Шаповалов начал метаться по своему тесному кабинету как раненый зверь в клетке.
Схватил эмалированную кружку — со всей силы швырнул ее в стену. Кофе расплескался уродливым темным пятном по выцветшим обоям. Ударил кулаком по столу — старая настольная лампа подпрыгнула, упала на пол и разбилась с жалким звоном.
— Вызывайте другую скорую! — он кричал в трубку, уже понимая всю бессмысленность и тщетность своих слов. — Такси! Попутную машину! ЧТО УГОДНО! Просто вытащите его оттуда! НЕМЕДЛЕННО!
— Вызвали! Вызвали уже! — рыдала Алена в трубку. — Но диспетчер сказал… у них нет свободных машин! Все на вызовах по «стекляшке»! Сказали, ждать минимум сорок минут! Игорь, он задыхается! Он УМИРАЕТ у меня на руках! Я вижу, как он… как он синеет! Его губы уже фиолетовые!
Сорок минут. У него нет сорока минут.
При такой сатурации и так стремительно прогрессирующей дыхательной недостаточности у него есть от силы десять, может, пятнадцать минут. Потом — остановка дыхания. Потом — гипоксия мозга. Потом…
Шаповалов почувствовал, как мир вокруг него рушится, рассыпается на мелкие, острые осколки. Все его знания, весь его тридцатилетний опыт, все его звания и регалии — все это в один миг превратилось в пыль, в ничто.
Он не мог помочь собственному сыну. Не мог даже быть рядом, держать его за руку, сказать, что папа здесь, что папа его спасет, что папа его защитит…
«Я спасал абсолютно безнадежных. Вытаскивал с того света тех, кого другие лекари давно списали. А своего сына… Своего маленького, рыжего мальчика…»
Он уже готов был разбить проклятый телефон о стену от всепоглощающей ярости и бессилия, когда в трубке появился новый голос. Спокойный, уверенный, абсолютно профессиональный женский голос:
— Спокойно, мама, не паникуйте. Я фельдшер. Дайте, пожалуйста, посмотреть ребенка. Так, малыш, дыши… Дыши глубже, вот так… Ты молодец, ты сильный! Откройте все окна в машине! Максимальный приток свежего воздуха! Расстегните ему воротник, снимите все, что может стеснять дыхание!
«Кто это? Откуда, черт возьми, посреди ночной трассы взялся компетентный, не паникующий человек?»
— Алена, кто это⁈ — Шаповалов вцепился в трубку, как в последнюю надежду. — Кто там с вами⁈
— Я… я не знаю… — всхлипывала жена. — Какая-то девушка… Из другой машины скорой помощи… Они ехали мимо, остановились, увидели нас…
Женский голос зазвучал ближе — видимо, Алена передала ей телефон:
— Меня зовут Вероника Орлова, фельдшер высшей категории, бригада скорой помощи номер семнадцать, город Муром. У вашего сына тяжелейшая гипоксия на фоне острого ларингоспазма, осложненная выраженной бронхообструкцией. Клиническая картина абсолютно типична для тяжелой, молниеносной формы «стекляшки» у детей. Мы немедленно забираем его в нашу машину. У нас полный реанимационный комплект. Будем в Центральной Муромской больнице через десять минут.
Орлова… Вероника Орлова. Она знает, что делает!
— Вы сможете… — голос Шаповалова впервые за много лет дрогнул. — Вы сможете довезти его живым? Я мастер Шаповалов… это мой сын…
— Сделаю все возможное и невозможное, — твердо ответила Вероника. — У меня большой опыт работы с детскими неотложными состояниями. Я специализировалась на педиатрической реанимации до того, как перешла на скорую. Мы уже переносим его. Андрей, аккуратнее! Поддерживай голову и шею! Следи за проходимостью дыхательных путей! Кислородную маску не снимать ни на секунду!
Десять минут тянулись как десять часов. Шаповалов неподвижно стоял посреди кабинета, вцепившись в телефон, и считал секунды, вслушиваясь в каждый звук, доносящийся из трубки.
Вой сирены. Спокойный голос Вероники, периодически дающей короткие указания своему напарнику:
— Андрей, сальбутамол через небулайзер! Немедленно! Две небулы по два с половиной миллиграмма! Интервал пять минут! Пульсоксиметр на средний палец — на указательном из-за спазма сосудов плохо читает! Так, сатурация восемьдесят два процента — очень мало, но по крайней мере стабильно. Готовь интубационный набор! Детский, размер четыре с половиной! Клинок Миллера, прямой, номер один! И набери в шприц ампулу адреналина — ноль целых три миллиграмма в разведении один к десяти тысячам! На случай остановки!
«Она готовится к худшему. Интубация, адреналин… Но делает это спокойно, методично, без суеты. Профессионал. Настоящий, черт возьми, профессионал. Спасибо тебе, господи, за эту девушку! За то, что она по какой-то невероятной случайности оказалась именно там, именно в этот момент!»
— Мастер Шаповалов, — голос Вероники в трубке звучал абсолютно спокойно, несмотря на вой сирены и скрип покрышек на резких поворотах. — Ваш сын стабилен. Сатурация после первой ингаляции бронхолитиков поднялась до восемьдесят пяти процентов. Это еще не норма, но уже не критично. Частота дыхания тридцать два в минуту — тахипноэ сохраняется, но уже не такое загнанное. Везем с максимальной скоростью. Водитель у нас — бывший таксист, он знает каждую улицу.
— Преднизолон… вы вводили? — спросил Шаповалов, изо всех сил стараясь думать как врач, а не как обезумевший от страха отец.
— Ваша предыдущая бригада ввела шестьдесят миллиграммов, я вижу запись в карте. Сейчас я добавлю еще тридцать — для ребенка весом двадцать килограмм это вполне в пределах безопасной суточной дозировки. Пульс-терапия высокими дозами гормонов при тяжелой «стекляшке» у детей показала очень хорошие результаты в последнем исследовании Гильдии.
«Грамотно. Очень, черт побери, грамотно. Она знает последние протоколы, знает дозировки, не боится принимать самостоятельные, ответственные решения. Откуда, скажите на милость, в заштатном провинциальном Муроме такой специалист? Это все влияние одного человека…»
Он вспомнил, как всего полгода назад учил Мишку кататься на двухколесном велосипеде. Как тот, не удержав равновесие, упал, сильно разбил коленку, но не заплакал.
Встал, отряхнул пыльные шорты и, глядя на отца снизу вверх своими серьезными глазами, сказал: «Папа, я сильный, как ты!» И снова сел на велосипед. И поехал.
«Держись, сынок. Ты сильный. Ты справишься. Папа в тебя верит».
Наконец, после целой вечности ожидания:
— Мы на месте! — голос Вероники. — Приемный покой Центральной Муромской! Носилки сюда! Детские! Живо!
Шум, топот ног, какие-то голоса.
— Алена! — крикнул Шаповалов в трубку. — Дай телефон дежурному врачу! НЕМЕДЛЕННО!
Пауза, потом молодой, испуганный, едва знакомый голос:
— Дежурный лекарь Петренко слушает…
«Петренко… Сын старого Петренко из травматологии. Молодой, года два после института. Неопытный. Паникер от природы. Из тех, кто в любой критической ситуации теряется и начинает судорожно листать учебник».
— Петренко, это Мастер-целитель Шаповалов! — его голос стал стальным, командирским, не терпящим ни малейших возражений. — Я прекрасно знаю, кто вы! Слушайте мой приказ и выполняйте беспрекословно!
— С-слушаю, Мастер Шаповалов!
— Вы СЕЙЧАС ЖЕ — слышите меня, СЕЙЧАС ЖЕ! — находите целителя Илью Разумовского! Мне глубоко плевать, где он сейчас — дома, спит, на другом вызове, в туалете, в морге, на крыше! Поднимите на уши всю больницу, обзвоните все отделения, но чтобы через пять минут — МАКСИМУМ ПЯТЬ МИНУТ! — он был у моего сына! Вы поняли меня⁈
— Но, Мастер Шаповалов, сейчас же еще не девять часов, его смена только…
— МОЛЧАТЬ! — Шаповалов заорал так, что в соседних кабинетах наверняка все вздрогнули. — ЭТО ПРИКАЗ! Не просьба, не рекомендация — это ПРИКАЗ! Найдите Разумовского! Только он! Никого другого к моему сыну не подпускать на пушечный выстрел! Если через пять минут его не будет там — я лично приеду и вырву вам печень через горло! Вам это понятно⁈
— П-понятно! Ищу! Уже бегу.
Шаповалов снова услышал голос жены в трубке.
— Игорь? Игорь, мы в больнице… Мишку сразу увезли… Та девушка, Вероника, сказала — в детскую реанимацию… Я ничего не понимаю, что происходит…
Реанимация. Мой сын в реанимации. Те самые слова, которые я сам говорил сотням, тысячам отчаявшихся родителей, теперь, как бумеранг, вернулись и ударили по мне самому.
