Мог ли Тигидий Переннис когда?нибудь предположить, что ему посчастливиться постоять на этом балкончике, оценить мудрость Домициана, прикинуть, есть ли внизу безопасный уголок?

Надежного убежища среди гладких каменных стен, и в помине не было. Ни колонны, ни статуи, ни какой?нибудь ниши с божественной фигурой, у подножия которой можно было вымолить спасение.

Ничего!

Разве не глуп человек? Затем, помедлив, спросил себя – разве он сам, стоя в эту минуту на балкончике, не вступил в такую же отчаянную игру? Разве не откликнулся на зов, долетевший до него из окон этого рукотворного прибежища сирен? Их чарующие песни обладали неодолимой силой. Стоит ли ссылаться на предзнаменования, глупые приметы, предсказания астрологов?

Прочь неуместные мысли. Есть смысл взглянуть на вызов в Рим с другой стороны. Мог ли он представить в самом увлекательном сне, что когда?нибудь его шаги – шаги Тигидия Перенниса, сына вольноотпущенника и торговца лесом, – будут гулко звучать на напольных плитах колоннады Веспасиана. Он шел, время от времени озирался, хранил молчание и при этом кажущемся безразличии внимательнейшим образом слушал пояснения Квинта Эмилия Лета. Уроженец Африки, Квинт успел стать здесь своим человеком. Он многословно и чуть покровительственно излагал приятелю историю дворца. Кто и когда выложил эту героическую мозаику, изображавшую победу при Фарсале¹¹. В зале Флавиев обратил внимание Тигидия на огромное полотно, повествующее о взятии Титом Иерусалимской твердыни. Не скупился на пояснения, касавшиеся статуй и бюстов императоров. Здесь на Палатине хранились изображения и уставшего от власти, убитого собственным племянником Тиберия, и бюст самого безумного племянника, прозванного солдатами Калигулой, актера и декламатора, певца и поджигателя Рима Нерона, и усмиренного в злодействах Домициана – всех тех, кому римский сенат отказал в обожествлении, но кого помнил римский народ.

Когда прошли вестибюль, на полу которого была изображена океанская глубь, где плавали чудовищные рыбы и ужасающие осьминоги, и куда, не дрогнув, ступил Переннис, Эмилий Лет приумолк.

Когда же вступили в следующий проход, в котором гость дворца вдруг оказывался на вершине гигантской скалы, а под ногами у него разверзалась бездонная пропасть, и где Тигидий с тем же равнодушным выражением на лице, не останавливаясь, шагнул в бездну, Квит, не скрывая обиды, спросил у префекта.

— Что ты все молчишь, Тигидий!? Тебе не интересно? Опять решил сыграть в молчанку?

— Нет, дружище. Мне никогда не приходилось бывать в этих залах. Я проглотил язык не от черствости или по причине отсутствия чувства благодарности, а от изумления. Мы побеседуем с тобой позже, Квинт, если, конечно, твои слова насчет моего назначения сбудутся. В противном случае незачем попусту сотрясать воздух.

— Если так, – повеселел Квинт, – я приберегу одну занятную историю для будущей беседы. Смысл ее заключается в том, что долг платежом красен.

— И это принимается, – кивнул Переннис.

Лет рассмеялся.

— Все?таки я сумел разговорить тебя Тигидий. Пришли. Ты запомнил путь, которым я провел тебя? Так и ты должен добираться до покоев императора. Привет, Вирдумарий! Сегодня на посту? – обратился легат к стоявшему на часах возле огромных, двухстворчатых, украшенных резными позолоченными медальонами дверей германцу.

— Когда я не на посту? – мрачно ответил Вирдумарий. – Сменщики молоды, приходится обучать их всему, чему научил меня Сегестий.

— Это сложная наука? – поинтересовался Лет.

— Очень сложная, – вполне серьезно ответил германец. – Вам лучше держаться от нее подальше.

Он помолчал, потом добавил.

— Ждет. Не в духе, – и распахнул двери.

Тигидий мельком сумел разглядеть на одном из медальонов Геркулеса, поражающего Лернейскую гидру, и тут же, вслед за Летом строевым шагом вступил в просторный, высокий зал, одной стороной выходивший на балконную колоннаду.

Лет прямиком направился к золотому ложу с изогнутыми в виде пальмет ножками, установленному в дальнем конце зала, где развалился Коммод. Рядом в роскошном одеянии стоял Клеандр. За то время, что Переннис не видел императора, Луций заметно раздобрел. На лбу и ниже крыльев носа резче обозначились складки. Взгляд потерял в юношеской живости, стал более медлительным, обрюзгшим. Вид у императора был мрачный. Он сразу приступил к делу.

— Чему верить, Тигидий? Моим прежним впечатлениям о тебе как о добросовестном и исполнительном префекте, почитающим за первейшую обязанность исполнение долга, или письму Фуфидия Руфа, с прискорбием сообщающего мне о твоем нерадении. О том, что ты, пренебрегая службой, прозевал побег этого отъявленного негодяя Матерна. Я имел на тебя виды, Переннис, выходит, я ошибся?

Переннис сделал удивленное лицо и ответил.

— Нет, лучший, ты не ошибся, только я не понимаю, причем здесь Матерн?

— Как причем! – Коммод рывком сел на ложе. – Ты хочешь сказать, что ничего не слышал о побеге этого злоумышленника? Не надо строить из себя простачка, тем более в присутствии цезаря.

— Я не строю, я просто не понимаю о чем речь. Матерн сбежал? Когда?

— Здесь, – Коммод торжественно потряс листом бумаги, – ясно сказано: на восьмой день декабря, а чтобы тебе было понятней – на шестой день до декабрьских ид.

— Но я выехал из Бурдигалы в канун нон, то есть на четвертый день декабря.

Император еще раз взглянул на лист, который держал в руке, потом бросил удивленный взгляд на Клеандра, спросил у спальника.

— Почему в письме стоит другая дата отъезда префекта? Кто из них врет?

Клеандр молча развел руками, тогда цезарь вновь обратился к префекту.

— Тигидий, ты уверен, что выехал из Аквитании за три дня до побега?

— Готов поклясться, величайший! Неужели я позволил бы себе вранье в этом, – Тигидий обвел рукой помещение, – средоточии верховной власти? Моя первейшая обязанность достойно, не раздумывая, служить великому цезарю. Без сомнений и колебаний!

Император усмехнулся, потом широко улыбнулся.

— Хорошо сказано, Тигидий. Я смотрю, ты всю дорогу придумывал, чтобы такое ввернуть в разговор, чтобы я вновь поверил тебе. Ты догадка верна – никаких сомнений, никаких колебаний! Именно так!

Он помолчал, затем поинтересовался.

— В таком случае посоветуй, как мне поступить с письмом Фуфидия?

— Полагаю, – доложил Переннис, – будет уместно дотошно проверить факты, изложенные в письме. С одной стороны, я не хотел бы, чтобы на моем боевом плаще осталось хотя бы пятнышко грязи. С другой, кое–какие словечки Матерна вынуждают меня настаивать на его скорейшей поимке. Господин, тебе известен нрав негодяя. Он вбил в башку, что твои люди виновны в поджоге и убийстве его сестры и матери. Когда мои люди поймали его, я попытался вразумить злоумышленника, однако в него словно фурии вселились. Должен предупредить об этой опасности, особенно теперь, когда Матерн вырвался на свободу. Он прекрасно стреляет из лука. Опасность ничтожна, но она все?таки существует. Тем более что злоумышленник помышляет о мести. Кроме того, считаю не бесполезным проверить, почему наместник с такой легкостью пошел на обман власти? Чем Фуфидий на самом деле занимается в Аквитании? С тем же пристрастием прошу проверить и исполнение мною служебных обязанностей, после чего пусть результаты проверки будут вынесены на твой суд, величайший.

— Хорошо, если ты требуешь моего участия в этом деле, оправдайся по существу.

— Господин, каким числом помечен побег Матерна?

— Восьмым днем декабря.

— Как я уже доложил, мой отъезд состоялся за три дня до указанной даты. Каким же образом я мог прозевать побег преступника. Далее, где содержался Матерн?

— В лагерном карцере.

— Еще одна ложь, величайший! Фуфидий сразу после поимки преступника вопреки закону вытребовал его у меня и перевел в городскую тюрьму. Здание тюрьмы не ремонтировалось более двух лет, так что бежать оттуда под силу даже ребенку, не то, что ловкому и крепкому разбойнику.