За частоколом, у плетёной стены — весы. Старые механические весы, на которые женщины по очереди вытряхивали сбор из корзины. Зелёные, нежные листья тари крутились в воздухе с тихим шелестом ссыпаясь из корзин на заржавленный лоток а с него — в мешки с непонятными надписями. Кружились, просыпались мимо, на землю. Под ноги двум типам, лениво надзирающим за процессом. Эмми вначале обрадовалась когда увидела их — в отличие от татуированных, холодных как статуи воинов, эти были похожи на людей. Цивилизованных, в смысле. Тоже босые, но в человеческой одежде, без лент и бахромы. Рубашки и шорты, широкие шляпы с загнутыми полями. Мощные руки и лица — чистые, без татуировок. Широкие лица, скрытые почти полностью за чёрными стёклами солнцезащитных очков. Один повернул к ней голову, посмотрел — лениво, нехотя. Эмми вдруг вздрогнула опустила глаза. Поспешно, под этим взглядом ей почему-то захотелось стать очень — очень маленькой и незаметной. Из — за спины — сухой, отрывистый лязг. Затвор винтовки. Воин — тот самый — перекинул ствол с плеча на плечо, как бы случайно задел железом о дерево. И получил длинный, певучий разнос от старшего.
«Очкастый» видя это все усмехнулся и сплюнул под ноги — зелёным от сока тари плевком. Ухмыльнулся, ощерив рот в похабной ухмылке. На поясе у него — новёхонький, с матовым длинным стволом пистолет и нож — длинный широкий клинок. Зазубренное, изрядно побывавшее в деле мачете. Ворота захлопнулись с протяжным, пронзительным скрипом. Эмми аккуратно шагнула назад. Потом еще, за спины других, подальше от этих парней в очках. Татуированные воины остались снаружи. А внутри — Эмме внутри оставалось вжимать голову в плечи и смотреть в пол — так, чтобы взгляд из под чёрных очков скользнул мимо.
Эмме повезло. Скользнул мимо.
На крайнюю в очереди. Схватили без лишних слов, вытащили и увели. Недалеко, за ближайшую загородку. И, судя по долетевшему оттуда через миг отчаянному крику — дикарке сильно не повезло.
— Кто это? — прошептала Эмма, и только потом сообразила, что понимать тут некому. Но соседка по очереди поняла. Почему-то. И показала — знаками, но выразительно. Ребром ладони — на горло, потом на землю. Потом, пошевелила пальцами, будто ходит кто…
— Ходячие мертвецы, — и впрямь похожи. Бледной кожей, очками, за которыми не видно глаз. Только, судя по плачу и крикам из-за стены — вполне живые.
А еще Эмми поняла, что зелёных, нежных листьев тари здесь завались, а значит надежды, что эти двое устанут да спать завалятся нет. А ночь длинна, и краденный нож не поможет, нет здесь темноты коридоров, плохо закреплённых кожухов, пульсирующих лиловым светом энерговодов, нечему взрываться и гореть. Оставалось держать голову ниже и надеятся… Странная тварь — надежда, даже корабельной торпедой ее не убить…
Пока тяжело урчащая двигателем бэха медленно и осторожно протискивалась сквозь лес — могучие, перевитые узлами зеленых веток стволы стояли густо — план в голове у Эрвина почти сложился. Простой, как прикрученный к борту лом из нержавеющей стали и столь же надежный — в теории. Довезти девчонок до базы — бросать как-то страшно, а дома можно сдать Ирине Строговой под команду, не забалуют, да и готовить будет кому. Не самой же Ирке кашу варить, в самом деле. Кое-кому из команды взять и набить превентивно морду, а потом сесть и расшифровать запись с переводчика. Хочется выяснить в чем вождь его наколол. Наколол обязательно — просто обязан с такой-то рожей. А значит — надо наказать. Собрать парней с базы и съездить в деревню ещё раз. И аргументы с собой прихватить соответствующие.
«То есть, не аргументы, — загрустил Эрвин, вспомнив, что тяжёлый МК-45 «Аргумент» сдан Пегги под роспись во избежание экологической катастрофы, — К таким ходить с «добром» надо. Вроде бы лежало где, на складе с флотским имуществом. Всё посерьёзнее, чем антикварный пулемёт».
Бэху тряхнуло, заскрипело и треснуло дерево под колесом. Эрвин выругался про себя, выкрутил руль. Пьяный ДаКоста в углу повернулся и захрапел, девчонки в кузове — заохали, залопотали. На своём, мелодичном и звонком, но непонятном, от слова совсем. Сидят, косятся на Эрвина. Старшая, высокая и прямая, освоилась уже, сидит вполне по хозяйски. Развернулась, смотрит уже не таясь, золотые, кошачьи глаза — лукавы и веселы. Та что потоньше да миловидней — Лиианна, вроде, или как там её — пристроилась рядом, к Эрвину в пол-оборота, смотрит через плечо — сердито и зло блестят глаза из под чёлки. Жаль, фигура у неё — загляденье. Тонкая, гибкая — струной. И перья в чёрных, как ад волосах — блестят и переливаются. Бэху тряхнуло ещё раз, движок взвыл, скорость упала. Забурлила, брызнула фонтаном из-под колес вода. Река. Жёлтая широкая река медленно катила волны, поперек их курса.
«А где река — там и море», — подумал Эрвин, переключил двигатели и загнал машину в ленивый, мутный от ила поток. Затарахтел водомёт, бэха качнулась и поплыла, обгоняя щепки и упавшую в воду листву. Девчонки замолкли, подвинулись ближе друг к другу, косясь на вековые стволы и торчащие прямо из воды зелёные, мшистые корни. Ветви смыкались над головой — низким, словно коридор, сводом. Алые цветы тари яркими пятнами свисали с тонких лиан над головой, раскрывались, поворачивая на звук мотора лепестки-пасти. Река раздалась на два рукава, потом ещё на два — Эрвин чуть приглушил движок, не зная, куда свернуть в этом царстве затхлой, зеленой воды, мха и неяркого света. Сзади — тихо, даже мелкая перестала галдеть. Лишь стучал на малых оборотах движок, да — в такт ему, механически, густо звенели из леса цикады. Как — то стало не по себе. Даже воздух с трудом скользил в лёгкие — неподвижный, густой и влажный — хоть выжимай. Эрвин протянул руку, покопался в приборной панели, повернул рычажок. Приемник засипел, свистнул и запел под переливы гитары…
— Shootgun boogy…
— All i need, is one shoot, — прохрипелоподухом. Вдруг. Эрвин аж вздрогнул. ДаКоста, гад, очнулся и подпел, хриплым, глухим с похмелья голосом. Приподнялся, встряхнулся. Увидел девчонок на корме. И сразу — улыбка до ушей, аж торчат из под губ жёлтые, длинные зубы. Шатнулся. Лиианна фыркнула, подняв губы — сердито и зло. Эрвин не сдержался, дал матросу по шее. От всей души. Приёмник тренькнул, свистнул и замолчал.
И вдруг рядом, в протоке — забулькала, взбухла, пошла кругами вода. Будто там, под зелёной тиной проснулось что-то большое. Эрвин поёжился, поняв что рулить он ещё может, а вот стрелять некому — ДаКоста опять вырубился, гад. Зелёный мох перед глазами закачался. Повеяло солью. И ветром. Слева. Вода забурлила опять — уже ближе. Эрвин дал газ, выворачивая бэху туда, откуда ветерок нёс свежесть и шум прибоя. Сзади — протяжный, певучий крик. Эрвин едва успел пригнуть голову — сплетённые, низко висящие ветви, пролетели над головой, едва не чиркнув корой по макушке. В глаза ударил свет — багровый закатный луч, ослепительно яркий после зелёного полумрака дельты. И тягучий, размеренный рёв, плеск и шорох катаемой прибоем гальки. Бэха, едва касаясь днищем воды, под гул и скрежет, пролетела устье реки и с маха зарылась носом в волны прибоя. Волна закружила, подхватила бэху под днище, закачала и понесла Брызнуло, омыло лицо кипящей солёной пеной. И закат. Багрово-алое, круглое солнце уходило в волну, расплёскивая полосы света по черной воде. Девушки сзади заговорили — разом. Пойманной птицей, звенели и пели в тон голоса. Эрвин расстроился вдруг — невольно ждал в небе яркого, трепещущего полота радуги. Той, что дало имя его родной планете. Но Семицветье осталась далеко. Бэха зарылась носом в волну, хлебнула воды, поднялась, вспарывая волнорезом багровый полукруг местного солнца.
Мимо проплыла туземная лодка — о двух корпусах, под треугольным, развёрнутым парусом. Под ухом — зевок, кашель и фырканье. ДаКоста очнулся, огляделся, посмотрел вокруг расплывшимися, косыми глазами. Увидел девчонок на корме, изумлённо протёр глаза, охнул, хлопнув себя по щекам. Затих, только руки шевелились, то и дело приглаживая на голове упорно стоящие торчком светлые волосы. Эрвин щёлкнул приёмником, из динамика понёсся незатейливый звон струн.
