— Так тебе нравится обманывать людей, да, дружище? — спросил Салливан, сжимая шею Фила. — Посмотрим, как тебе это понравится!

Из-за нахлынувшего головокружения Фил заметил, что лицо его оппонента больше походило на маску дьявола.

Прошлая ночь была другой; Салливан был полусонным, а Фил наслаждался элементом неожиданности — не говоря уже о журнальном столике, — но теперь парень был настолько возбуждён, что Фил не мог даже ударить кулаком.

Хрясь! Хрясь!

Он подумал, что услышал, как ломается его шея.

Вдруг он ощутил лёгкость. Фил прищурился и увидел, как двое окружных полицейских утаскивают Салливана. Третий офицер спокойно убирал дубинку в ножны.

— Ты в порядке?

— Да, да, — сказал Фил и неуклюже поднялся на ноги. Между тем, двое других полицейских прижали Салливана лицом к стене и закидывали руки за спину. — Наденьте на это животное ошейник, — сказал Фил. — И не давайте ему выходить из камеры.

— Этот парень приносил неприятности с той минуты, как его задницу бросили сюда, — заметил полицейский. — Слушай, у тебя небольшое кровотечение. Хочешь пойти в лазарет?

— Нет, — сказал Фил, вытирая носовым платком небольшой порез на губе. — Извини за беспокойство. Откуда я знал, что он сойдёт с ума?

— Такое здесь происходит всё время.

Фил подошёл к Салливану, который теперь стоял на глазах у двух других полицейских.

— Подумай об этом, Поли. Тебе больше не с кем поиграть в мяч.

— Давай, врежь ему, если хочешь, — сказал один из полицейских. — Что смешно в нас, тюремных охранниках, так это то, что у нас очень плохое зрение, мы ничего не замечаем…

— Нет, я думаю, что я достаточно трахался с ним сегодня. Теперь можете отвести мистера Салливана обратно в его апартаменты.

— Вы, чёрт возьми, копы, все похожи, — прорычал Салливан, когда охранники потянули его. — Однажды я пробью тебе голову.

— Пол, к тому времени, как ты выберешься отсюда, ты станешь настолько стар, что не сможешь пнуть меня даже по яйцам. Я позволю тебе посидеть ещё несколько дней, а потом, может быть, я вернусь и посмотрю, готов ли ты ещё раз поболтать.

— Что, чёрт возьми, с тобой? — спросил Маллинз, глядя из-за стола. — Вчера ночью ты участвовал в перестрелке и в конечном итоге убил шестерых крикеров, а сегодня заключённый надрал тебе задницу?

— Не надрал, — поправил Фил. — Ну, немного надрал. Парень сошёл с ума. Я играл с ним, конечно, и не совсем говорил правду о некоторых вещах, но он взбесился от этого. Чтобы оторвать его от меня, потребовалось трое охранников.

— И этот ублюдок не рассказал тебе о лаборатории Наттера?

— Нет. Он дал мне всё, кроме этого. Я уже позвонил в тактическое подразделение полиции округа; они будут проверять ту другую лабораторию. Но что касается Наттера, я ничего не узнал.

— Он никогда не будет рассказывать о Наттере, — сказал Маллинз. — Если он это сделает, он знает, что люди Наттера будут ждать его, как только он выйдет из тюрьмы. И он знает, что они будут делать. Эти другие парни — они легковесы, а такие парни, как Салливан, не боятся легковесов. Но Наттер и его люди? Это совсем другая история…

— Другая история, — согласился Фил. — Вы правы. Я даже не думал, что это могло быть причиной того, что он будет беспокоится не о своей собственной шкуре, а о Наттере.

Маллинз просмотрел записи Фила, которые он забрал перед тем, как выйти из камеры.

— Хорошая работа. Не могу дождаться, когда округ накроет эту новую лабораторию.

— Наттер, наверное, тоже будет этому очень рад, — заметил Фил. — Вот и пришёл конец его конкурентам. Но мы всё равно должны его поймать.

«О, да, — подумал он. Теперь это было личное, а может быть, было всегда. Всё, что ему нужно было сделать, это вспомнить, что Наттер сделал с Вики, не говоря уже об убийстве Игла. — А потом же всегда есть я,» — напомнил он себе.

Только сейчас он полностью осознавал, насколько близок был к тому, чтобы быть убитым прошлой ночью.

— Салливан сказал что-то странное, — указал он дальше. — Я спросил его, знает ли он, что означают эти слова…

— Какие слова? — спросил Маллинз, пополняя свою большую челюсть жевательным табаком.

— Те странные слова, которые сказал парень-крикер незадолго до того, как я его убил. Салливан не знал, что они означают, но знал, что это слова крикеров. Он называл это чепухой, болтовнёй крикеров.

— Это просто доказывает, что Салливан знает о людях Наттера больше, чем он показывает.

— Да, я знаю. Но он сказал ещё кое-что. Он сказал, что крикеры были каннибалами.

— Бабкины сказки, — предположил Маллинз. — Я слышал такое дерьмо с детства. Это то, что рассказывали нам родители, чтобы держать нас в узде. Не заткнётесь и не пойдёте спать, — крикеры придут и заберут вас!

— Да, конечно, местные легенды и всё такое. Я тоже помню некоторые из этих историй. Но Салливан сказал ещё одну довольно конкретную вещь. Он сказал, что у крикеров есть своя религия.

Маллинз откашлялся в свою чашку.

— О, ты имеешь в виду, что они не католики? — он попытался пошутить.

Фил тупо смотрел в окно. Уже темнело, грязные стёкла заполнялись сумраком.

— Их собственная религия, — повторял он.

В тёмном небе звёзды сияли, как завитки измельчённых драгоценных камней.

«Интересно, чему они поклоняются?»

«Óна…» — сказал себе священник.

Его голос был чёрной пропастью, неисчислимой, бесконечной, как ночь. Священник был одет в такие же чёрные одежды.

Тень зашевелилась в углу. Священник чувствовал чудодейственный жар, чувствовал благородный смрад.

«О, как долго мы ждали! — мысленно он плакал от радости. — Столько лет! Нет, столько веков!»

Тогда он думал о вещах, прекрасных вещах. Он думал о воздаянии за всю их несправедливую и жестокую судьбу. О времени, когда рабы будут освобождены от оков, когда их будут хвалить, а не оскорблять, прославлять вместо проклятия. Он подумал о времени, когда он тоже будет ходить со своими братьями по самым святым тёмным путям, среди ароматного дыма сжигаемого человеческого мяса и разбрызганной повсюду крови, чтобы с радостью отдать дань уважения и поесть, время, когда он тоже, как и все они, будет срывать плоть с костей неверных, вонзать ловкие пальцы в их широко открытые глаза и снимать кожу с их жалких лиц. Их крики будут звучать, как сладчайшая музыка. Он будет пить их кровь и во веки веков наполнять ею свою нечистую плоть.

Да, священник думал о самых чудесных вещах.

«Óна…»

Священник поклонился, затем упал на колени, его руки были красными от крови до локтей.

«Скоро твоё время настанет…»

И из стигийской тьмы его бог посмотрел на него и улыбнулся.

— Привет, — сказал Фил.

Хлопнула дверь станции. Сьюзен вошла в комнату, держа в руке рюкзак, полный учебников.

— Нужна помощь с этими книгами?

— Нет, — она бросила рюкзак около своего стола, затем села за пульт и приготовилась к работе.

— Как прошла учёба сегодня вечером?

Сьюзен нахмурилась. Она не стала отвлекаться на поверхностную светскую беседу, но тогда Фил даже и не надеялся, что она это сделает.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Мне нужно было поговорить с шефом, — он шаркал ногами, глядя вниз. Он чувствовал себя маленьким ребёнком, которого отправили в кабинет директора. — Тогда я подумал, что побуду немного, подожду, пока ты не придёшь.

— Зачем? — Сьюзен огрызнулась, проверяя книгу записей округа и другие принадлежности для работы.

— Что ж, я думаю, нам следует поговорить.

— О чём?

Фил посмотрел в пол. Дело было безнадежным до того, как оно началось.

«Господи, женщины такие неумолимые!»

Тогда он не знал, что сказать. Но в тот же момент вопреки здравому смыслу он проявил необоснованную злость:

— Я ведь не сделал ничего плохого! — крикнул он.