В тоже время Негри и Хардт с какой-то фатальностью правы в том, что простая ностальгия ни к чему не приведет. Да, сегодня мы, русские, живем в России. Пока еще русские, пока еще в России. Сколько еще это продлится?

«Империя», однако, уже здесь. Здесь и сейчас. Ее сети пронизывают наше общество, ее лучи нас регулярно сканируют, ее передатчики планомерно и непрерывно ведут свое вещание.

Революционный проект Негри и Хардта, их альтернатива, их отказ нам явно не подходят. Нам нужен иной отказ — Великий Отказ, нам нужная иная альтернатива — могучая и серьезная. Соответствующая нашему духу и нашим просторам. Нам нужна ни больше ни меньше как Иная Империя. Своя. Без нее нам не нужно ничего… Совсем, совсем, ничего…

В 90-е годы ХХ столетия в США все чаще стали говорить о «заговоре неоконсов» — «neo-cons conspiracy». Выражение «neocons» расшифровывается как «neo-conservatives» (дословно, «новые консерваторы»). Влияние этой довольно малочисленной и весьма специфической группы интеллектуалов, в большинстве случае еврейского происхождения, стремительно выросло в последнее десятилетия: они сосредоточили в своих руках почти полный контроль над американской внешней и внутренней политикой.

Идеологическая платформа этой группы была весьма специфической, отличаясь от программ как традиционных республиканцев, так и демократов США. Выборы президентом Джорджа Буша-младшего, и особенно его переизбрание на второй срок в 2004 году, ознаменовали настоящий триумф этого think tank, так как его представители заняли ключевые посты в американской администрации и сумели превратить свой интеллектуальный ресурс во властный. Взлет «неоконсов» был для многих настолько неожиданным и необъяснимым, что, естественно, породил множество конспирологических версий. «Неоконсы» отлично соответствовали роли классических заговорщиков из конспирологических мифов — довольно закрытая и малочисленная группа интеллектуалов с весьма экзотическим и одновременно радикальным мировоззрением внезапно получает почти единоличное влияние над единственной сверхдержавой (гипердержавой), — США, — оставшейся после окончания «холодной войны» безальтернативной планетарной силой.

Заговору «неоконсов» было посвящено множество статей и расследований. Самыми скрупулезными и документированными из них можно назвать книги американской исследовательницы Шадья Дрьюри и цикл статей журналиста «Нью-Йорк таймс» Сеймура Хирша. Из их текстов можно вывести довольно полную картину становления идеологии «неоконсов» в исторической перспективе. С именем одного из ведущих «неоконсов» Пола Вулфовица связано устойчивое словосочетание «Wolfowitz cabal», дословно означающее «заговорщики Вулфовица».

Идейной основой «неоконсов» является учение немецкого философа Лео Штросса (Leo Strauss) — в этом сходятся между собой как сами «неоконсы», признающие его отцом-основателем своих идей, так и их противники, часто выбирающие фигуру этого мыслителя в качестве главной цели своих разоблачений и демонстрации опасных и сомнительных связей означенного think tank’а с дискредитировавшими себя политическими явлениями — германским нацизмом и советским коммунизмом. Действительно, влияние на «неоконсов» Лео Штросса настолько велико, что, играя словами, некоторые политологи стали называть их «лео-консами» — по имени Лео Штросса.

Лео Штросс (1899–1973) родился в Германии и его становление проходило в контексте новаторских поисков немецкой философии начала ХХ века. Будучи евреем, он эмигрировал из Третьего Райха в 1934 году, переехал в Европу, а вскоре окончательно обосновался в США, где получил место профессора политической философии в Чикагском университете, в котором он преподавал до конца своих дней. Генезис идей «крестного отца» современных американских «неоконсерваторов» весьма оригинален. В основе их лежит глубочайшее влияние трех авторов — Фридриха Ницше, Мартина Хайдеггера и Карла Шмитта. Эти авторы являются фундаментальными фигурами для философско-политического течения Консервативной Революции, которое, в свою очередь, существенно повлияло на идеологию германского национал-социализма. Конечно, интеллектуальные интуиции и экзистенциально-онтологические методологии этих классиков современной философии были предельно вульгаризированы и извращены нацизмом, соединены в нем с чуждыми «биорасистскими» темами, но, тем не менее, определенная близость — и концептуальная и историческая — очевидна. Национал-социализм был карикатурой на Консервативную революцию, а это означает и определенное сходство и существенные различия. И Хайдеггер и Шмитт (равно как и другие консервативные революционеры — Эрнст и Фридрих Юнгеры, Фридрих Хильшер, Отмар Шпанн и т. д.) были при Гитлере в «оппозиции справа», но на первом этапе более широкого течения национального германского возрождения они играли очень большую — если не решающую — роль. Сам Лео Штросс был близок к Карлу Шмитту, крупнейшему современному философу и юристу, сотрудничавшему с нацистами, и именно Шмитт помог Штроссу выехать в Европу и получить на это официальный университетский грант.

От Ницше, Хайдеггера и Шмитта Лео Штросс заимствовал основные силовые линии своей философии. — От Ницше он воспринял принцип деления людей на «высших» и «низших», а также различие двух типов морали — «морали господ» и «морали рабов». Кроме того, вслед за Ницше он утверждал, что воля к власти является базовым инстинктом политического поведения человека, а власть есть высшая и самодостаточная стихия. При этом он так же, как и Ницше, релятивизировал метафизику; для него экзистенциальная жизненная стихия власти была первична, а ценности, которыми она прикрывается — вторичными.

Хайдеггер оказал на Штросса влияние в области критики «современного мира» как продукта «удаления Священного», как утраты онтологической связи с бытием. Штросс рассматривал современный мир пессимистически, повторяя хайдеггеровскую критику. Хайдеггер считал, что высшая истина и ее познания доступны только особому типу людей — философам и поэтам, тогда как обычные люди способны созерцать только тени и довольствоваться механически сформированными искусственными и навязанными извне представлениями — т. н. «картиной мира». Штросс взял из такого подхода мотив недоступности истины для широких масс и идею элитарного, закрытого характера знания. Вместе с тем, Штросса заботило сопоставление «традиционного общества» с «современным обществом» с точки зрения их парадигм, при котором обе модели рассматривались бы в структурном, а не в историцистском подходе. У каждой системы есть своя четкая логика, варьируется только модель соотнесения властвующей элиты с массами и идейное и ценностное обеспечение этого властвования, — считал Штросс. В «традиционном обществе» элиты управляют массами через мифы, в которые сами не верят. В современном обществе в дело идут теории «рационального выбора» и «демократии», которые, по Штроссу, есть ничто иное, как «современные мифы», в которые современные элиты верят так же мало, как элиты древности в существование богов и чудес. Все сводится лишь к оформлению господства.

Карл Шмитт, самый близкий к Штроссу в личном отношении мыслитель, придерживался крайне консервативных взглядов, был убежден в преимуществах иерархических обществ, а политику определял через пару «друг — враг». Концепция «врага» является сущностью политики, и любое политическое самоопределение начинается именно с выяснения того, «кто является врагом». Такой подход ведет к «философии войны», где враг предстает не просто негативной категорией, но помогает сформировать идентичность самой политической силы и ее «друзей». Эту техническую модель «друг — враг» как основу Политического Штросс полностью позаимствовал у Карла Шмитта.

Этот идейный портрет дает нам почти классического консервативного революционера, которым Лео Штросс до определенного момента и являлся, разделяя, вместе с остальными философами этого направления, мечту об элитаризме, критику Веймарской демократии, веру в избранный и закрытый характер знаний — в своего рода «гносеологический эзотеризм». Такое настроение ума и состояние духа было вполне характерно для континентальной консервативной европейской элиты, относительно симпатизировавшей и фашизм и социализму, с брезгливостью отбрасывающей лишь тоталитарные и искажено вульгаризированные аспекты соответствующих мировоззрений. К этому направлению в 20-30-е в Европе принадлежали несколько сотен виднейших интеллектуалов, которые в основном и определили лицо философии и культуры ХХ века. Среди них идеи Лео Штросса не представляют собой ничего особенного и вполне могли бы затеряться, не отличаясь ни особенной оригинальностью, ни особой новизной — добротная компиляция консервативно-революционных тем с некоторыми вполне допустимыми отклонениями в индивидуалистическом ключе, не более того.