Они лежат на улице, уже запорошенные снежком, и возле них тропинки делают обходную петлю. Живые научились проходить мимо и не смотреть.

Везут, везут. Еле бредут, шатаются, но тянут страшную поклажу. На санках, на досках, листах фанеры. Одна женщина везла в полированном деревянном футляре башенных часов, и лицо мужчины, обросшее черными волосами, было за стеклом циферблата…

А живые живут. Кто может — работает. Кто не может — старается не умереть. Охраняют свои дома — для того, чтобы в них жить. Для чего же еще?

Вчера ко мне опять приходили девчата из «бытовки» Лена Уварова и Варя Малахова. Впрочем, Варя уже жена. Смеется: «Мужа вижу визуально, но с дистанции».

«Все возим да возим, ничего нового… — говорит Лена. — Вот созывали нас на совещание о весне. Когда все оттает, представляете, что будет?»

Говорили про всякую всячину. Про бога и, если он есть, его должны судить за то, что он допустил на земле. Про Чарли Чаплина. «Вот комик — умереть можно», — сказала Варя. Вдруг Лена спросила: «Вы в стихах понимаете?» — и дала мне школьную синюю тетрадку: «Почитайте…» И обе, как по команде, встали и ушли.

Лена, оказывается, пишет стихи. В тетрадке было четыре стихотворения. Выписываю одно.

МОГИЛЫ ВЗРЫВОМ РОЮТ

Лена Уварова

Вечером на конспиративной квартире шло оперативное совещание: обсуждали план завершения операции. Стрельцов, Потапов, Грушко и Прокопенко сидели за столом, на котором, сильно коптя, горели две стеариновые трофейные плошки. Когда начинали громко говорить и спорить, пламя металось и грозило погаснуть, и тогда Грушко прикрывал его своей большой ладонью. Но в комнате снова наступала тишина, и становилось слышно, как потрескивают плошки.

Сейчас нужно было точно сформулировать, что расскажет завтра Потапов в группе «патриотов-интеллигентов». Он и Грушко подготовили благополучный вариант: немцы приветствуют группу и хотят с нею связаться. Но Стрельцов был не согласен.

— В ответ они захотят усилить свою деятельность, и получится, что мы их на это провоцируем. Нельзя это, — сказал он.

— Но они же ничего сделать не успеют, — возразил Потапов.

В наступившей тишине где-то далеко и приглушенно рванул снаряд.

— Весь день бьют по площади Труда, — тихо сказал Прокопенко. — Просто непонятно, что они там нашли.

— Обстрел по-прежнему слепой, — ответил Грушко.

— Значит, что же мне рассказывать? — спросил Потапов. — Как меня немцы выгнали, забыв на всякий случай расстрелять?

— Оставьте, Потапов, шутки, — сказал Стрельцов. — Нужна золотая середина, нужен такой поворот, чтобы у них руки опустились.

— А что, если Потапову вообще не удалось перейти фронт? — предложил Прокопенко.

— Об этом надо было думать раньше, — возразил Потапов. — У них возникнет простой вопрос: где я столько времени болтался?

Все задумались.

— С полным минусом прийти нельзя, нам ведь нужно получить их второй канал связи, — продолжал Стрельцов.

— Получив минус от Потапова, они как раз и обратятся ко второму каналу, — подал голос Грушко.

— Но они сделают это уже без участия не оправдавшего их надежд Потапова, — сказал Стрельцов.

— Узнаем на допросе, — ответил Грушко.

— А если не узнаем?

В наступившей тишине слышно было поскрипывание кожаного пальто Стрельцова и снова — далекие глухие разрывы.

— Я все-таки не понимаю… — сказал Потапов. — Почему мы их оберегаем даже от мысли действовать? Разве их письмо немцам и то, что они меня послали с ним через фронт, — это не действие?

— И тем не менее это еще не действие, — ответил Стрельцов. — Это только готовность действовать, а важно то, что последует после этого. Я думаю, что нам надо исходить из приготовленного нами немецкого письма. Немцы и приветствуют и в то же время никаких векселей не дают и ничего не просят. Таким образом, шаг сделан впустую, но то, что сделал Потапов, заслуживает если не благодарности, то хотя бы уважения к его храбрости. Продумайте свой рассказ по этой схеме, — сказал Стрельцов Потапову и обратился к Прокопенко: — У вас все готово?

— Вся группа по-прежнему под нашим наблюдением, и мои ребята завтра «приведут» их на встречу с Потаповым, — ответил жестяным тенорком Прокопенко. — У нас на «оперативке» возник один вопрос: вдруг кто-нибудь из них покинет встречу до конца? Брать?

Вопрос оказался не таким простым.

— Мне кажется так… — нарушил молчание Стрельцов. — Если будет уходить главный — не брать. Второй канал у него. Но только смотрите не потеряйте его. Остальных брать.

— По-моему, я рисковал напрасно, на той стороне к нашей инициативе отнеслись недоверчиво, настороженно, а в итоге — равнодушно… — так Потапов начал свой рассказ о походе через фронт.

Вся группа собралась снова на квартире профессора, но на этот раз присутствовал руководитель — Кузьма Кузьмич Надеин.

Пока Потапов отсиживался на конспиративной квартире, за всеми участниками группы велось строжайшее наблюдение, и все, что было возможно, о каждом узнали. Самой опасной фигурой оказался Надеин. Он жил под фамилией Уразов, но группе вообще не была известна его фамилия, а только имя — Кузьма Кузьмич. Еще в начале двадцатых годов, работая на севере, Надеин был одним из активных участников борьбы троцкистов против ленинского курса партии на союз пролетариата и крестьянства. Позже он перебрался в Ленинград и 7 ноября 1927 года был одним из организаторов троцкистской демонстрации против партии. Когда троцкистская оппозиция была разгромлена, Надеин скрылся, и где он в это время находился, пока установить не удалось. В Ленинграде он снова появился в 1935 году, но под фамилией Уразов. Он устроился на скромную должность в областном отделе народного образования и начал сколачивать контрреволюционную организацию. Его люди совершили поджог нового корабля. Их осудили, но Надеин остался в тени и вывел из-под удара своего связного Давыдченко.

Сегодня он пришел после всех и сел в нишу возле печки. Сквозь замороженные окна комнату заливал золотистый свет яркого зимнего солнца. День с самого утра был очень ясный, и было опасение, что начнутся налеты немецкой авиации, и тогда встреча могла бы сорваться. Однако налетов почему-то не было, и в ожидании начала совещания только об этом и говорили.

Но как только Кузьма Кузьмич пришел, все замолчали и с напряженным вниманием стали слушать рассказ Потапова. Лишь Анатолий Павлович сидел с выражением какой-то непонятной иронии на лице. Он оказался самой неясной фигурой из всей группы. В царское время он был офицером, но после революции не служил ни в белой, ни в Красной Армии, работал то дорожным мастером, то завхозом в больнице, в последнее время был экскурсоводом в Петергофе. Старшим экскурсоводом там же, в Петергофе, служил Дмитрий Сергеевич Замятин.