.

Рунные камни распадались в пыль под дробящими чарами. Истинные металлы вскипали в тиглях. Некромант пробовал, пробовал и пробовал вновь, пока символы, впечатанные в магические кристаллы, не начали устойчиво восприниматься заготовками клинков.

Тонкие, но массивные, какими можно и рубить, и колоть. Несущие в себе начертания множества рун, природных, явленных в особых самоцветных камнях, способных направлять и преобразовывать силу. Символ надлежало очистить от его вместилища, заставить идею руны перейти в раскалённый расплав.

Иные руны лучше всего ложились на истинное серебро, иные — на солнечное золото. А иные, самые могущественные — на простую сталь, как ни странно.

…А потом всё кончилось, и сверкающее лезвие легко разрубило куклу в двойной кольчуге. Гномы, коих набилось великое множество, одобрительно затопали и загомонили. Дюжина кузнецов, дни и ночи напролёт проковывавшая заготовки, ходила гоголем — ещё бы! Честь этакая не каждому выпадет!..

— Ты доволен? — тихонько спросила Аэ, когда они выехали из ворот гномьего града. — Ты ведь этого хотел, да?

Что-то было не так с её голосом. Драконица словно собиралась разрыдаться, хотя Аэсоннэ сроду не плакала.

— Что случилось? — он отложил глефу.

Гномы на прощание выкатили надёжную низкую тележку с парой выносливых мохнатых пони, так что от гор некромант с Аэ путешествовали, можно сказать, с комфортом.

Драконица понурилась, сунула ладошки меж плотно сжатых колен; ни дать ни взять набедокурившая девчонка в ожидании неминуемой нахлобучки.

— Что случилось, Аэ?

— Это… могила, — прошептала она чуть слышно.

— Какая могила? Почему могила?

— Отсюда нет выхода. Я не чувствую. Сперва… когда мы только тут оказались… я думал, что просто… ну, что это во мне дело, что я выбилась из сил или что-то ещё. А теперь уверена — могила. Яма. Ямища, огромная, и больше ничего. И нас в неё сбросило.

От слов её веяло смертным отчаянием.

— Да что на тебя нашло, Аэ? Ты мне помогала, ты такой молодец, глефа — только благодаря тебе!..

— Потому что ты этого хотел, — губы её едва шевелились. — И это помогало мне не думать. А теперь работа закончена, и что дальше?

— Здесь хватит работы для некроманта, — улыбнулся он.

— Работы для некроманта… здесь тяжело и душно, пойми. Небо давит на тебя, словно крышка гроба или могильная плита.

— Откуда ты можешь знать, как давит крышка гроба или могильная плита? Довелось полежать? — он ещё пытался шутить.

Аэсоннэ не ответила. Так и сидела, сгорбившись и сжимая коленками ладони.

— Послушай, — попытался он вновь, — небо здесь — обычное, голубое. И солнце, и горы, и всё остальное. И мертвяки, которые точно так же пытаются разорвать и слопать живых. Их надо защищать. В этом долг некро…

— Они здесь все мертвы. Все куклы! — Аэ вдруг вскочила, кулаки сжаты, и меж ними словно ударила белая молния. — Здесь нет живых! Ты не видишь?! Не понимаешь?!

Фесс только заморгал.

— О чём ты, Аэсоннэ? Люди как люди, гномы как гномы. Эльфов мы пока что не видели или там орков, но не сомневаюсь, что и они найдутся, такие же, как везде. Это просто мир, один из множества; мир в Упорядоченном, и мы, конечно же, найдём, как выбраться отсюда.

Юная драконица выслушала его с непроницаемым выражением. Жемчужные волосы растрепались, однако она даже не пыталась их поправить.

— Нас сбросило в яму, — повторила она, медленно, словно младенцу. — В яму с мертвецами. И они…

Дорога, которой катила их тележка, была оживлённой. Люди и гномы, пешие и конные, на возах и прочем — всё вперемешку. Длинноухий ишак меланхолично протопал навстречу, задрал хвост и, не меняя всё того же философического выражения, опорожнился.