Он намекал на список лиц, представленных к награждению.

– Знаю, – сказал я, – с вашей стороны это очень великодушно.

Роуз наклонил голову. Затем продолжал все так же педантично:

– Я понимаю также, что в свете недавних событий и ваших – да и в наших – интересах будет разумнее освободить вас от некоторых поручений, включая, возможно, и некоторые из тех, которые вы, безусловно, выполнили бы с присущим вам блеском. Но я полагаю, что это вовсе не так уж важно «sub specie eternitatis»[14]. Несколько видоизменить ваши обязанности, вероятно, в пределах человеческих возможностей. И мы по-прежнему сможем пользоваться вашими неоценимыми услугами в тех областях, где они по-прежнему нам необходимы. И где – как вы, конечно, понимаете, хотя сейчас и не время для комплиментов, – нам было бы пока весьма затруднительно от них отказаться.

Он говорил без предвзятости и, пожалуй, справедливо. И при этом самым обычным своим тоном, как все истекшие двадцать лет нашей совместной работы. Через несколько месяцев он и сам покинет Государственное управление – управление, которое так и не воздало ему должного, ко всяком случае не дало ему того, что он столь страстно желал. Если после моего ухода и будет чувствоваться, что меня не хватает, это очень скоро будет уже не его забота. И все же он до сих пор говорил «мы», заботясь о нуждах управления на годы вперед. Он ничем, ни малейшим намеком не показал, что какое-то время, несколько дней, несколько часов, мы были не только коллегами, но и союзниками. С этим было покончено. Он говорил без всякой предвзятости, но нас снова, как когда-то, точно завеса, разделяло разительное несходство характеров, ощущение неловкости, пожалуй, даже взаимная неприязнь.

Я поблагодарил его и, помолчав, сказал:

– Нет, все это не меняет дела. Я намерен уйти.

– Вы действительно этого хотите?

Я кивнул.

– Почему?

– Есть важные и неотложные дела, в которых я хочу принять участие. Я думал, что мы сможем добиться своего вот так, втихомолку. Но сейчас вижу, что это невозможно. Или, во всяком случае, сам я больше ничего втихомолку делать не собираюсь. Мне необходимо вновь стать частным лицом.

– Такая ли уж частная будет эта деятельность, дорогой мой Льюис? – Роуз не сводил с меня глаз. – Насколько я понимаю, материальная сторона для вас роли не играет? – спросил он.

Я подтвердил, что не играет. Да он и так это знал. В нем, по-видимому, все-таки шевельнулась зависть к тому, что мне в этом смысле повезло. Сам он учился в лучших учебных заведениях, но денег у него не было. В будущем он мог рассчитывать только на свою пенсию.

– Вы твердо решили уйти?

– Да.

Роуз в упор посмотрел на меня. Он отлично разбирался в мотивах человеческих поступков.

– Так, – сказал он, пожав плечами. – Что ж, постараемся сделать это возможно безболезненнее.

Снова наступило молчание. На этот раз не такое долгое.

Потом Роуз сказал ровным голосом:

– Я хотел бы попросить вас взвесить одно обстоятельство. Если вы уйдете сейчас, это не останется незамеченным. Вы – очень на виду. Найдутся зложелатели, которые обязательно сделают из этого определенные выводы. Станут даже намекать, что ваш уход как-то связан с недавними разногласиями в парламенте. И не так-то легко будет доказать несостоятельность этих толков.

– Это поставит нас в довольно затруднительное положение, – продолжал он. – Не сомневаюсь, что вы, когда сочтете нужным, пожелаете откровенно высказать свое мнение по этому вопросу. Но я хотел бы заметить, что у вас есть перед нами известные обязательства и для приличия вам следует выждать. Вы немало лет проработали здесь. С вашей стороны было бы не совсем корректно ставить нас в неловкое положение столь демонстративным уходом.

Я не ответил. Роуз продолжал:

– Я хотел бы заметить также, что какая-то тень в этом случае, безусловно, ляжет и на вас. По всей вероятности, вас это мало трогает. Вас интересует другое. Я понимаю. И все же вы честно послужили государству. Обидно было бы под конец все испортить. По-моему, никогда не следует бросать работу с недобрым чувством. Надо ли, чтобы в душе оставался неприятный осадок?

Не знаю, насколько его слова были продиктованы заботой обо мне. Тон его был еще холоднее, чем обычно, и от этого слова звучали не то презрительно, не то неестественно. Но он настаивал.

– Насколько я должен задержаться? – спросил я.

– Скажем, до конца года. Или это слишком обременительно для вас?

Я сказал, что согласен. Роуз принял мое согласие по-деловому, не благодаря. И только когда я уже направился к двери, он рассыпался в благодарностях – не за то, что я пошел ему навстречу или принял его совет, нет, всего лишь за то, что я взял на себя труд прийти к нему, сделав несколько десятков шагов по коридору.

Теплым летним вечером через полтора года после отставки Роджера мы с Маргарет приехали на Саут-стрит на прием, устроенный Дианой. Не могу сказать, чтобы это приглашение навело нас на раздумья о прошлом. Прием как прием, ничем не замечательный – очередное действо в вечной светской толчее. Дети были в школе, нас ничто не связывало, было так приятно ехать в тихих синих сумерках по огибающей парк аллее.

Наверху в гостиной слышался звон стекла и гул голосов: гости пили, не забывая при этом окидывать острым взглядом вновь прибывшего. В каждом движении чувствовалось довольство, приятное сознание того, что они находятся внутри магического круга – словно пассажиры, танцующие на палубе океанского парохода, когда внизу плещет море. Все то же, подумал я. Для большинства присутствующих жизнь всегда была такова, и они воображают, что она всегда такой и останется.

Как обычно, на приемах Дианы было интересно наблюдать – кто сейчас в чести. Коллингвуд стоял у камина – как всегда, невозмутимый, самодовольный, немногословный. Некоторое время с ним беседовал Монти Кейв, который этой весной получил повышение. Кейв сильно опередил своих соперников; Диана ради него пустила в ход все свое влияние, его прочили в канцлеры Казначейства. Знакомые продолжали гадать, выйдет ли Диана за него замуж или нет, но она, обычно вовсе не склонная медлить и колебаться, сейчас, несмотря на свое решение покончить с одиночеством, все еще мешкала. Когда дело шло о борьбе за власть, она была достаточно тверда, но для второго замужества твердости ей явно не хватало. Она все еще была способна мечтать о любви. И тут воля ей изменяла. Она была счастлива с первым мужем и хотела счастья со вторым. Брак ради брака ее не устраивал.

Приехал Лентон, побыл немного, но нашел время, чтобы побеседовать с хозяйкой. Хоть обязанности премьер-министра и отнимали у него много времени, все же людей, считавших его посредственностью, он мог кое-чему научить. Например – никогда не наживать себе врагов без крайней надобности, а главное, никогда не наживать себе врагов, пренебрегая людьми. Все такой же любезный и несколько свиноподобный, он, прежде чем уйти, успел озарить милой улыбкой каждого своего сторонника. Я заметил, как он шепнул что-то Дугласу Осбалдистону, которого я прежде у Дианы не встречал и который в прежние годы, когда еще была здорова его жена и отношения у нас была более дружеские, поддразнивал нас с Маргарет из-за наших великосветских знакомств.

Диана шагает в ногу с веком, думал я. Прежде она не удостаивала своим вниманием высших государственных чиновников, а теперь у нее в гостях, помимо Дугласа, был и еще один казначейский служащий того же ранга. Дуглас, как и следовало ожидать, вернулся в Казначейство – причем на один из высших постов, специально для него созданный. Он добился всего, о чем когда-то мечтал вышедший ныне в отставку Гектор Роуз. Маргарет продолжала навещать в больнице его жену, и сам он нередко обедал у нас и теперь, после моего ухода из Уайтхолла. Однако трещина в наших с ним отношениях так и не затянулась. Дуглас пытался исправить дело; холодность не была взаимной, в ней был повинен я.