Коммод засмотрелся на Старый форум. Где?то там за храмом Кастора и Поллукса накрепко вбит в италийскую почву мильный столб, от которого ведется отсчет расстояний до самых дальних пределов империи. Что и говорить, состояние, доставшееся ему от отца, было необъятно, наполнено всем, что рождала мать–Земля – от людишек до самых удивительных природных диковинок. Если прибавить неисчислимое количество предметов, изготовленных человеческими руками, то наследство получалось бессчетное. Усадьба – весь мир, на задворках которой к северу копошились в снегах одетые в шкуры варварские племена. На юге, в Африке, за полоской освоенных территорий, начиналась пустыня, а далее бесконечный зоопарк, откуда в Рим доставляли слонов, бегемотов, носорогов, львов и прочих невиданных зверей. Там, говорят, недавно отыскали сказочное чудовище ростом выше пяти–шести человек, поставленных один на плечи другого. Чудовище было рогато и жутко на вид, шкуру имело пятнистую и мчалось с неожиданной для такой громадины скоростью. Скоро его доставят в столицу. Интересно взглянуть…

На западе граница усадьбы проходила по берегу Британии упиралась в безмерную ширь мирового Океана.

На востоке, правда, можно было столкнуться со строптивыми соседями, например, с Парфией. За нею лежала Индия, где было множество враждующих между собой княжеств, наконец, Китай, где его отца называли Ан–дун. Интересно, скоро ли весть о молодом цезаре дойдет до китайцев и как они назовут его? Впрочем, это пустяки. Они живут далеко – за пустынями, за горами, так что о них можно забыть. Разве что пользоваться шелком, доставляемого из этой дали и не брать их в расчет.

Другое дело людишки, проживающие здесь, под самым боком. Не те, что ночами просиживают в тавернах, а, заработав или выманив асс–другой, бегут в лупанарий, а более спесивые, выстроившие себе роскошные особняки, считающими допустимым хулить и посмеиваться над хозяином.

Ладно бы только посмеивались…

Он повернулся к Клеандру.

— Сколько верных людей мы имеем в сенате?

— Треть из пятисот сенаторов.

— Маловато. Ничего, скоро мы уравняем счет.

Император в последний раз бросил взгляд на Вечный город, зевнул.

— Знаешь, раб, я ведь скоро женюсь.

Клеандр не смог скрыть удивления.

— Кто же ваша избранница?

— Не знаю, – император еще раз зевнул, подергал пальцы. – Клавдия Секунда обещала подыскать невесту. Хорошая у Бебия жена. Итак, что решили насчет Лонга?

— Наместником в Паннонию. Господин, может, лучше поставить Бебия во главе преторианской гвардии? Самая достойная кандидатура.

— С ума сошел, раб! Разве можно гордеца и чистоплюя ставить на такую должность.

— Он – верный человек.

— Он верен императору, римскому народу, долгу, и, лярвы его знают, чему еще. Но только не Луцию Коммоду Антонину. То есть и мне тоже, пока я император. Или, точнее, хороший император. Я не уверен, что словоблуды из сената не сумеют убедить его, что в интересах государства необходимо сменить цезаря. Пусть командует в Паннонии, там он на своем месте. Дать ему не более двух легионов войск. III Августов, его, так сказать, родной, немедленно отправить в Африку на прежние квартиры. Предупреди Бебия, чтобы в оба глаза следил за германцами. Мне война совсем ни к чему.

— Но оставлять Таррутена Патерна префектом претория – это смертельная угроза! – воскликнул Клеандр и тут же предложил. – Тогда, может, Квинт Эмилий Лет?

— Ни в коем случае! Оставить в Риме – да! В претории? Возможно. Полагаю, вторым или третьим трибуном, это как раз то, что надо. Вот что еще – этого строптивца Сальвия Юлиана необходимо немедленно оторвать от верных ему легионов. Отправь ему приказ как можно скорее прибыть в столицу. Здесь не спускай с него глаз.

Коммод сделал паузу, прошелся по комнате, потом продолжил.

— Пертинакса наместником в Британию. Подальше от Рима. Помпеяна по причине ветхости в Рим, пусть присматривает за женушкой. Где у нас Септимий Север?

— Наместник в Сицилии.

— Пусть пока там и наместничает. Клодий Альбин пусть остается к Каппадокии. Ульпий Марцелл, как доносят верные люди, неплохо справляется в Африке, пусть продолжает. Вот что еще, срочно пошли в Аквитанию императорского гонца с приказом Тигидию Переннису прибыть в столицу. Пусть не торопится, сдаст дела и следует обычным порядком. И самое главное – вечером актрису Цитеру ко мне.

В конце августа прибывший в Бурдигалу (Бордо) военный курьер из Виндобоны передал Виктору Матерну весточку с родины. Верные люди в письме сообщали о пожаре, при котором погибли его мать и сестра; о том, что власти быстро свернули расследование по этому делу. Осмотреть усадьбу друзьям и соседям не разрешили. На следующий день пожарище запахали, хотя свидетели утверждали, что дом занялся сразу в нескольких местах. Это было странно, так как было объявлено, что пожар возник от небрежного обращения с огнем. На словах курьер передал, что ночью возле дома видели каких?то людей, кое?кто утверждал, что узнал в них императорских рабов. Тела обеих женщин похоронили под надзором городского декуриона. Что еще сообщил курьер, никто кроме Матерна, не знал.

До самого праздника поминовения Октавиана Августа (3 – 12 октября) Виктор ходил как в воду опущенный. Замкнулся, начал сторониться товарищей, при первой возможности отправлялся в леса на охоту. В ту пору долина Гарумны (Гаронны) была густо покрыта лесами, деревеньки были редки, и местные – будь то кельты или иберы – не очень?то жаловали солдат. Однако с Матерном спелись, пускали ночевать, давали приют.

Разговорился Матерн в канун войскового праздника Геркулеса Invictus (Непобедимого), когда по всем воинским лагерям совершались торжественные жертвоприношения. На следующий день обычно проводились парады, церемонии прославления великого героя, покровителя нынешнего императора, осенившего его воинской доблестью и любовью к справедливости, а также раздача денежных вознаграждений. По окончанию жертвоприношений, услышав волю небес, благословляющих царствование Марка Аврелия Коммода Антонина Августа, солдаты из алы контариоров и пехотной когорты собрались в таверне. Там Матерн, нагрузившись местным вином – пил неразбавленное, – во всеуслышание заявил, что ни доблестью, ни справедливостью от нынешнего цезаря и не пахнет, от него смердит чем?то иным… Когда его попытались успокоить, уговорить – болтай, но знай меру, – он отмахнулся, начал кричать, что ему доподлинно известно, кто повинен в смерти матери и Кокцеи. Так и брякнул на весь зал – молодой цезарь и его подручные! Смертью от него несет, Аидовым духом! Волки они, выкрикнул Виктор, хуже волков!

Тут уж стало не до уговоров. Таверна сразу начала пустеть, а Виктор как ни в чем не бывало вернулся в лагерь и завалился спать. Декурион Теренций отправил к префекту нарочного с докладом о происшедшем и спрашивал, как быть. Соглядатаи наместника тоже не зевали и в тот же вечер донесли в канцелярию об оскорблении величества римского народа, о гнусной брани и напраслине, которую возвели на Отца народа и повелителя. Но как часто бывает, нарочный не нашел префекта (по крайней мере, ему впоследствии было приказано так говорить), донос пролежал в канцелярии до утра, до того часа, когда легат–пропретор Аквитании Фуфидий Руф решил взяться за текущие дела, а к тому времени преступника и след простыл. Утром выяснилось, что ночью Виктор с двумя сообщниками проникли в лагерный сакрарий, взломали войсковую кассу–эрариум и сбежали из лагеря.

Вызванный к легату Тигидий Переннис безропотно выслушал разнос, который устроил ему Фуфидий Руф. Наместник был человек грубый, из медиоланских (что в Италии) всадников, поэтому в выражениях не стеснялся, часто срывался на крик. В конце разноса он приказал как можно быстрее поймать дезертиров и грабителей и передать их в городской преторий для организации показательного процесса над бунтовщиками. Префект попытался возразить, что дело подведомственно военному трибуналу, однако легат и слушать его не стал.