Гань Инь отодвинул задвижную доску в днище «бочки» и полез по просмоленной веревочной лестнице на палубу. Тао Шэн подал начальнику руку.

– Как далеко лежит путь в Да-Цинь через море?

Переводчик перевел вопрос главы посольства, умудрившись сохранить даже интонацию. Фраат повернулся к Бар Хисуссакиму и сделал незаметный знак бровями. Купец откашлялся.

– Лучше всех нас ответит человек, три раза совершивший плавание в Рим, – визирь указал на иудея.

Поверенный Товарищества низко, но с достоинством поклонился послу могучего царя серов.

– Дорога в один конец занимает два года, уважаемый.

– Море так велико? – воздел в удивлении брови ошарашенный китаец.

Бар Хисуссаким снисходительно усмехнулся.

– Это море, – палец купца небрежным жестом обвел синь за бортом, – лишь малая толика другого, неизмеримо большего по размерам Внешнего моря, а оно, в свою очередь, только преддверие Мирового океана. На пути из Внешнего моря в Мировой океан корабли делают остановку три раза, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия. Потом плавание продолжается. В Океане лежит неведомая земля. Размеров ее не в состоянии исчислить ни один смертный. Корабли идут вокруг земли и к концу второго года достигают пределов Внутреннего моря, на берегах которого и находится Рим. Тот самый Да-Цинь, что вы хотите увидеть.

Гань Инь прикрыл веки, стараясь мысленно представить весь путь. Поверенный и министр переглянулись. Китаец открыл глаза. Он смотрел на рассказчика с нескрываемым восхищением.

– Но как же вы отважились плыть в Мировой океан вокруг неведомой земли?

Бар Хисуссаким хватким жестом вытащил из-за шерстяного пояса пять золотых римских аурей с изображением Домициана, Нервы и Траяна.

– Вот сила, что заставляет пускаться в столь далекие и рискованные странствия. Товары, доставленные в Рим, окупают себя в десятки и сотни раз! Взамен мы получаем полновесное золото императоров! На этих монетах выбиты три последних владыки Рима Я дарю их дорогому послу серов с тем, чтобы ваш государь мог воочию увидеть лица правителей далекой земли.

Гань Инь бережно принял драгоценный дар и по одному опустил портреты царей за пазуху синего шелкового халата. Глаза китайца увлажнились.

– Теперь, на досках вашего прекрасного корабля, я окончательно убедился, что желанный и необходимый народу и повелителю Поднебесной Да-Цинь недостижим из-за дальнего расстояния. Мне остается только уведомить о безрадостной новости наместника императора на северо-западе. Прикажите поворачивать назад, в порт!

Фраат, враз покрасневший от непонятного ликования, громко отдал распоряжение по-парфянски. Волосатые, татуированные моряки-вавилоняне и карманийцы, шлепая босыми ногами, полезли на ванты. Два ряда длинных весел вспенили воду. Судно зарылось носом, выпрямилось и ходко пошло к берегу. Бар Хисуссаким и визирь торжествующе щерили губы в завесе бороды и усов. Гань Инь грустным взглядом ловил линию горизонта. Мог ли хоть один из них представить, что пройдет неполных пятнадцать лет, и волны залива Парсуа понесут на себе остроносые римские либурны. И старый седой император Рима Нерва Траян Август Германский, Дакийский и Парфянский совершат возлияние владыке морей Нептуну почти на том же самом месте, где ныне плещут весла их круглобортого «купца».

Истертые, облезлые кисти на навесе носилок колыхались в такт шагам носильщиков. Холод проникал даже под плотно подоткнутые занавеси из шерсти. Если бы не солидных размеров тыквенная фляга разбавленного с медом вина, к которой Сервилий то и дело прикладывался, можно было давно закоченеть. В оставленную для глаз щелку виднелись только облачка морозного пара, выдыхаемого шестью лектикариями. Мужики тащили на себе лектику[175] и переругивались сиплыми голосами. Агент привалился к пуховым подушкам и надолго задумался.

«В том, что нанял носилки, а не повозку, я поступил заведомо правильно. Один вынос на парадной лектике стоит порядочно. Солдаты сразу поймут, что заявился не какой-нибудь вшивый перекупщик, но солидный торговец и с тугой мошной. Н-да... У кого бы спросить, зачем я делаю это? Разве такое объяснишь словами? Для того, чтобы понять, нужно родиться по ту сторону Данувия. Кто расскажет словами плач тростниковой свирели дакийского пастуха? Прости меня, Великий Замолксис. Я сын своего народа».

Снаружи донеслось поскребывание:

– Почтенный Сервилий, мы прибыли!

Купец последний раз булькнул содержимым сосуда, отер губы и скомандовал:

– Опускай потихоньку!

Раздался легкий толчок. Стойки мягко коснулись запорошенной снегом земли. Сервилий одернул полог. Яркий свет, отраженный от белой поверхности, хлынул внутрь. Сидевший выпростал ноги в зимних скифских сапогах и, потягиваясь, вылез наружу. Широкий двор, обнесенный с четырех сторон стенами из дикого камня, истоптан следами конских ног. Там и сям бугрились комья лошадиного навоза. Носильщики грудились вокруг, потирая побелевшие уши. Под черепичным навесом четверо легионеров в плащах на дешевой заячьей подбивке играли в кости. Сидящие старательно делали вид, что приезд гостя их абсолютно не интересует. Но Сервилий несколько раз поймал на себе внимательный изучающий взгляд. Низенький плотный крепыш с выбитым зубом, по-видимому, проигрывал. Суетился и ворчал. Наконец, посчитав достаточным время, отведенное посетителю на ожидание, все четверо разом повернулись к купцу.

– Кто такие? Чего надо? – раздраженно буркнул высокий и костлявый римлянин. Левая рука его висела на перевязи.

– Агент торгового дома Цезариев в Рациарии Деций Сервилий, – представился маклер. – Хотел бы встретиться и поговорить с вашим начальником.

– Ишь чего захотел. Он сейчас отдыхает. Стоит ли его будить?

Сервилий напустил сожалеющее выражение на лицо.

– Ну что ж, в другой раз... Жаль.

– Да ты погоди! Выкладывай, зачем явился? – Все четверо поднялись и выступили из-под крыши.

– Насчет ваших рабов. Хотел посмотреть. Глядишь, может, и сторговались бы.

Легионеры переглянулись. Высокий с нашитым на плече знаком старшего по палатке кивнул крепышу:

– Ну-ка, Юст, сходи за Ювением! Быстро!

Низенький сорвался с места. Отсутствовал он довольно долго. Но поручение выполнил добросовестно. Вернулся в сопровождении мордастого здоровяка-центуриона. Сотник, облаченный в дакийские штаны на беличьем меху и дакийскую же баранью дубленую куртку, заговорил зло:

– Какие еще рабы? Сказано было, мы ими не торгуем! Нет, они прутся и прутся. Вчера одного такого пришлось взашей со двора вытолкать.

Сервилий понял, что пришла пора брать инициативу в разговоре.

– А не отойти ли нам, уважаемый Ювений, в сторонку для беседы? Она не займет много времени.

Центурион шагнул к столику с костями, покинутому игроками. Жестом пригласил садиться торговца.

– Ну!

– Я хочу, чтобы вы, уважаемый, только выслушали мои соображения, а решать будете без меня или при мне, это уже как угодно. Итак. То, что вы держите своих рабов и не выставляете на обозрение, – ваше дело. Поступок вполне логичный, если подумать, что, придержав самый ходовой сейчас товар, вы, когда спрос на людей вновь поднимется, спустите его с максимальной выгодой. Но не забывайте: цены на пленных даков сильно упали. Рынки обеих Мезий забиты ими. До весны плата вряд ли составит сотню денариев, а это лишь на двадцать, тридцать денариев больше того, что за них дают сейчас. Ваши рабы, если и переживут зиму, то потеряют вид, и вы продадите их за те же деньги, если не дешевле, к тому же, как говорят все в округе, весной император собирается возобновить войну. Не пришлось бы потом в спешке сбывать за половину стоимости заморенных скотов с отмороженными струпьями кожи. Я уверяю вас, Ювений, в Африке и на Востоке цены на живой товар никогда не превышают в лучшее время пятьдесят или семьдесят монет. Дети идут от двадцати пяти и ниже. Сдав своих пленников по сотне, вы возьмете наибольший барыш из всего возможного.