Освободившиеся рабочие перебрасывались на строительство стратегических коммуникаций. Прославленные римские дороги! Прямые, как стрела, покоящиеся на метровых гравийных подушках, вымощенные камнем, они летели через непроходимые чащи или вились серпантином по горным террасам.

Траян мял в руках белую жижу раствора, осматривал заготовленную брусчатку и торопил, торопил, торопил...

Если бы кто-нибудь мог чудом подняться в небо и окинуть взглядом северные границы империи, он увидел бы, что все подразделения ее армии, от изрезанных скалами берегов Германского[101] моря до голубых вод Данувия, пришли в движение. Строительные работы сменялись напряженной боевой учебой. В частях, удаленных от границы с Дакией, не проходило и дня без упражнений и маршировки.

За четыре дня до сентябрьских нон (2 сентября) 99 года, ранним погожим утром Траян в сопровождении Адриана, личного врача Критона и десятка контуберналов прибыл в Аквинк, главную квартиру легиона II Помощник.

Император долго смотрел с холма на постройки городка. Канабэ легиона было уже большим благоустроенным поселком с крытыми черепицей домами, выложенными булыжником улицами и даже театром и термой.

На поле между стенами лагеря и крайними строениями поселенцев блестела начищенная сталь и доносились звуки труб. Шло учение.

– Легат Север так старается оттого, что извещен о моем приезде? – обратился Траян к племяннику.

– Он регулярно проделывает это два раза в неделю, невзирая на погоду.

– Посмотрим, посмотрим... – принцепс тронул рыжую паннонскую лошадку.

Вблизи зрелище оказалось более впечатляющим и внушительным. Весь легион II Помощник отрабатывал организованный выход из боя и отход на запасную позицию. Две кавалерийские алы изображали наседающего противника. Повинуясь сигналу труб, первая линия гастатов образовала сплошную стену из щитов, ощетинилась копьями. Лучники, пращники и метатели дротиков бросали тупые учебные снаряды в мчавшиеся ряды всадников. Под этим прикрытием когорты тяжеловооруженных беглым шагом отошли на невысокую возвышенность в полутора стадиях от прежнего места. По мере их отхода пятились и шеренги гастатов. Конная центурия кавалеристов попыталась вклиниться в разрыв между пехотными линиями, но пехота с быстротой молнии выбросила клин, загородивший путь лаве. Баллисты и скорпионы, установленные на холме, обрушили залп снарядов перед мордами лошадей не на шутку перепугавшихся «неприятелей». Сменивший дислокацию легион перегруппировал ряды и, как отдохнувший дракон в чешуйчатой железной броне, перешел в наступление.

– Браво! Великолепно! – восхищенно кричал забывшийся император. – Ему бы еще послать несколько конных турм в дальний обход, и можно было бы изрубить весь отряд преследователей!

С высоты заметили гостей. Колонны манипулов замерли. Раздался слаженный хор букцин. Рукоятки мечей громыхнули по щитам.

II Помощник приветствовал Цезаря Нерву Траяна. Из самой гущи строя вырвался верховой и помчался к кавалькаде. Подъехал. Осадил скалящего зубы коня.

– Гай Клавдий Север, легат легиона II Помощник, приветствует императора и желает ему счастья и здоровья!

– Salve, – отозвался владыка Рима. – А скажи мне, Север, как бы ты поступил, если бы легион попал в окружение?

– Выстроил бы его ряды тяжелым ромбом и прорвался!

– Ты так уверен в слабости врага?

– Я уверен в силе и выучке своих воинов. Здесь находится трибун-латиклав Элий Адриан. Он будет поручителем моих слов.

Адриан, четыре года прослуживший под началом требовательного командира Севера, молча, уважительно наклонил голову.

– Верю! – Траян жестом подозвал крайнего контубернала, извлек из его сумки широкий серебряный браслет с надписью: «За доблесть» и протянул легату.

– Клавдий Север! Благодарю за подготовку вверенного тебе легиона и жалую отличием на запястье!

Север наклонил голову в шлеме, увенчанном синими перьями.

– Слава императору! Постараюсь и впредь оправдать твое доверие!

– Слава императору! – отозвалась свита.

Когорты пылили на полпути к укреплению. Легат и прибывшие хлестнули коней и помчались вдогонку.

Спустя три дня, осмотрев хозяйство и арсенал легиона, Траян наградил наиболее старательных солдат и еще не вышедших в отставку ветеранов и направился вниз по течению Данувия. Путь его лежал в Новиодун – главную стоянку Отдельного Флавиевого флота на реке и затем в Ледерату. До грузового баркаса принцепса сопровождал легат и чем-то приглянувшийся молоденький центурион Марк Тиций Тиберий Барбий Тициан. Император пристально посмотрел в глаза Гаю Северу, но так ничего и не сказал. Тициана же потрепал по плечу. Затем отцепил от пояса широкий астурский кинжал, с которым никогда не расставался, и протянул юноше.

– Возьми от меня, мой Марк. В самом ближайшем будущем он тебе понадобится. Да хранят тебя бессмертные боги! Vale!

– Vale, император! Я один сын у своей матери Ларции Веры. И моя мать и я будем вечно помнить римского принцепса, одарившего дружбой одного из подданных. Быть может, менее всех достойного.

Барка давно превратилась в едва заметную точку на водной глади, а легат с центурионом и солдаты сопровождения все смотрели ей вслед. Пройдет много лет, и прошедший обе дакийские войны и парфянский поход отставной центурион Марк Барбий Тициан скончается от ран в полученном за заслуги паннонском поместье. Его мать Ларция Вера прикажет выбить на плите послужной список сына. Минуют века, и древняя истертая посвятительная плита поведает потомкам о жизни римского гражданина в эпоху крушения царств и деяний грозного императора[102].

– Грек! Какой ты стал смешной! Куда ты дел бороду?

Сабина кокетливо сложила переплетенные пальцы на груди. Ей исполнилось шестнадцать лет. Из угловатого озорного подростка она превратилась в статную красивую девушку. Невольно он поймал себя на мысли, что чересчур откровенно смотрит на ее высокую налившуюся грудь. С усилием поднял глаза и улыбнулся.

– Находясь рядом с Траяном, недолго проносишь бороду. Ты сильно изменилась, сабинянка. Я даже не знаю, как вести себя рядом с тобой.

– Я подурнела? – Она поправила волосы.

– Наоборот! Ты стала сама Венера в ее земном обличий.

– Не говори так, Публий. Боги завистливы – могут наслать порчу. А я боюсь. Что ты стоишь? Пойдем.

Сабина схватила Адриана за локоть и потащила во внутренние покои. По пути она беззаботно щебетала, выкладывая ему последние семейные новости.

– Знаешь, а Аргенторат[103] мне нравится больше, чем Агриппина, хотя мама утверждает, что в Могонциаке было лучше. С тех пор как мы переехали сюда, она только об этом и говорит. И еще говорит, что с бесконечными переездами мы скоро переломаем остатки имущества и переморим рабов. Их, кстати, стало меньше. Умерла Эльпиника. Помнишь симпатичную служанку бабушки? И сбежал противный, обросший иллириец Ликкай. Рабы с кухни шепчутся, вроде он ушел к Децебалу. Что ни побег, то к Децебалу. Прямо ужас какой-то! Но, слава Изиде и милостивой Бона Деа, теперь с нами будешь ты. Ведь правда, Грек, ты не уедешь так быстро, как дядя Траян. Правда-а-а?

– Уеду, Сабина. Завтра на рассвете уеду.

– Ну вас всех! – Голос девушки дрогнул, вот-вот расплачется. – И куда же ты?

– Далеко. Сначала в Иллирик и Далмацию. Оттуда в Галлию, ну а потом в Италию.

– Боги! Так далеко и долго.

За обедом все говорили без умолку. Матидия живо интересовалась всем, что происходит на лимесе, в Британии и Риме. Адриан в который раз не мог надивиться живому уму и эрудиции женщины. Они всласть поговорили об Анакреоне, трагической любви Сапфо, об Аристотеле и Зеноне. Марциана и Плотина не вмешивались в разговор. Сабина жадно ловила каждое слово матери и Адриана. Беседа коснулась мечтаний человека.