Матерн не ответил. Помолчал и префект уже более спокойно продолжил.

— Ты мне нравишься, Матерн. Нас с тобой ловко подсекли на одну и ту же приманку. Блеск власти ослепляет, лишает разума. Мы как мотыльки ринулись на огонь. Если боги будут милостивы ко мне, больше я такой ошибки не допущу. Ты, надеюсь, тоже. Теперь ты сам командуешь людьми и не тебе объяснять, что такое власть и как надо держать людишек в кулаке. Вырвешься из застенка, вволю погуляй по провинции. Однако не забывай об осторожности, гони прочь обиду. Действуй хладнокровно. Выбери звезду и держи путь на нее. Сначала шажками, принюхиваясь и прислушиваясь, потом топай уверенно. Когда войдешь в силу, пинками сметай всех на своем пути. Помни, обратной дороги ни у тебя, ни у меня нет. Если боги на нашей стороне, если мне повезет, ты скоро понадобишься мне, Виктор. Я – твоя надежда. Может, единственная. Ты поможешь мне сейчас, я потом. Ведь рано или поздно римские когорты передушат твоих разбойников как котят.

Пауза.

Переннис допил вино, посмотрел на Виктора. Тот внимательно слушал префекта. Тот закончил.

— Если с побегом все пройдет удачно, отыщи Теренция. Он даст тебе адрес в Массилии (Марселе). Через несколько месяцев, в новом году, пошли туда своего человека. Если я к тому войду в силу, я дам тебе знать, как поступить дальше.

Матерн молчал – смотрел пристально, затаив дыхание. Тигидий после паузы продолжил.

— Сбежать отсюда не трудно. Эта стена с решеткой выходит на улицу. Скажи, к кому в Бурдигале должен обратиться Теренций, чтобы твои люди пригнали лошадей, привязали решетку и вырвали ее. Решай скорее, мне нельзя здесь рассиживаться.

Тигидий Переннис прибыл в столицу за неделю до Сатурналий* (сноска: Сатурналии – праздники и игры в честь Сатурна, отождествляемого с греч. Кроносом. Побежденный Зевсом, он был низвергнут с небес и поселился в Лациуме, где был принят Янусом. В качестве царя научил людей земледелию. Век его правления считался «золотым веком». В эти дни разгульного веселья рабы становились господами, а господа рабами. Они пировали за одним столом). Поспел к самой свадьбе императора, который отверг всех трех девиц, сосватанных ему Клавдией Секундой. Невестой Коммод объявил хорошенькую и глуповатую дочь очень богатого и влиятельного сенатора Фульва Криспина. Старик Криспин держался независимо и в то же время сохранял доброжелательность по отношению к молодому цезарю. Многие в сенате прислушивались к его мнению.

О своем решении император лично известил Клавдию. В письме Луций благодарил ее за хлопоты и, словно оправдываясь, объяснял выбор Криспины соображениями, далекими от забот об устройстве домашнего очага. Частная жизнь не для него. В тех обстоятельствах, в которые богам и Фатуму было угодно ввергнуть его, Луция Элия Аврелия Коммода, сына и внука императоров, личные достоинства и прелести подруги не имеют решающего значения. Новой Фаустины ему не найти. Если откровенно, как перед святилищем Квирина, его сердце давным–давно отдано «милому образу недоступной ему женщины».

«Поверь, Клавдия, римскому императору, которому доступно все, что есть в подлунном мире, эта женщина принадлежать не может. Она живет в неволе и не ведает, что еще десять лет назад разбила ему сердце. Все остальные женщины были и останутся «случайными», так что мне легко жертвовать собой ради блага римского народа».

Тем не менее, он благодарен Клавдии за усердие и желание помочь в таком трудном деле как созидание домашнего очага цезаря.

Внизу листа другой рукой была сделана корявая приписка: «Будь здорова. Л. Коммод», – подтверждающая, что письмо подлинное, писано искренне, от души.

Клавдия показала письмо мужу, поинтересовалась, кто эта неизвестная чаровница, сумевшая овладеть сердцем цезаря?

Бебий, в ту пору собиравшийся в Паннонию на наместничество, задумался, пожал плечами, признался – «понятия не имею». Однако раздумья над сердечной тайной императора до ночи преследовали его. Не давала покоя мысль – зачем это письмо? После возвращения в Рим, после того, как в составе триумфального шествия Бебий проследовал от Марсова поля, мимо цирка Фламиния, через древние Карментальские ворота до храма Юпитера на Капитолии, он с головой погрузился в недра семейства. Мир сузился до границ его богатой виллы, выстроенной на Целийском холме, обязанности – до приятных сердцу семейных и хозяйственных забот. Для радости и удовольствия ему было достаточно видеть вблизи себя жену, девочек, маленького Луция, домочадцев, молосского пса по кличке Хваткий, которого он сам принес в дом щенком. Нашел общий язык с любимцем Клавы и девочек – громадным белым котом, привезенном с востока и купленным женой за бешеные деньги. Это чудовище, презиравшее Хваткого и всех других собак в доме, считало себя не только повелителем всех прижившихся на кухне кошек, но и подлинным хозяином усадьбы, будто в его пушистом теле поселились сразу все пенаты и лары, охранявшие родовое гнездо Лонгов. Однако в присутствии Бебия, который первым присел на корточки и погладил красавца, тот замурлыкал, начал тереться о колени. Даже вечер в присутствии нового цезаря, посетившего его дом вместе с Тертуллом, не нарушил покой. Наоборот, несколько дней Рим только и говорил о чести, которую новый цезарь оказал своему легату. Правда, дальнейшее продолжение дружеской пирушки вызвало в Городе немало кривотолков, но побоище в кабаке уже не связывали с именем Лонга.

Судьба постучала в его двери через месяц, когда на рассвете императорский курьер вручил привратнику письмо для хозяйки дома. С того дня, перебирая бумаги, проверяя счетные книги, беседуя с вольноотпущенниками, занимавшимися поставками вина из Сирии и меда из Иллирии, он то и дело мысленно спрашивал себя – неужели Луций по примеру Калигулы проявляет интерес к его Клаве? Ведь не попусту же было писано это письмо? С какой целью цезарь намекал на эту тайную, «печалившую его» страсть. А может, и попусту! С Коммода станется!

Бебий играл с детьми, следил за перестройкой дома, занимался разбивкой сада на прикупленной к границе усадьбы земле, требовал отчета от прокуратора – управляющего домом и домашними рабами, куда это они двинулись на ночь глядя, а сам обречено прикидывал – с новым цезарем все пошло шиворот–навыворот. Глупцы в сенате похахатывали над Луцием, состязались в выдумывании обидных прозвищ – «наш новый Геркулес», «потрясатель германцев», «он прошиб их словом», «осененный пурпурной тогой гладиатор» или того хуже – «гладиаторский ублюдок», намекая, что его венценосная мать любила наведываться в казармы гладиаторов, выбирая самца покрупнее, или с той же целью посещала Мизены или Равену, где базировался императорский флот. Им, как, например, Уммидию Квадрату, высланному из Рима за неумеренную болтливость, было невдомек, что подобная легкая кара за дерзкий язык, ни о чем не говорит.

История с наказанием Уммидия, пропретора и дяди нынешнего цезаря, наделала много шума в Риме.

Уммидий был славен в Риме еще во времена императора Антонина Пия. Спустя дня два после смерти жены, сестры Марка Аврелия, он объехал невольничьи рынки, накупил несколько десятков красоток и разместил их по всем своим владениям, включая городской особняк и загородные виллы. Марк, носивший в ту пору титул цезаря, то есть являвшийся официальным наследником престола, как бы не заметил оскорбительной бестактности зятя. Даже через год, после смерти Антонина Пия, божественный «философ» не принял никаких мер в отношении Уммидия. На упреки Фаустины император ответил, что не дело повелителя вмешиваться в частную жизнь граждан. Эти слова тут же разнеслись по городу. Кстати, подобным решением он напрочь сразил верхи Рима, со страхом ожидавшие смены власти и подозревавшие неброского, погруженного в философские размышления нового правителя в самых злобных и тиранических намерениях. Многие полагали, что в тихом омуте лярвы водятся, однако ответ принцепса относительно чудачеств зятя успокоил «общественность».