Когда, постучавшись, Эгюль вошла, в камине ярко пылало пламя. Рэнальд Рандрин стоял лицом к огню, вытянув над пламенем озябшие руки; меховая накидка небрежно брошена на постель.
— Поставь на стол, — не оборачиваясь, приказал он.
Девушка так и сделала, и собиралась тихо уйти, когда почувствовала на себе его взгляд. У него были необыкновенные синие, практически ультрамариновые глаза, какие, наверное, бывают только у магов. Эгюль смутилась и потупила взор.
— Как тебя зовут? — его голос обволакивал, располагал к себе.
Интересно, сколько ему лет, и есть ли у магов возраст?
— Эгюль, — пробормотала она.
— Эгюль… — повторил он и снова обернулся к огню.
Поняв, что разговор окончен, горничная поспешила уйти.
Весь следующий день она не видела Рандрина, но не переставала думать о нем. Ей не давали покоя его глаза, такие чистые, такие большие.
— Что-то ты стала задумчивая, Эгюль, — пошутила над ней напарница. — Уж не влюбилась ли?
А она не знала, стояла с тряпкой в руках и не могла понять, что с ней происходит.
— Расскажи, какой он? — наперебой расспрашивали вечером подруги, а Эгюль не знала, что им ответить. Ну, не заметила она, какого цвета у него волосы, какие черты лица, запомнились только глаза и голос. И то, что он высокий.
Поняв, что ничего путного от нее не добьешься, горничные махнули на нее рукой и, сменяя друг друга, начали караулить Рандрина, взяв с привратника клятвенное обещание, что он непременно сообщит им, когда тот вернется. Но, уйдя сразу после завтрака, маг не объявился к полуночи.
Той ночью Эгюль было непривычно тоскливо. Ей не спалось, и она, устав ворочаться в постели, накинула на ночную рубашку платок и отправилась бродить по спящей гостинице, попутно по привычке поправляя сбитые ковры, переставляла цветы в вазах, задергивала портьеры. Сон не приходил, она не переставала думать о таинственном постояльце, внушавшем одновременно страх, восхищение и уважение.
Эгюль заварила себе ромашковый чай, подергивая плечами от сквозняка, с ногами устроилась на высоком табурете. Чай был горячим, она пила его медленными глотками и думала о себе. Казалось бы, жизнь у нее сложилась, вряд ли простая девчонка из бедняцкого квартала могла рассчитывать надеть форму горничной «Белой ладьи» — а она надела. Хозяин ей доволен, постояльцы тоже, иногда даже дарят мелкие подарки — так, всякие мелочи, вроде костяных гребешков. Родители, доживи они до этого дня, гордились бы ей, но Эгюль чего-то не хватало. У нее не было ничего, кроме этой работы, никакой другой жизни — а так хотелось!
Не то, чтобы Эгюль была обделена поклонниками, вокруг нее всегда вились конюхи, рассыльные, мелкие приказчики, разносчики, даже некоторые работодатели не прочь были приятно провести с ней время. Некоторым она позволяла за собой ухаживать, некоторых отвергала, но ни один из них не стал для нее кем-то особенным, ни один не запал в душу. Но горничная верила в любовь, надеясь, что рано или поздно объявится прекрасный принц и увезет ее в свой сказочный замок — собственный домик с уютными занавесками. Вообще-то, она мечтала открыть свою гостиницу в каком-то тихом местечке и содержать ее вместе с мужем.
Ромашковый чай не помог, и Эгюль вышла на крыльцо, надеясь, что холодная ночь окажется лучшим снотворным.
Она сидела на ступеньках гостиницы и смотрела на звездное небо, темно-лазурным куполом накрывшее город. В такие минуты девушка могла представить себя кем угодно, даже принцессой далекой страны. Погрузившись в море фантазий, она не замечала холода, забыла о бессоннице, обо всем на свете — ведь в эту минуту Эгюль была вовсе не Эгюль, а прекраснойя волшебницей, парившей над полями и лесами верхом на огнедышащем драконе.
— Так, кто это здесь?
Эгюль мгновенно опустилась с небес на землю, из чаровницы-чародейки опять превратившись в горничную из «Белой ладьи». Вскочив, она поспешила скрыться за дверью, но не успела — Рэнальд Рандрин опередил ее.
— Постой, я тебя помню, — его почти черные в ночном сумраке глаза пригвоздили девушку к месту. Она почувствовала, как участилось биение сердца, как невольно задрожали ноги. — Ты Эгюль, верно?
Он действительно ее помнит! Сиятельный маг, могущественный герцог С» Эте задержал в памяти имя какой-то горничной!
— Да, сеньор, — она вцепилась в дверной косяк, чувствуя, что не устоит без опоры. С ней такое было впервые — но ведь до этого Эгюль никогда не встречала таких мужчин. И уж тем более они не стояли рядом с ней у черного хода.
— Мы Вас уже и не ждали сегодня, — наконец смогла выдавить из себя девушка, очнувшись от дурмана синих глаз. — Но я сейчас разожгу огонь, нагрею воды…
— Не нужно, — Рандрин коснулся ее руки. Эгюль задрожала и поспешила ее отдернуть. — У тебя холодные пальцы, ты замерзла?
— Немного, — смущенно ответила Эгюль. — Но это нестрашно, — зачем-то невпопад добавила она, — у меня крепкое здоровье.
Маг улыбнулся и расстегнул свою накидку:
— Держи! А то заболеешь.
— Спасибо, сеньор, но я не могу…
— Боишься, что кто-нибудь увидит? Не бойся, тебя никто не накажет, ты под моим покровительством.
Горничная с благодарностью приняла протянутую накидку и, не отдавая себе отчета, на мгновенье прижала ее к щеке. Прижала и ужаснулась: заметил ли он?
Они вошли через парадный ход. Рэнальд расспрашивал ее о семье, отношении к работе — словом, о всяких мелочах, и будто бы интересовался ответами. Сердце Эгюль переполняла радость и чувство собственной значимости — даже хозяин не мог так запросто разговаривать с самим Рэнальдом Рандрином.
— Зайди ко мне, погрейся, — как и в прошлую ночь, он без помощи ключа отпер дверь, почтительно посторонившись, пропуская свою спутницу.
Эгюль поколебалась и вошла: она действительно успела продрогнуть, замечтавшись, забыв, что на ней всего лишь платок и ночная рубашка.
Рандрин зажег в камине огонь. Как по мановению волшебной палочки, на столе возникли два кубка.
— У меня есть хороший херес, тебе не лишним будет выпить.
— Не положено, — робко возразила девушка, не сводя взгляда с его пленительных синих глаз: они действовали на нее лучше любого вина. Она хотела бы вечно стоять и смотреть на них, следить за тонкой игрой света и тени, едва различимыми переливами цвета.
Вспомнив, что на ней все еще накидка гостя, Эгюль поспешно сняла ее и аккуратно повесила на спинку кресла.
— Я, наверное, пойду, — прошептала она. — Если хотите, я могу, как вчера, принести Вам чашку мятного чая.
— Останься. Ты меня боишься, Эгюль?
Девушка промолчала. Нет, она не боялась его, она боялась совсем другого: что позволит своим фантазиям проникнуть в реальность.
Эгюль казалось, что она тонет в этом бескрайнем синем море, что оно засасывает ее, затягивает в себя ее душу, и с каждой минутой у нее все меньше сил, чтобы сопротивляться.
Единственный шанс избежать участи заговоренного удавом кролика — уйти прямо сейчас, но ведь она была горничной, а он — самым могущественным из их постояльцев. Одно его слово — и хозяин вышвырнет ее на улицу, позаботившись о том, чтобы девушка не нашла себе хорошей работы. Но нет, не в этом было дело, она страшилась не потерять место, а того, что ей и хотелось, и не хотелось уйти одновременно.
Он такой необыкновенный, совсем не похожий на тех людей, что она встречала прежде; посмотришь на него — сразу видно, что перед тобой, благородный человек. Такие тонкие черты лица, такая мягкая, атласная на вид кожа, такой голос, низкий, вибрирующий; слова, будто бабочки, порхают, бьются крыльями о стенки тонкого сосуда ее души, озаренного мягким теплым светом. Взмахи невидимых крыльев не дают ему угаснуть, манят в неведомую даль, шепчут о том, что там, за горизонтом, в этой таинственной неведомой стране найдется место и для нее, простой служанки Эгюль.
— Так ты боишься меня?
На этот раз она покачала головой и низко опустила голову.
Пустые надежды! Выкинуть, выкинуть навсегда из памяти чарующие синие глаза! Каждый должен знать свое место, у каждого свой потолок, выше которого не прыгнешь.
