— Девчонки, пора ехать, день уже, — прервал Эрвин безмолвный немой разговор. А перо и впрямь пошло — бэхе, на лобовое. Красиво — но это Ирина отметила уже потом. А пока были сборы, сворачивание временного лагеря, завтрак и погрузка всего в бтр. Они стояли здесь всего ночь — а Эрвин успел наделать и очаг из камней и умывальник из палок и пластикового пакета и еще пропасть всего. Даже жаль уезжать… А в своем спальнике возле подушки Ирина нашла россыпь цветов. Маленьких белых цветов — венком. В беспорядке, будто случайно сюда упали. Только стебли срезаны, белый сок пузырится на срезе. Острым флотским ножом — вроде того, что у Эрвина на поясе. Улыбка скользнула — зарей по губам.

А Эрвин убрал глаза, буркнул — под нос, неразборчиво.

— Местные говорят — они дурные сны отгоняют. Да и… — не договорил, отвернулся. Начал орать — флотский стандартный разнос Лиианне с ДаКостой за беспорядок и слишком дымный очаг.

«Мне что, снились дурные сны?» — улыбнувшись, подумала Ирина. Попробовала вспомнить. Вроде нет. Хотя. Это смотря в каком смысле, дурные… — подумала она, непонятно зачем улыбаясь встающему солнцу.

В сотне миль к северу, через окно летучей крепости улыбался солнцу господин Дювалье. Тому же самому ярко-алому солнцу, медленно ползущему в зенит над джунглями планеты Счастье.

Причины улыбаться у господина Дювалье были и немалые. Во первых — несмотря на вопиющую, хоть и вполне ожидаемую — криворукость исполнителей вариант с плантацией удался. Чертовы союзники, как водится, наломали дров — в буквальном смысле. Дров из крепких бревенчатых стен внутренней лагерной караулки. Она, по плану, должна была уцелеть, парни в черных очках из внутренней охраны — остаться в живых и дать показания. О дикарях с крестами на лицах и флотскими «мирами» в руках. Напали внезапно, из леса. наемное «коммандо» внешней охраны дало бой и погибло, вместе с работницами. План дал сбой, впрочем — давно предусмотренный и, поэтому, неважный. Просто, судьба пошла по другой ветке, вот и все. Неважно, в хорошем плане к успеху ведут все ветви а не одна. Страховку Дювалье предусмотрел. В виде брошенных на поле флотских шотганов и штурмовых лазпушек с крестами на боеукладке.

Оставалось сложить все вместе и заснять на камеру. Получилась картина: «религиозные фанатики и флотские дезертиры терроризируют честного предпринимателя». Серьезной проверки, конечно, запись не выдержит, но — кто ее будет проводить, эту проверку? Флот? Корпорация? Господин генеральный комиссионер, наверное, не дурак. Далеко не дурак, раз живой и на такой должности. Но рыть будет в другом направлении — поначалу, а потом… А никакого «потом» у него здесь не будет. Если…

Дювалье замер на миг, откинулся в кресле, закрыв глаза. Дерево возможностей встало перед глазами. Дерево будущего. Его, Жана-Клода Дювалье возможного будущего. Возможности, что ростки — растут, ветвятся от каждого семени — события. Что деревья — пускают побеги и листья сплетаются, опутывают всех участников большой игры. Здесь на этой планете.

Флотских.

Госпожу губернатора — тут Дювалье улыбнулся. Слегка. Одними губами.

Крестовых из Сан Торреса, тысячеглазый бы побрал черных пасторов и их ручных дикарей. И их капеллана. Но этих опутало плотно, не вырвутся. Даже глупая ошибка на днях дала всходы — хорошие, крепкие ветки вероятностей. И они тянутся туда же, к успеху. Как к солнцу. И флотских путают заодно. Этих, как их там Штакельберга и Строгову. Затрат никаких — разве что тому идиоту — вождю на золотые зубы. Впрочем, вождь — полезный идиот и траты на него считать не стоит. Пока. А грызня между флотом и армией пошла такая, он бы не срежисировал лучше и специально. А это — возможности. Опять. Хорошие, крепкие ветки, нежные ростки. Перспективные надо поливать, ненужные — выпалывать. Пока не придет время собирать урожай. А оно придет. Вчерашняя стычка — на крови всегда растет густо…

Господин Дювалье подумал еще раз и решил, рассуждает, как садовник. Верная ассоциация, хотя отец не одобрил бы. Франсуа Дювалье, бандит старой закалки, считающий достойным мужчины делом только бизнес, стрельбу и дурацкие скачки по пересеченной местности. Но в одном он был прав. Если бы он радовался всякий раз по такому поводу — как раз собой он бы не был. Собой, Жаном-Клодом Дювалье, шай-а-кара… Дела — на то и дела, чтобы идти так, как им задумано.

Так что господин Дювалье открыл глаза, усмехнулся, и попробовал радоваться чему-нибудь другому. Искрящемуся дымку и запаху специй над чашкой черного кофе. Тонкому звону вилки о фарфор. Серебряной вилки о тарелку с выцветшим вензелем. Вкусу сочного мяса на языке. Повару удалось-таки сготовить мясо так, чтобы хиккаморский крылатый орлан стал похож на земную курицу не только видом. Даже в глаза той курицы не видя. Повар молодец, надо будет поощрить такое рвение…

Солнце светило в окно, дробилось в цветных витражах, лучи падали, ложась на пол изломанными желто-зелено-палевыми полосами. Картиной Дали — на пол, под ноги господину Дювалье. На противоположную стену, играя золотыми бликами на раме и темным — на красках холста. Франсуа Дювалье смотрел на потомка сверху вниз с парадного, в золотой раме, портрета. Грубая рабочая куртка, острое, иззубренное ветрами «Счастья» лицо. Глаза художник нарисовал чуть шире и выше оси — казалось, отец смотрел свысока на сына-эпикурейца. Презрительно так.

Но тот поймал нарисованный взгляд, усмехнулся, отправив новую вилку в рот. Предок сверлил потомка взглядом со стены, кривя оттопыренные черные губы — будто хотел сказать пару ласковых изнеженному потомку. Тщетно — этот спор Дювалье — младший закончил давно. Оставалось смотреть со стены, как Жан-Клод Дювалье заканчивает завтрак. Черный земной кофе, мятный, острый омлет — на валианский манер, из яиц дикого морского змея. Мягко стукнула вилка, ложась на стол. Лапа механического стьюарта потянулась из-под стола — убрать. Дрожащая, членистая лапа. С третьей попытки ей это удалось.

— Тысячеглазый возьми федеральный закон. Такую мелочь отрегулировать некому, — проворчал Дювалье, откидываясь назад в своем кресле. Глухо стукнула дверь, чуть-чуть потянуло свежим, утренним ветром. Дювалье не обернулся — он и так знал, кто там стоит. Его первый зам и распорядитель. Черный Гарри. Или — избранные знали его по секретному, тайному имени.

— Доброе утро… — бросил Дювалье, поворачиваясь, наконец, к вошедшему. Здоровенному мужчине в летней полевой форме личной охраны. Белая рубашка с короткими рукавами, шорты и легкие башмаки. Шевроны на рукавах, неизменные у людей Дювалье черные очки и широкая шляпа. Зам был высок, крепок и широк в кости. Плоские скулы ему достались от туземки-матери, губы навыворот и угольно-черная кожа — от земного отца. Все вместе — удачно складывалась в образ респектабельного джентльмена южного, колониального образца. Впечатление портил широкий нож — серповидный клинок на поясе, острый и кривой как луна. С ним в руках — уже не человек, демон из страшных сказок. Впрочем, сказок о них двоих не рассказывали никогда. Некому было.

— Доброе утро… Абим, — кивнул Дювалье еще раз, называя своего зама секретным, тайным от посторонних именем. Что оно значит — Дювалье забыл за давностью лет. Но Абим имя ценил, как знак доверия. Почему-то.

Вошедший смолчал. Просто кивнул и расплылся в улыбке. Глаза, за черными стеклами смотрели вверх, левее и выше плеча. Миг или два. Их старая игра. Там, за плечом, на противоположной от парадного портрета стене — картина в деревянной раме. Любимая картина Жана-Клода Дювалье. Простой черный квадрат. Ну, не простой — за подписью Малевича. Оригинал. Однажды Дювалье в шутку спросил у зама, видит ли он смысл в нарисованном…

— Извините, босс, Не вижу пока. — Абим пожал плечами — слегка, признавая очередное поражение.

— Ищи, — усмехнулся Дювалье в ответ, — Он там есть. Только позже, пожалуйста.

И кивнул, разрешая Абиму говорить о делах.

— Как изволите. Вчерашняя запись сверстана и передана… кому условлено. Акт подписан, подтверждение получено. Проколов нет — перед отправкой просмотрел лично.