Я с трудом отвела взгляд.

   - Хорошо. Но рано утром мы уедем. Спасибо вам за все, что вы сделали для нас.

   В эту ночь Люк, властетельный господин и лорд, долго не мог уснуть, пытаясь выцепить из памяти то, почему лица девиц Богуславских, и особенно старшей, кажутся ему такими знакомыми. Но он не смог бы этого сделать даже при наличии лучшей памяти, ибо видел лицо, напоминавшее ее, только на семейных портретах много лет назад. Да и трудно было б даже искушенному мозгу сопоставить золотоволосую и и по-юношески еще пухленькую четырнадцатилетнюю девушку, и очень худую брюнетку с усталым лицом и злыми узкими губками.

   Я проснулась засветло. Действительно, рано, и в первый миг не поняла, где я. Затем все вспомнила. На часах было около пяти, но что поделаешь - привычка вставать рано на работу не оставляла мне выбора в выходные. Я просыпалась рано, и уснуть снова не получалось, а валяние в кровати вызывало головную боль. Сестер будить еще рановато, да и по дому бродить тоже.

   Вечером, изнеможенная долгим днем и неудачным вечером, я просто упала в кровать. Мне едва хватило сил, чтобы снять одежду. Теперь я могла изучить комнату.

   Спальня была обставлена выше всяких похвал. Сдержанные тона, много дерева. Огромная кровать у одной стены, напротив ее - туалетный столик с зеркалом. Справа от кровати во всю стену шторы, рядом с ними - столик, кресло. Слева - дверь в коридор и рядом с ней - двери в гардеробную и в ванную комнату, по всей видимости. Ох, если там есть ванна, я знаю, чем займусь!

   Ванна была. Нет, не так. Там была ВАННА. Огромная, спускающаяся ступеньками в пол, с батареей нераспечатанных бутылочек с шампунями, гелями и маслами. Огромное же зеркало, витая раковина у стены. Кабинка с туалетом. "Не золотым", - хмыкнула я, воспользовавшись им. Недолго поколебавшись, я повернула рукоятки кранов, и в ванну с гулом забили мощные струи воды. Почистила зубы, пока набиралась чаша ванной, скинула маечку с трусиками и зашла в теплую воду получить свои полчаса кайфа. Когда еще придется побывать в таком доме?

   Через полчаса я приказала себе встать. Честное слово, не хотелось. Хотелось остаться тут жить, пока не растворишься в этой бурлящей от хитро сделанных массажных струй воде, спрятаться от того, что ожидало нас за пределами этого дома. Хотелось продлить сказку. Но по опыту я знала, что чем дольше ты в сказке, тем больнее от нее отрываться. Поэтому я безжалостно выгнала себя из воды, жестко растерлась полотенцем и вышла из волшебной комнаты обратно в спальню.

   Еще не было и шести, и чем мне было заняться? Есть не хотелось, воды я напилась из стоявшего у кровати кувшина, книги навевали скуку. Хоть в окно посмотреть, что ли. Я подошла к тяжелым шторам, занимавшим всю правую от кровати стену и спускавшимся до самого пола, и с силой дернула их. И замерла, медленно отодвигая их до краев, сначала одну к стене, потом другую.

   Моя спальня находилась на первом этаже, а шторы закрывали огромное окно во всю стену.

   А за окном в полный рост колосилась пшеница мне по грудь, расцвеченная затесавшимися среди колосьев фиолетовыми вьюнками и голубыми колокольчиками. В розовом и красном сиянии из-за пшеничного поля вставало солнце, и лучи его пробивались через утреннюю дымку, освещая мне лицо. Вдалеке виднелся какой-то лес. Слева вставали горы, судя по характерным красным пикам, граничные Милокардеры.

   - О Боги, - прошептала я , потрясенная. Я была права, в таком доме мне вряд ли еще придется побывать. Рука сама потянулась к едва различимой двери в прозрачной стене.

   Я вышла за дверь. Прямо от нее через поле уходила узкая тропиночка. Было уже жарко, как и всегда на юге. Пели полевые птицы, вьющие гнезда прямо в пшенице. Стрекотали цикады. Мир был полон покоя и счастья. Я не собиралась уходить от дома далеко, но тут вдруг побежала навстречу солнцу, крича от восторга, чувствуя, как давно забытое и зарубцевавшееся раскрывается новой надеждой, будто я сейчас смогу взлететь, полная этого чувства. Не смогла, упала. И впервые за семь лет заплакала. Слезы пошли тяжелые, густые, будто из души изливался гной, прятавшийся все это время под старой раной, они липкими каплями падали на майку, протекали сквозь пальцы, прижатые к лицу, и никак не хотели останавливаться. Я лежала, скорчившись на боку в майке и трусиках посреди прекрасного, освещенного восходящим солнцем поля, и тихонько, безудержно выла, чувствуя, как судорожно царапает горло, как что-то сжимает сердце, как подкатывает к горлу тошнота, будто слез не хватало, чтобы извергнуть из себя все накопившееся. Так я лежала достаточно долго, пока не кончились слезы. А с ними и мое самоуважение. Семь лет я клялась себе, что не пророню ни слезинки после того, что случилось. Надо было быть сильной ради отца, ради сестер. И вот хватило нескольких часов привета из прошлого, чтобы я расклеилась, а то, что так хорошо держалось, вышло нарушу.

   - Простудитесь.

   Нет, только не это.

   Не глядя на него, я встала и пошла к дому. Он хромал следом. С этой стороны дом был одноэтажным, с полностью стеклянной стеной. Судя по отдернутым шторам в соседней комнате, этой ночью мы были соседями.

   Перед входом в дом я обернулась и постаралась, чтобы мой голос звучал уверенно. Насколько вообще может звучать уверенно голос у девицы, одетой в тапочки, майку и трусики, измазанной с одного бока землей, с опухшим лицом и красными глазами.

   - Спасибо вам за гостеприимство и помощь, лорд Кемберитч. Мы в течение часа уедем. Прошу вас, не провожайте нас. Достаточно мы причинили вам хлопот.

   Он покачал головой, но ничего не сказал. В глазах его я увидела понимание. Ситуация была неловка нам обоим.

   - До свидания, - сказала я и, закрыв дверь, задернула шторы.

   Мы приехали в Орешник к одиннадцати утра. Я была молчалива, сестры же наперебой обсуждали наше "приключение". В других обстоятельствах и я бы к ним присоединилась, но только не сейчас. Я еще глубоко переживала и свои слезы с отчаянием, и неловкую ситуацию в поле за домом, и страх быть узнанными, и ожидание унижения. Были и хорошие стороны - бак был полон и его хватит надолго, продукты не испортились, так как их передержали в холодильнике. Кемберитч так и не вышел нас провожать, а слуги очень вежливо нас накормили, собрали и отправили. Усатый охранник, прощаясь, даже подмигнул нам.

   Папа работал в огороде. Наша мама умерла, а отцу надо было чем-то заниматься, чтобы мы не умерли с голоду. Работать по понятным причинам он не мог - кто же возьмет его на работу? А вот свое хозяйство как-то вдруг пошло. Правда, резать курам головы и доить коз он так и не мог, поэтому душегубством и доением занималась наша старшая, Ангелина. Ей было уже под тридцать, и она фактически заменила нам мать, насколько ее можно было заменить.

   А вот и она, машет из окна, приглашает скорее зайти в дом. Ветер и правда пронизывающий. Крупная Ангелина с раскрасневшимся лицом, с закатанными рукавами пекла пирожки. Мы дотащили пакеты и стали рассортировывать продукты - что в холодильник, что в чулан, что в погреб, семена отцу на стол.

   Девчонки со смехом рассказывали о вчерашних происшествиях, а я молча наблюдала за Ангелиной. Когда-то она была красива. На руках ее не было следов от ожогов, появившихся тогда, когда она только училась готовить. Учиться надо было быстро, ведь на руках были бестолковые сестры и раненный отец. У нее тогда были длинные белые косы, а сейчас - короткая стрижка и черные волосы. Не было морщинок и усталой спины, не было потухших глаз.

   "А ведь она помнит больше нас всех, - вдруг подумалось мне. Растревоженное прошлое никак не хотело возвращаться туда, где оно хранилось все это время. - Кто знает, что пришлось ей пережить, когда от нее отказался жених, когда у нее были самые блестящие перспективы и ей предрекали самую счастливую жизнь. Светлый Ангел, Снежный Ангел, так ее называли. Не плачет ли она каждую ночь так, как я сегодня".