Напротив собора — одноэтажная деревянная изба. Местное управление. Троерукий Хуан на крыльце и толпа вокруг него — большая, гудящая… Люди галдели, председатель что — то считал — неспешно, загибая пальцы. Записывал, ставил куда-то отметки.

— Кстати, ты про рацию его спросил? — встрепенулась Ирина, увидев его. Эрвин поморщился недовольно. Тяжело было возвращаться к текущим делам после пряного, щекочущего нос безделья последнего часа.

— Спросил. Без толку. Не работает она у него, — ответил он и улыбнулся. Про рацию Эрвин спросил Хуана в управе еще в первый их разговор. Точнее, во второй, тот, что после обеда, уже разобравшись и получив задание на амбар. Хуан смешно засопел в ответ, скосил глаза и ответил вопросом на вопрос, хоть и не еврей вроде:

— Зачем мне, парень, в хозяйстве машина, по которой раз в год шлют глупые указания? Сломалась она. Совсем. И восстановлению не подлежит, вот.

А глаза при этом отчаянно косил на заднюю дверь. Выразительно так, Эрвин едва сдержался, чтобы не заржать в голос. Из-за двери — бодрая музыка и детский смех. Мультики, да. А детали в рации и видео взаимозаменяемые.

— Обещал с попутной машиной весть в СанТоррес послать, но думаю без толку, — сказал он Ирине, рассказав детали этой эпопеи, — мы все равно доберемся раньше. Бардак у них тут.

— Да ладно тебе, — ответила она, непонятно чему улыбнувшись. Звенел рояль. На площади шумела толпа. Галдела на тысячу голосов, напирая на председателя. Зачирикали птицы над головой. Забились, закричали — две яркокрылые шустрые сойки. В глазах у Ирины — тепло и добрая улыбка. А у соек солома в клювах — вить гнездо собрались, проверяя данное разрешение. Над столовой крутился белый, пряный дымок. Там звенело и стучало дерево.

— Эрвин, а какое сегодня число? — спросила Ирина вдруг, рассеянно глядя вверх, на птичье веселое копошение.

— Не помню, — пожал плечами он. Одним плечом, на второе невзначай оперлась Ирина. Задумавшись, случайно, совсем. Коса растрепалась, от волос — пряный, кружащий голову дух. Яркое перо в у виска. Почему то забилось, глухо стукнуло сердце.

— Не помню, — повторил он, аккуратно переводя глаза вверх на алое закатное солнце, — тут время странно течет.

— Просто ритм другой, не замечаем.

Из столовой на площадь потащили зачем-то столы — длинные, накрытые белыми скатертями столы. Белая фигура — мама Кураж ходила там, размахивая руками. Ирина встрепенулась, вдруг хлопнула себя по лбу.

— Ой, забыла. Палочку оформить же надо, забыла совсем. Подожди здесь…

И убежала. Быстро, лишь — шурх — шурх — прозвенели каблучки, да махнула шальным ветерком по траве синяя флотская юбка.

Эрвин долго не мог понять, при чем тут палочка, потом зачем-то полез в карман — за часами, посмотреть таки дату. Не достал, бросил, махнул рукой. Присел на корягу и долго глядел в никуда. Время тут и в самом деле текло как-то не так. Тягуче, медленно, далеко от жесткого флотского ритма. Как в школьной книжке, про хитрого грека. Как там его — Одиссей? Вроде, да. И алый цвет «тари» тут вроде лотоса — что-то важное намертво забылось. А что-то — наоборот.

Ладонь аккуратно коснулась плеча. Разгладили наплечный шеврон, еще помнящий прикосновенье Ирининых острых лопаток.

— Простите, а вы не из Витебска?

Эрвин аж сморгнул. Настолько неожиданно было услышать это сейчас. Тихий голос, жесткий земной говорок. Поднял глаза — и сморгнул второй раз от удивления. С первого взгляда показалось, что перед ним пожилой и очень вежливый негр. Потом понял, обругал сам себя. Сморгнул в третий раз, прогоняя с глаз дурную иллюзию. У местных кожа или зеркальная, сверкающая на солнце, или, как у Станислава, белая, оттенком в перламутр или свежее молоко. Стоит привыкнуть — и обычный земной загар воспринимается глубоко черным. Эрвин сморгнул в третий раз, пригляделся — перед ним просто обожженный местным солнцем землянин. Вполне европейской внешности, невысокий, давно немолодой. Даже старый уже — лицо высохло и покрылось морщинами, руки — тонкие, в сетке вен. Бесформенная накидка на плечах. Черная. И золотой крест.

«Осторожно», — одернул он себя, сообразив, что смотрит на иезуита.

— Так не из Витебска? — спросил тот, вздохнув осторожно присаживаясь на корягу напротив.

— Нет. Вообще не с Земли, с Семицветья.

— Жалко… Я вот из Витебска… только сто лет там не был. Думал спросить — как там. Отец Вениамин, местный куратор от ордена. Собор достроят — настоятелем буду. Если, конечно, доживу. Хуан все перестраивать рвется.

— Эрвин Штакельберг, волонтер флота, — представился Эрвин, дивясь — люди, по слухам, отжавшие на себя планету рисовались ему совсем иначе. В воображении.

— Да говорили уже. Был на выселках, услышал — приехал. Редко тут земляне проезжают, поговорить не с кем… Уж простите старика — сто лет дома не был, ностальгия замучила. Даже забыл как выглядит снег. В прошлом году съездить хотел — да в конрегации Сан Торреса потеряли направление. Случайно… может быть в этом году, говорят. А тут даже на Рождество снега нет… — говорил отец Вениамин меж тем. Медленно, смотря мимо Эрвина — на закат и непонятно чему улыбаясь. Мечтательно так. Вспоминал, наверное… белый снег, елку в гирляндах и горку залитую льдом… Эрвин невольно поежился.

— И как вас сюда занесло? — спросил Вениамин вдруг, разом стряхнув мечтания. Сузились, собрались в щелку серые внимательные глаза. Эрвин — третий раз на дню — рассказал. Как есть, надеясь что у старика найдутся к церковному начальству ходы — выходы. Хотя вряд ли…

— Понятно… — подвел итог его рассказу отец, — значит, опять Дювалье… Ну что же, молодой человек, не вы первый, не вы последний. Привыкните. Старого Яго видели, с Хуаном сработались, гляжу…

— Сработались, — кивнул Эрвин, не удержавшись — еще раз скосив глаз на серый круг свежепоставленного амбара. Стоял прочно.

— Чудес нагляделись, с местными порядками познакомились.

При слове «порядки» Эрвин невольно усмехнулся:

— Хороши порядки — шагу по берегу пройти не успел — уже три жены на шее…

— Голь на выдумки хитра. Местные до государства не додумались, у них одна семья на все про все… Наши отцы — первые, что сюда приехали — обрадовались было. Прямо рай… Только потом заметили, что семьи здесь хитрые. Но пока не поделаешь ничего. Пока. Обычай — дело такое, просто так их не устроишь и моментом не изведешь. Слышал, ваша старшая с птицами говорит?

— А что? Не потерпи ворожею? — аккуратно переспросил Эрвин, разом собравшись. Мало ли что, вдруг здесь охота на ведьм в обычае.

— Не цитируйте, чего не знаете, молодой человек. Ветхий завет потому и ветхий, что человечество немного научилось с тех времен.

Эрвин пожал плечами и закурил. Спорить было лень, хоть и нужно — после туманного леса, мятой сотни и Мииной, располосованной в клетку спины. Нужно, но глупо, лучше послушать, что иезуит говорит. А он говорил.

— … Вначале вспомним ветхий завет, «не потерпи ворожею» и оставим старого Яго одного и без оружия. И сотрясателю «приятного аппетита» сказать не забудем, когда он сюда жрать придет. Не волнуйтесь молодой человек, мы это проходили уже. Нет, если бы вы с Хуана не пять мешков попросили, птицам на пропитание, а пятьдесят и на продажу — я бы вам инквизицию устроил, в лучших традициях. А пока — насчет этого не волнуйтесь. У нас, если хотите, строгое указание — считать то, что здесь творится фактом научным, пусть и не объясненным пока. Правда кажется мне, что ученые местные наоборот думают. Все наши гранты в собор святого Франциска перетаскали. На свечки. Ну и бог с ними, я вам про другое сказать хотел…

Тут дед оглянулся — быстро, зорко стрельнул глазами по сторонам. Должно быть заметил кого — нахмурился, вздохнул сурово под нос и продолжил:

— Обычай — вещь хитрая. Хорошо, когда он адекватен реальности. Тогда он нужен, да и фиг с ним чего сделаешь. А ставший неадекватным — отмирает сам собой, отпадет, как кора на дереве. Только иные отмирают больно медленно.