— Согласен, — сказал Харри. — Не беспокойтесь.

Положив трубку, Харри выглянул из окна кабинета. Взглядом он искал известное стеклянное здание в Грёнланне. А кресло и в самом деле удобное, никаких сомнений.

Потом он набрал еще один номер.

Катрина Братт щебетала бодро, как жаворонок.

— Меня через пару дней выпишут, — сообщила она.

— Я-то думал, ты там по доброй воле.

— Да, но формально меня должны выписать. Я даже жду этого. Кроме того, мне предложили кое-какую бумажную работу в управлении, когда закончится бюллетень.

— Отлично.

— Ты что-то хотел?

Харри объяснил.

— То есть ты хочешь найти Тони Лейке без помощи Олтмана? — уточнила Катрина.

— Точно.

— Как по-твоему, с чего мне лучше начать?

— У меня только одна идея. Сразу после того, как Тони исчез, мы выяснили, что он не останавливался на ночлег ни в Устаусете, ни где-то поблизости. Я проверил сведения за последние годы, и получается, он практически никогда не останавливался на ночлег в районе Устаусета, не считая пары туристических хижин. И это немного странно, потому что в горах он бывал очень часто.

— Может, это было небольшое мошенничество с его стороны — просто не записывался в журнал, чтобы не платить.

— Он не из таких, — сказал Харри. — Мне интересно, нет ли там у Тони своей собственной хижины или чего-то в этом роде.

— О'кей. Это все?

— Да. Хотя нет. Выясни заодно, чем в последние дни занимался Одд Утму.

— Ты все еще один, Харри?

— А почему это тебя интересует?

— По голосу похоже, что ты уже не так одинок.

— Правда?

— Ага. Но тебе идет.

— Правда?

— Ну, если ты спрашиваешь, значит, не идет.

Аслак Кронгли расправил затекшую спину и взглянул вверх.

Кто-то из группы в очередной раз возбужденно выкрикнул там, наверху:

— Сюда!

Аслак тихо выругался. Оперативная группа уже закончила работу на месте преступления, они вытащили из расщелины и снегоход, и Одда Утму. На это ушло много сил и времени, потому что спускаться всякий раз приходилось по веревке.

В обеденный перерыв один из парней рассказал ему о том, что нашептала ему на ушко горничная в гостинице: простыни в номере Расмуса Ульсена, мужа убитой депутатши, были красными от крови. Сначала горничная решила, что это менструальная кровь, но потом узнала, что Расмус Ульсен жил там один, а жена его была в Ховассхютте.

Кронгли в ответ предположил, что у него в номере побывала какая-то местная дама или он встретился с женой утром, когда она вернулась в Устаусет, и в знак примирения они занимались сексом. Парень пробормотал, что кровь вовсе не обязательно менструальная.

— Сюда!

Черт бы их всех побрал! Аслаку Кронгли хотелось домой. Ужин, кофе и спать. И забыть всю эту дерьмовую историю. Деньги, которые он задолжал в Осло, уже заплачены, больше он никогда туда не поедет. Никогда больше не сунется в это болото! И на этот раз сдержит слово.

Опергруппа использовала собаку, чтобы убедиться, что они собрали все, что осталось от Одда Утму, и теперь эта собака вдруг рванулась наверх по осыпи, а потом остановилась и принялась лаять метрах в пятидесяти выше места, где лежал снегоход. Полсотни метров отвесного склона. Аслак догадывался, что это может значить.

— Что-то важное? — крикнул он, и эхо разразилось целой симфонией.

Потом ему ответили, и уже десять минут спустя он стоял и смотрел на то, что собака отрыла из-под снега. Находка лежала между двумя камнями, и сверху, стоя на краю пропасти, разглядеть ее было невозможно.

— Черт, — сказал Аслак. — Кто бы это мог быть?

— Ну, во всяком случае, не Тони Лейке, — сказал кинолог. — Для того чтобы пролежать между ледяных камней и превратиться в скелет, нужно немало времени. Много лет.

— Восемнадцать лет.

Это произнес Рой Стилле. Помощник ленсмана подошел к ним, тяжело дыша.

— Она пролежала здесь восемнадцать лет, — повторил Рой Стилле, сел на корточки и наклонил голову.

— Она? — переспросил Аслак.

Его помощник показал на нижнюю часть скелета.

— У женщин таз шире. Мы так и не смогли ее найти, когда она пропала. Это Карен Утму.

Кронгли услышал в голосе Роя Стилле то, чего никогда не слышал раньше. Дрожь. Выдававшую его волнение. Его горе. Но лицо полицейского оставалось, как всегда, спокойным и замкнутым, словно высеченное из гранита.

— Твою мать, и правда, — сказал кинолог. — Она же сиганула в пропасть, так убивалась по сыну.

— Ну, это вряд ли, — сказал Кронгли. Двое других посмотрели на него. Он засунул мизинец в аккуратную круглую дырочку на лбу женщины.

— Неужели это… дырка от пули? — спросил кинолог.

— Точно, — сказал Стилле и потрогал череп сзади. — И тут нет выходного отверстия, так что готов биться об заклад, что мы найдем пулю внутри.

— А я готов поклясться, что пуля подойдет к винтовке Утму, — сказал Кронгли.

— Твою мать, — повторил кинолог. — Ты хочешь сказать, что он убил свою жену? Как такое возможно? Убить человека, которого ты любил? Только потому, что ты думаешь, будто она и их мальчишка… черт…

— Восемнадцать лет, — сказал помощник ленсмана Стилле и, кряхтя, встал. — Еще семь лет, и за это убийство его бы не смогли привлечь, истечет срок давности. Наверное, именно это и есть ирония судьбы. Ты ждешь и ждешь, и все время боишься, что за тобой придут. Но годы идут. И вот когда ты все ближе и ближе к этой свободе — бац! — тебя самого убивают и сбрасывают на ту же самую каменную осыпь.

Кронгли закрыл глаза и подумал: да, можно убить человека, которого ты любил. Очень даже можно. Но освободиться от этой любви ты не сможешь никогда. Никогда. Он больше никогда туда не поедет.

Юхан Крон любил огни рампы. Да он и не стал бы самым востребованным адвокатом в стране, если бы не любил их. И когда он, ни секунды не раздумывая, согласился защищать Сигурда Олтмана, Кавалера, он знал, что на этот раз огней будет больше, чем когда-либо за всю его уже и так достаточно яркую карьеру. Юхан успел переплюнуть даже собственного отца, став самым молодым адвокатом, который имеет право вести дела в Верховном суде. В свои двадцать с небольшим он уже прослыл новой звездой. Возможно, именно тогда слава ударила ему в голову, потому что прежде он никогда не пользовался особой популярностью. В школе он был выскочкой, который всем действовал на нервы и вечно первым тянул руку выше всех в классе, однако последним узнавал, у кого в субботу будет вечеринка, если узнавал вообще. Но сейчас молодые ассистентки и секретарши адвокатов краснели и хихикали, когда он отпускал им комплименты или предлагал поужинать сверхурочно. И приглашения Юхану сыпались теперь градом: то с докладом выступить, то поучаствовать в дебатах на радио и телевидении, то на какую-нибудь премьеру, что, кстати, страшно нравилось его жене. Пожалуй, последние несколько лет вся эта суета стала отнимать слишком много сил и времени. Во всяком случае, он замечал, что количество выигранных дел, крупных дел, к которым было приковано внимание СМИ, как и количество новых клиентов, уменьшается. Не до такой степени, чтобы сказаться на его репутации, но достаточно, чтобы понять: ему нужно дело Сигурда Олтмана. Нужно что-то невероятно громкое для того, чтобы вернуться туда, где его место: на вершину.

И поэтому Юхан Крон сидел и молча слушал тощего мужчину в круглых очочках. Слушал, как Сигурд Олтман рассказывает историю, не только самую невероятную из всех тех, которые Крону когда-либо доводилось слышать, но вдобавок историю, в которую верит. Юхан Крон уже видел себя в зале суда: блестящий оратор, агитатор, манипулятор, который тем не менее никогда не выпускает из виду закон, одним словом, сплошная радость и для зрителя, и для судьи. Поэтому, узнав, какие планы вынашивал Сигурд Олтман, Крон поначалу ощутил разочарование. Но напомнил себе то, что неоднократно внушал ему отец, — адвокат для клиента, а не наоборот, — и согласился вести защиту. Потому что на самом деле Юхан Крон вовсе не был плохим человеком.