— Привет еще раз. Что…

Договорить не успели. Эрвин обернулся — резко, брызнула мелкая галька из-под каблука. Сморгнул два раза. Да так и застыл, раскрыв рот. Пропала неизменная коса, знакомые волосы — разлетелись, легли свободно на плечи. Ласковой черной волной. Алое, переливающееся перо за ухом. И куртка на тонких плечах — уже туземная, охряная, с бахромой, расшитая по швам тонким, мерцающим бисером.

— Так и думала, что не узнаешь, — сказала ему Ирина, откровенно смеясь… Глаза поймали свет звезд, отразили — лукаво и весело.

…и улыбка ее — звездный свет, зубы — белый жемчуг на алом….

— Откуда? — тихо спросил он, собрав, наконец, дыхание.

— Миа подарила. Пока мы бродили — она как раз с местными договаривалась. У них тут неплохой швейный цех.

— Красиво, — только и выговорил Эрвин. И выругал сам себя. Таким бледным и несущественным показалось слетевшее с губ слово.

— Не то слово. Спасибо ей, — улыбнулась Ирина еще раз…

… Пламень рыжий взметнулся от ее глаз, стрельнув теплыми искрами в небо…

— Нет, ты посмотри… улыбнулась она… Вскинула руки, притопнула, повернулась на каблуках, подняв руки к чернеющему звездному небу.

…. Черные волосы хлестнули Эрвину по груди. Вихрем. Черным ветром, пряным от дыма походных костров. Взметнулись, поймав с неба нежную Спику и сердитый, огненный Альдебаран. Поймав, запутав и уложив их блеск на перо за ухом…

А рукав куртки — из кожи, мягкой, словно шелковой, тепло щекочащей пальцы. Мелким ворсом, каплями бисера. И теплой, доверчиво бьющейся под пальцами жилой. И не заметил, как взял ее руку своей. Хотел отдернуть… Но…. Пальцы будто прикипели, запутались в бахроме. И Ирина придержала его руку своей — так, что разом вылетели из головы странные, скребущие изнутри затылок мысли…

«Я будто забыл что-то важное».

Ирина улыбнулась опять, Мысль сгинула прочь, улетела вспугнутой птицей. Она взяла его за рукав.

— Пошли, Эрвин. У людей праздник.

И впрямь — площадь перед собором звенела музыкой голосов и звоном стаканов. Песни летели ввысь — одна за другой, гортанные, звенящие монистами голоса взмывались, отражаясь эхом обратно вниз от каменных стен и звенящего, звездного неба.

— Что за праздник то? — спросил он, аккуратно, собирая разлетевшиеся звенящими брызгами мысли.

— Алый цвет почернел, — сказала она на полном серьезе. Будто понятно все. Потом поправилась:

— Ой… — сказала она, сообразив, как дико звучат ее слова в переводе на грубое земное наречие, — и не знаю я. Просто… Когда цветок черный — собирать нельзя, у людей отдых.

— Почему?

Над ним засмеялись — звонким туземным смехом, мелодией колокольчиков — из за спины. Туземная девчушка лет… Эрвин даже вспомнил ее — не по имени. Старшая дочь местного кузнеца, он видел ее, когда они с Мией сдавали БТР на профилактику. Высокие скулы, яркие, сверкающие звездным светом глаза. И цветок в волосах — нежный, розовый, из тех, что росли, обвивая иконы светлого лика.

Туземка разразилась потоком мелодичных фраз. Засмеялась. Ирина вспыхнула. Эрвин не понял ничерта. Просто — повернулся к туземке спиной, улыбнулся Ирине, поймал взглядом свет карих глаз и сказал:

— Ну, раз так — пошли праздновать.

И они пошли. По площади звеневшей на сотню голосов. Мимо чинно выпивавшего за столом председателя и старого Яго. Эви махнула им. Прозвенели мониста. Третьим сидел отец Вениамин — он погрозил Эви пальцем, улыбнулся шутке, вздохнул.

Ладонь Иры в руке — теплая, легкая. Садится за стол — надо выпустить а не хотелось… Ничего не хотелось, разве что… Звенел окруженный стайкой туземок рояль, среди зеркальных лиц — белое, улыбающееся. Местные окружили Станислава, взяли вместе с роялем в плен. Мелодия сменяла мелодию — быстро, под веселый смех.

— Потанцуем?

Музыкой в тон — простые слова в ответ:

— А давай. Только… только я местных танцев не знаю..

Но Эрвин уже загорелся. Развернулся на каблуках, на миг отклеился от Ирины, шагнул к импровизированному оркестру.

— Девочки, милые, а слабо на звездный манер сыграть?

В ответ — россыпь улыбок и звенящих показным возмущением голосов:

— Нам? Слабо? Мелодию давай, увидишь как нам слабо, звездный…

«Опс, — Эрвин с запозданием сообразил, что попал. То что плясали у них — дома, на съездах на крутом берегу Новой Лиговки — вряд-ли знала Ирина. А тому, что учила Ирина в доме у отца он и подавно не знал. Разве что…»

— Ты знаешь южный напев? Тот, что в горах Семицветья танцуют?

«На свадьбах… — додумал Эрвин фразу. Мысль была кривая, опасная. Но звезды в небе — так маняще ярки, — К черту».

И просто кивнул. Ирине большего было не надо — улыбнулась, засмеялась внезапно — чему-то своему, грудным, переливающимся музыкой смехом. Потащила в круг. Звезды сверкнули в его глаза, отражаясь вихрем в зеркальных лицах.

Эрвин весь подобрался, развернул плечи, встал — в струнку прямой, страшный, с откинутой назад головой. Собрал руки на поясе. И вывел — хрипло, одним горлом — первые такты.

Местные подхватили. Мелодия потекла… Рваная, резкая, звенящая бубном на всплесках и протяжная, томительная — на редких, как в стремительной горной реке переливах. Шаг. Другой. Упрямо и прочно — лишь галька брызжет из-под ноги. Разворот. С прыжка всем корпусом. Пробили о грунт флотские сапоги — раскатом, грозной, тяжелой поступью. А Ирина всплеснула тонкими ладонями, плеснула в глаза бахромой и пошла — раскинув руки — в круг, выбивая звонкую дробь каблуками маленьких флотских ботинок…

.. И раскинутые руки ее изящны, как крылья, поступь легка и шаг такой — будто летит, а не кружится в танце…

… Птицей на вольном ветру. Грозовом черном ветру, крыльями парят вольные, летящие волною волосы…

«…Ойся ты ойся, ты ж меня не бойся…» — вытягивало горло древний напев. В глазах у Ирины — шальное веселье и звездный, заливистый свет:

«Боятся? Тебя? — пробили по земле каблуки, — Ты высок как склала, страшен и гремишь на ходу, точно Сотрясатель. А я — птичка. Озорная мелкая птичка. Но почему-то не хочу бояться тебя. Совсем….»

— …я ж тебя не трону, ты не беспокойся….

Хорошая песня, но что за дурные слова… а если наоборот?

… Скала укроешь птичку? Ей хорошо на твоей груди…

Всплеснула музыка, взлетели в небо высокие рукава — поворот, резкий, на каблуках. Взметнулась вверх волосы, птичьими крыльями заплескалась в глазах бахрома. Пряный, кружащий голову дух хлестнул по ноздрям. Ирина повернулась, лукаво сверкнув на Эрвина глазами, прянула, прижалась вдруг к нему спиной на мгновение. Спиной — о грудь, Эрвину почудилось, что он слышит биение сердца. Звонко, в такт мелодии танца. Черное марево — по глазам. На миг, на один краткий миг, потом Ирина разорвала контакт и пошла опять вокруг — под музыку, в такт, улыбаясь. Звездный свет тек с ее глаз — пьяным, сводящим с ума потоком. Пьяным, хоть и не пил.

«.. я забыл что-то важное…»

Опять стукнула в голову мысль. Помнить бы еще — что. Эрвин стрельнул глазами по сторонам — аккуратно. Заставил себя — сейчас было больно терять Ирину из вида. Слева в глубине толпы. Движение, глухое, неясное. Какой-то долговязый туземный парень, и старая карга. Ругались должно быть — грубо, голоса клокотали вдали, ломая ритм и мелодию танца. Карга шипела, тыча пальцем в их сторону.

Вспомнился отец Вениамин.

«Должно быть бабка — тот самый халявщик и есть, — внезапно подумал он, — Ну ее, весь праздник испортит».

Не хотелось, до слез. Шаг вперед. Аккуратно поймать под руку счастливую, но уже немного запыхавшуюся Ирину, придержать, шепнуть тихо на ухо.

Первое, что пришло в голову:

— Пошли, покатаемся.

Бэха оказалась рядом, словно по волшебству. Мотор уже заведен и за рулем — тихая, незаметная сейчас Миа. Ирина почему-то полезла на место стрелка. Они с Эрвином там столкнулись плечами, да так и остались сидеть, оба — веселые, пьяные друг от друга. Бэха тронулась — плавно, почти неслышно. Огни на башнях мигнули зеленым им вслед. На волнорезе вились, трепетали по ветру праздничные, белые ленты.