И все-таки он выбрался на улицу, оттолкнулся от трамвая и пошел, переваливаясь и шатаясь из стороны в сторону на чугунных ногах и скрипя зубами от боли.

Резидент уходил все дальше. Дмитрий хотел прибавить шагу, но упал на колени, лицом в снег. Он с трудом приподнялся на руках и пополз на четвереньках. Ноги волочились, как чужие. Вся тяжесть тела легла на руки. Перчатки слетели, но странное дело — руки холода не чувствовали.

Темная фигура уже растаяла в быстро густевших сумерках, а Гладышев все еще полз. Сознание его начало мутиться, но он прополз еще метров десять, пока силы не оставили его и он упал на бок. Сознание то возвращалось к нему, то пропадало. Вдруг он ясно услышал звук мотора. Открыв глаза, он увидел машину и вылезавшего из нее военного в длинной шинели.

Гладышев изо всех сил закричал. Он кричал, но голоса своего не слышал. Он кричал: «Товарищ! Товарищ!», а получилось у него только глухое «о-а-а-а», «о-а-а-а-а-а». Но военный услышал этот странный крик, обернулся и подошел.

— Что с вами? — он подхватил Дмитрия и, приподняв, прислонил его спиной к стенке.

Из машины вылез шофер, тоже подошел.

— Доходяга, видать… — тихо сказал он, Дмитрий явственно это услышал, затряс головой, и в этот момент сознание его заработало ясно и быстро.

— Враг… враг… скорее… — довольно разборчиво проговорил он.

— Где враг? Ах, там? Ну, ничего, ничего, мы с ним расправимся, — сказал военный, как говорят врачи с больным ребенком.

Гладышев стал судорожными движениями расстегивать пальто. Пальцы не слушались. Он заложил кулак под пуговицу и из последних сил рванул руку. Пуговицы отлетели в сторону. Гладышев стал рвать клапан на кармане гимнастерки, но на это сил у него уже не хватило, он только тыкал рукой в карман.

— Здесь… документ… — с трудом сказал он.

Военный наклонился, отстегнул клапан кармана и вынул из него служебное удостоверение Дмитрия. Он посмотрел, прочитал и показал книжечку шоферу.

— Тут что-то случилось, — сказал шофер. — Давай-ка свезем его на Литейный, мало ли что.

Дмитрий хотел им сказать, что надо гнаться за врагом, но они больше его не слушали, подхватили и стали втаскивать в «эмку». Когда шофер взялся за ноги, Дмитрий вскрикнул от дикой боли и снова потерял сознание.

Очнувшись, Дмитрий близко-близко увидел над собой лицо начальника отдела Прокопенко и зажмурился. Это невероятно! Все эти страшные часы он думал только о том, что ему надо связаться с Прокопенко. Только бы с ним связаться!.. Гладышев открыл глаза — Прокопенко не пропадал.

Кто-то сзади за головой сказал:

— Он открыл глаза.

Прокопенко нагнулся еще ниже. Гладышев видел его встревоженные глаза.

— Что с тобой? Что случилось? — услышал он знакомый голос.

Из глаз Дмитрия хлынули слезы — горячие, соленые.

— Я упустил… — с трудом сказал он.

— Кого?

— Того… словесный портрет… резидент…

— Не ошибаешься?

— Нет… Точно… Упустил… Сам не знаю…

— Где он ушел?

— Он был на девятой линии… Васильевский… дом пятьдесят четыре… ворота и сразу слева выступ дома… подъезд… Он был там.

— Пятьдесят четыре?

— Да… точно…

Прокопенко исчез. Гладышев увидел лицо пожилой женщины в белой шапочке.

— Так не больно? А так? — мягко спрашивала она Дмитрия. — А здесь?

Гладышев отрицательно повел головой. Он не видел и не чувствовал, что в это время она стискивала руками ступни его ног.

— Надо торопиться. Зовите санитаров… — сказала кому-то женщина.

— Куда вы его? — издалека спросил голос Прокопенко.

— В госпиталь… — женщина сказала что-то еще, но Дмитрий не разобрал слов.

Над ним снова появилось лицо Прокопенко:

— Ты, Гладышев, не волнуйся, все будет в порядке. Я сам пригляжу…

В это время Дмитрия подняли. Санитары положили его на носилки и понесли. Откуда-то сбоку опять появился Прокопенко, он сказал:

— Туда, на Васильевский, сейчас едем…

Операции, подобные этим, начинаются издалека и, как правило, развертываются медленно. Ну, Потапов мерз в чужой квартире. Гладышев ходил за Маклецовым, потом за Чепцовым — ничего увлекательного. Грушко возится с Гориным, допрашивает его который день подряд с утра до вечера, пытаясь заставить его говорить правду. Прокопенко и его сотрудники ходят за теми, кто вызвал подозрение. Нередко бывает, что ходят зря. Что тут героического? Начальник управления и его замы читают протоколы допросов, сотни страниц в сутки, присутствуют на допросах, допрашивают сами, проводят совещания, выслушивают доклады о ходе операций, их десятки, таких операций, и одну надо ускорить, а другую прикрыть, как бесцельную, выезжают на фронт, сами докладывают о своих делах в Смольном, там их то ругают, то поддерживают. И так день за днем: повседневная кропотливая работа.

В самой тихой, в самой медленной операции все же однажды наступает момент, когда события точно срываются с места и счет времени ведется на минуты. В нашей истории такой момент наступил, когда Гладышев назвал Прокопенко адрес на Васильевском острове.

Не прошло и часа, как дом пятьдесят четыре на 9-й линии был заблокирован оперативной бригадой под руководством Прокопенко…

Радист Палчинский сразу же выдал Кумлева и сказал, что он должен прийти сюда утром. Но адрес Кумлева на Чугунной улице он на первом допросе не выдал.

Кумлева решили брать утром, когда он придет за ответом на свою радиограмму в Центр.

Прокопенко помчался в госпиталь, узнать, что с Гладышевым. Огромный госпиталь переполнен. Дмитрий лежал в коридоре среди других. Непрерывно слышались крики и стоны раненых. Дмитрий понимал, что ноги отморожены. В детстве это было один раз, когда он с ребятами был в лыжном походе. Ну, мама оттерла снегом, и делу конец. Но сейчас что-то совсем не похоже, ничего не болит, он просто не чувствует своих ног. Только что его осматривали снова. Несколько человек в белых халатах спорили, кричали даже, но Дмитрий не понял о чем. Он задремал и проснулся от голоса Прокопенко:

— Как дела?

Лицо Прокопенко было близко-близко.

— Одного там, на Васильевском, уже взяли, к утру возьмем главного. Так что ты не волнуйся, все идет как надо. Ты молодец! И тебя мы тут в обиду не дадим.

Прокопенко пропал.

По коридору шел высокий седой мужчина в развевающемся белом халате, и за ним — группа врачей. Седая женщина в белой шапочке говорила ему что-то на ходу. Высокий человек остановился, откинул одеяло и наклонился над ногами Дмитрия.

— Почему о нем не доложили раньше? — спросил он, с трудом выпрямляясь и держась за поясницу.

— Я думала… мы советовались… — начала седая женщина.

— Меня не интересует, что вы думали, с кем советовались! В операционную!

Дмитрия переложили на каталку и повезли. На повороте из-за угла вышел Прокопенко.

— Ребята, стойте минуточку, — сказал он санитарам. — Дмитрий, ты меня слышишь?

Дмитрий кивнул, изо всех сил удерживая слезы, опять прихлынувшие к глазам и горлу.

— Еду брать главного. Понял? Возьмем. Это твоя заслуга, Дмитрий. Только твоя! Понял? И все будет хорошо. Не волнуйся. Пойдешь на курсы, станешь следователем, а не захочешь, вернешься к своей любимой истории. Все ребята тебе привет передают. Мы приедем…

Пока Прокопенко был в госпитале, в засаду на 9-ю линию приехали Грушко и лейтенант Марков. Они заняли свое место в подъезде последнего дома на 9-й линии.

Мороз к ночи еще сильнее.

Примчался Прокопенко:

— Как дела?

— Все спокойно. Ждем… — ответил Грушко. — Холод собачий!

— Собачий? Скажешь тоже, — высоким, звонким голосом сказал Прокопенко — он говорил таким голосом, когда был очень взволнован или сердился. — Сейчас моему парню в госпитале ноги отнимают. Он, можно сказать, решил операцию — эту явку накрыл. Черт! Надо же, чтобы так повезло и так не повезло! Парень-то золото. Ну, что ты сделаешь?.. — Прокопенко тяжело вздохнул. — Приду к нему утром, что я ему скажу? Он всего три дня назад отца свез… Начальство говорит — боевой орден дадим. Что же мне ему говорить? Про орден? Да?