— Мне все равно. Давай козу!

Снова заиграли гобои, послышались девичьи голоса. В харчевне тем временем густо набилось народу, однако на этот раз никто не встал, не запел. На Коммода вовсю ставили ставки. Кто?то утверждал, что у него не хватит сил, что он только прикидывается героем. Кто?то возразил, парень крепок и прыти у него хватит. Кто?то нерешительно подтвердил, парень действительно смахивает лицом на молодого цезаря. Ему доводилось видеть на триумфе, как тот целовался со своим управляющим Саотером. Такой здоровенный, рыжий и нос крупный. Его тут же осадили – не ершись! У слона тоже нос крупный, называется хобот. Какой?то мрачного вида скептик проворчал – о чем спор? Подождем, посмотрим. Если он действительно из породы божественного Марка, ему что пять, что десять девственниц – все одно. Какой он породы, засмеялись в углу. Напялил преторианский плащ и решил, что ему море по колено. Разве цезарь стал бы заглядывать в такое заведение. К нему, небось, сенаторские дочки сами в постель лезут. Нет, голубчик, вот ты разберись с козой, да поставь всем вина, тогда поверим!..

В разговор вмешался инвалид с деревяшкой вместо правой лодыжки. Он решительно заявил – враки! Он сам слышал, как вчерась в пьяной драке придавили преторианца. Тот тоже был в плаще. Этот, инвалид многозначительно кивнул в сторону лестницы, видно, последнюю ночь гуляет. Завтра возьмут его стражники из городской когорты, спросят – откуда, мил–человек, у тебя этот плащ. И все, песенка спета. Вот он и пыжится, похваляется.

В толпе кто?то презрительно заметил, что не такой уж великий герой молодой цезарь, если побоялся схватиться с германцами. Луципор уже совсем собрался вскочить, потребовать отчет – вы в кого стрелы мечете? Кого охаиваете?! Его остановил Вирдумарий – взял за шею и без всякого видимого усилия ткнул носом в стол.

Защитил молодого императора старик со шрамом на лице, по–видимому, отставной солдат.

— Заткнись, молокосос! Ты в армии служил? От германцев отбивался? От жажды в Богемии погибал, когда Юпитер пролил на наши легионы благодатный дождь? Если цезарь сумел без боя взять у варваров такую добычу, честь ему и хвала. Крови меньше и толку больше, потому что без денег никакой германец воевать не станет.

В этот момент из верхнего коридора донесся отчаянный визг, затем раздался грохот, крики и вновь женский вопль. Тут же из проема выбежал Коммод, он тащил за волосы исходившую в жутком крике девицу.

— Значит, говоришь, скромна, стесняется при свете?! – сразу закричал он, обращаясь к Стации. – Говоришь, козлица лицом? А это что?!

Он развернул девку к залу, взял ее под мышки и показал сбежавшейся к лестнице толпе. Девушка, даже заплаканная, страдающая от боли, была удивительно хороша собой.

Между тем Коммода понесло.

— Ты кого, – рявкнул он, спускаясь по лестнице, – старая карга, решила вокруг пальца обвести? Я прикажу содрать с тебя кожу и вывесить на Капенских воротах срамом наружу, чтобы все видели, сколько мерзости и гнили у тебя внутри. Как тебе в голову пришло, мерзкая ты тварь, подсовывать мне одну и ту же девственницу! Эта уже была со мной. Что же, я вторично за час лишил ее невинности? Такие чудеса только в сказках бывают.

Он швырнул девушку, та покатилась по ступенькам вниз. Приземлившись, отчаянно зарыдала, постаралась отползти в сторону. Кто?то помог ей спрятаться под столом. Однако Стация–Врежь кулаком вовсе не выказала ни страха, ни растерянности.

— Ты, молокосос, рукам волю не давай, а то тебе вмиг руки укоротят. Ишь, что выдумал, товар портить. А ну, выметывайся из заведения, пока я не позвала стражу.

Коммод приблизился к хозяйке, схватил ее за плечи.

— Я тебе, старая тыдра, покажу, как мошенничать. Возвращай деньги обратно.

Стация неожиданно закричала. Завопила так, что у Тертулла уши заложило. В следующий момент, пятерка крепких парней, прятавшаяся в глубине таверны, гурьбой выдвинулась из темного угла и клином, сгрудившись, направилась к стойке.

Луципор с перекошенным от страха лицом моментально полез под стол. Тертулла насквозь прошиб испуг – не за себя, за мешок с деньгами. Отнимут – не расплатишься! Он вскочил, попытался голосом, жестами остановить не скрывавших своих намерений злоумышленников – они явственно читались у них на лицах. Вирдумарий дернул его за руку и усадил на место, затем плотоядно усмехнулся.

— Сидеть! – приказал царский телохранитель.

Следом он протяжно и сладострастно зевнул, резко отодвинул стул и встал.

Стация продолжала вопить, при этом вполне трезво, с надеждой посматривала в сторону входа. Терутуллу, после окрика германца мгновенно успокоившемуся, не надо было объяснять, что значил этот взгляд. Старуха была в сговоре с солдатами городской когорты, следившими за порядком в столице. Между тем молодцы уже вплотную придвинулись к императору, начали обходить его с двух сторон. Вирдумарий на голову возвышавшийся над этой гурьбой (только цезарь был вровень с ним ростом) отпихнул ближайшего к нему паренька.

— Назад!

Толчок был настолько мощный, что бандит упал на руки товарищей. Главарь шайки – молодой, красивый, с вьющимися волосами и серьгой в ухе молодой человек, шагнул вперед. Здесь молча откинул плащ и обнажил длинный италийский кинжал. Стация сразу замолчала, чем на мгновение отвлекла внимание Тертулла. Он бросил взгляд в ее сторону, следом краем глаза приметил, что дружки главаря, стараясь прижать к стойке и Вирдумария, начали обходить цезаря и преторианца с боков.

Германец, нимало не смутившись, спокойно повторил.

— Я сказал – назад! Убрать оружие.

Главарь сделал вид, что подчинился, спрятал кинжал, тут же один из его подручных сбоку бросился на цезаря. Коммод попытался отступить в сторону, однако негодяй сумел достать его кулаком. Удар пришелся прямо в глаз императору. Луций не раздумывая двинул обидчику прямым, греческим в зубы.

Дальнейшее Тертулл помнил смутно, наплывами. Прежде всего, в памяти занозой засела дрянная, гнусная улыбочка, искривившая лицо главаря, моментально сменившаяся гримасой изумления и боли. Вирдумарий одним движением кривого иберрийского меча отсек тому руку, в которой вновь блеснуло лезвие. Момент, когда германец успел выхватить оружие, Тертулл не уловил. Еще выпад, и тот, что подступал к телохранителю сбоку, осел на пол с распоротым брюхом. Вид его внутренностей, вопль запрыгавшего на одном месте атамана, принявшегося трясти искалеченной до плеча культей, нестерпимо громко закричавшей Стацией, бросившейся к главарю, – отрезвили всех, кто находился в зале. В таверне было много таких, кто был не прочь подсобить местной шайке и добраться до мешка, который с такой страстью сжимал бородатый, однако скоротечность и кровавая жесткость разборки, в момент отрезвила их.

Коммод тем временем оторвал Стацию от вопящего, на глазах бледнеющего главаря, повернул в себе и спросил.

— Сама вернешь денежки, старая карга? – спросил он. – Или мне поискать?

Попытавшегося было достать цезаря длинным кинжалом продавца за стойкой Вирдумарий одним ударом рукояти меча лишил чувств. Стация, вмиг постаревшая, зареванная, вызывающе задрала подол туники и вытащила спрятанный между ног кошель. Бросила его к ногам Луция.

— Подавись, ублюдок!

Коммод невозмутимо отсчитал десять монет, сложил их столбиком и показал Стации. Затем в сопровождении Вирдумария, Тертулла и выбравшегося из?под стола Луципора направился к выходу. У порога повернулся, сплюнул и добавил.

— А за ублюдка ответишь!

* * *

Утром, прикладывая примочку к подбитому глазу, император, к немалому удивлению Витразина, всегда вслух зачитывавшего входящие документы, лично ознакомился с отчетом городского префекта о произошедшем в столице за ночь.

Отчет начинался с короткого обзора положения в Италии и провинциях. Здесь приводились факты неповиновения местной власти, сообщалось о бунтах, о состоянии дел с подвозом хлеба в столицу из Африки. Пробегая взглядом по строчкам, написанным крупным отчетливым почерком – так повелось со времен Марка – проглатывая рутинные сведения о собираемости налогов, очень краткие, основанные на доносах упоминания о произволе, лихоимстве и других проступках чиновников на местах, цезарь неожиданно на себя наткнулся на знакомое имя. Наместник Аквитании Фуффидий Руф извещал о шайке разбойников, возглавляемой дезертиром Матерном, наводившей страх на всю провинцию.