Колыхнулась голова. Слегка. Ирина поднялась, сообразив, что лежит прямо на Эрвине. Затылком — на широкой груди. Тот еще спал. Тяжело, метаясь, поворачивая голову и шепча что-то во сне. Дрожали уголки глаз, дергалось веко — слегка. Ирина улыбнулась. Кружилась еще голова, по телу плыла истома и пряная, нежная легкость. Алый цвет упал на плечо, припал к запястью пятью острыми лепестками. Нежно, будто поцеловал.

Эрвин шептал во сне. Снилась что-то дурное, страшное — до того тяжело, натужно двигались побелевшие губы.

«Иришка… нет… — а потом вдруг пошло непонятное: — птичка-галочка».

Она почему-то улыбнулась — еще раз. Пощекотала ему нос, дунула, погрозила пальцем чужому кошмару:

— Птичка-галочка видите ли… Орлану пожалуюсь, он как клюнет — и нет птички-галочки… А ну, сгинь, не смей мне Эрвина обижать.

А губы у него обветренные, жесткие, пахнущие потом и смазкой. Завораживающе, сильно, до стона в груди и враз сбившегося дыхания. Эрвин открыл глаза. Дернулся, привстал на локтях, попробовал подняться. Ирина улыбнулась, толкнула его назад. И — сметая кошмар — хлынули, разметались по лицу и груди Иринины черные волосы.

То, что было дальше, видели звезды, южная ночь и старая, брошенная на мох флотская куртка…

— Простите, господин, пока не нашла.

Звук был таким неожиданным, что Дювалье даже вздрогнул — настолько его мысли сейчас были сейчас далеко. Далеко от летающего дома, парящего в ночном небе над джунглями, от кабинета, высокого панорамного окна и Эммы Харт, возившейся рядом. Просто так, Дювалье вызвал ее час назад — починить робота-стьюарда. Да и забыл, стало не до того.

Пришли новости, внезапные и дурные до зубовного скрежета.

«Союзники, мать их размать…. - шептал он, подбирая в уме подходящее по смыслу ругательство. Покрепче, лучше из флотского, подслушанного за время поездки на Землю, лексикона. Как тогда ругалась крановщица корабля, обнаружив, что юные пассажиры от безделья перевернули портальный кран?

«Чтоб вас приподняло да на стрелу насадило?»».

Примерно так Дювалье и хотелось выразиться сейчас, глядя на ровный белый экран с пробегающим по нему сообщением. Буквы мигали, тревожно, складываясь в слова. Союзники почтительно извинялись и требовали отложить операцию на неопределенный срок. Отлаженную и просчитанную до мелочей операцию. Их тяжелое вооружение, видите ли, застряло в болоте. Как будто первый день здесь.

Дювалье не сдержался, сказал вслух пару слов. Из лексикона той же крановщицы. Операция назначена, приказы розданы, парни уже на позициях — а делать нечего, придется сидеть и ждать. Без тяжелых пушек, способных задавить огнем «комму ахт» у Фиделиты ему делать нечего. Разве что… Но союзничков надо научить вежливости, как ту крановщицу.

— Простите, господин, я так и не нашла…

Опять Эмма Харт. Решила, что Дювалье с ней сейчас говорит, дуреха. Но обращается почтительно, можно и поощрить. Все равно по милости «союзников» делать ему сейчас нечего.

— Яснее, пожалуйста. Чего не нашла? — кратко спросил Дювалье, решив, в итоге поднять на Эмму глаза. Та поймала его взгляд и застыла как стояла — у окна, уставясь на Дювалье большими недоуменными глазами.

— Смысла. В картине. Вы спрашивали день назад, господин.

— Ах, да… — усмехнулся про себя Дювалье, насилу сообразив о чем речь.

— Вы спрашивали о картине на стене. Я проверила, перерыла всю сеть. Это Малевич, «черный квадрат». Картина древняя, дорогая и, несомненно, ценная.

— Еще бы… — хмыкнул про себя Дювалье, вспоминая, во сколько обошлась доставка.

— Но смысла… простите господин, я перерыла всю сеть, включая конфидециальные источники. Добралась до лингвистического анализатора и шифровального центра при губернаторском дворце — но их помощь не дала ничего. Сожалею.

«Она что — серьезно?» — у Дювалье невольно дернулась бровь. Похоже на издевку, но… Дювалье пригляделся и понял, что девчонка не шутит. Глаза, вон, в пол убрала, голову опустила. И колено чуть, но дрожит. Боится? Переживает? Похоже на то. В пальцах прошелестел листами блокнот. Дювалье поставил еще один жирный плюс и кивнул. Улыбнулся ласково — сейчас он не хотел ее еще больше пугать. Ему не нравились люди, которые смысл в Малевиче на раз находили.

— Корабельные системы мощнее, но у меня к ним доступа нет. Извините.

Это было так искренне, что Дювалье не выдержал — улыбнулся опять. Такая наивность требовала поощрения.

— Не переживай, — сказал он, держа тот же ласковый тон, — Просто ищи дальше, он там есть. Абим, вон, десять лет носом роет, старается. Еще расстроится, если его обгонят. Лучше скажи…

Он замялся. На миг. Разговор был дурацкий, шутовской, больше от нечего делать. Но… портрет отца сверлил его глазами с противоположной стены. Холодно, тяжело — явно недаром, Неспроста. Что-то важное мелькнуло на миг в наивных, до слез, словах трущобной дикарки.

— Кстати, — начал он, сообразив вдруг — что именно.

— Ты сказала про шифровальный центр. Тысячеглазый, но как?

— Это колониальный центр связи, не флотский. Ничего важного там нет, господин. Сожа…

— Не надо, ты молодец. Вход был зашифрован. И моим не удавалось его взломать. Я хочу знать — как?

Эмми замешкалась, подбирая слова. Подняла взгляд — и начала объяснять, четко подбирая слова.

— Это колониальный административный центр и софт в нем тоже — адаптированный федералами для колоний. На практике это означает, что в каждой программе минимум по три служебные закладки.

— В каждой? По три?

— В каждой, господин. Минимум три, иногда куда больше. Федеральная налоговая служба, офис генерального комиссионера, космофлот. И они здорово мешают друг другу. Информация в колониальных системах течет как сквозь решето….

— Течет, говоришь… — сухо проговорил Дювалье, задумчиво перебирая пальцами по столу… Шелкнул ящик стола. Деревом о дерево — чуть слышный, отрывистый стук. Прозвенел металл. Эмми вздрогнула — осколок скользнул по щеке, оставив под глазом короткую алую полосу. И замерла. Повернула голову — медленно и аккуратно.

— Уже не течет, — коротко бросил Дювалье, бросая пистолет обратно, в ящик стола. Робот — стьюарт, застыл — неподвижной, серебряной статуей. Мертвой уже. Из основания шеи сочился тонкий, сизый дымок. Пуля прошла точно, сквозь мотиватор.

— Он же дороженный… — вдохнула Эмми, аккуратно переводя дух. Дювалье отмахнулся — лишь, ответил с короткой улыбкой:

— Был. Человек на его месте будет надежнее. Продолжай.

Эмми кивнула, собираясь с мыслями. Запах путал голову, противно щекотал нос — цветов, изоляции и горелой проводки. Дювалье — напротив — черный как ночь, желтый свет с потолка тонет и вязнет в угольной сетке морщин под глазами. Задумался на миг. Потом дерево щелкнуло опять и в ладони у Дювалье повернулся широкий экран — сверкнул Эмми в лицо неживым, зеленым мерцанием.

— Посмотри, эта система тебе знакома?

Эмми пригляделась — схема на экране была знакома и впрямь:

— «Комма ахт», армейский стационарный оборонительный комплекс. Устаревший уже.

Эмми замялась на миг. Тонкие пальцы невольно дернулись, словно пробежали по клавишам. Дювалье усмехнулся — широко во весь рот и толкнул ей в руки клавиатуру.

— Комплекс устаревший, списан и адаптирован к продажи в колонии, — сказала Эмми наконец, спустя пять минут сосредоточенного стучания по клавишам.

— Вижу серийные номера. Списаны по акту, адаптированы, проданы и смонтированы на новом месте. Покупатель — некто фирма «БВ»

— … прокладка под орден Иисуса Сладчайшего, — буркнул под нос Дювалье, — и так знаю, не отвлекайся. Что значит — адаптированы к колониям?

— Значит, что армейский софт стерт, на его место установлены колониальные программы.

— С закладками?

— Разумеется, — ответила Эмми, четко, даже чуть обиженным тоном. Говорила же уже, мол, зачем повторять очевидное. Правда, поправилась сразу.