— У тебя работа есть?

Харри покачал головой. Седые волосы отца так красиво лежали на лбу, что Харри подумал: это, наверное, не его волосы, ему их просто выдали — как пижаму и шлепанцы.

— Ничего?

— Мне предложили читать лекции в Полицейской академии.

Это была почти правда. Хаген предлагал ему это после дела Снеговика — как своего рода отпуск.

— Учить? — Отец засмеялся, тихо и осторожно, словно боясь разбиться от слишком громкого смеха. — А мне казалось, один из твоих принципов — никогда не делать того, что делал я.

— Такого никогда не было.

— Да ладно, ты всегда поступал по-своему. Все эти полицейские штучки… Ладно, хорошо хотя бы, что ты не повел себя как я. Потому что я не пример для подражания. Ты же знаешь, после того как умерла твоя мать…

Харри просидел в белой больничной палате от силы двадцать минут, но уже испытывал отчаянное желание убежать.

— После того как умерла твоя мать, мне никак не удавалось сделать так, чтобы все стало как раньше. Я ушел в себя, общение с другими людьми стало мне не в радость. Мне казалось, если я буду один, то стану ближе к ней. Но это не так, Харри. — Отец улыбнулся ангельской улыбкой. — Я знаю, что потерять Ракель было тяжело, но ты не должен поступать так, как я. Ты не должен прятаться, Харри. Не должен запирать дверь и выбрасывать ключ.

Харри взглянул на свои руки и, кивнув, почувствовал, как по всему телу бегут мурашки. Надо срочно что-то принять, не одно, так другое.

Вошел медбрат, представился Олтманом, поднял шприц, сказал, немного пришепетывая, что ему надо только сделать «Улаву» укол, чтобы тот лучше спал. Харри подмывало спросить, не найдется ли и для него чего-нибудь.

Отец лег на бок, кожа на лице обвисла, теперь он выглядел старше, чем когда лежал на спине. Он посмотрел на Харри тяжелым, ясным взглядом.

Харри поднялся так резко, что ножки стула скрежетнули о пол.

— Ты куда? — пробормотал отец.

— Пойду покурю, — сказал Харри. — Сейчас вернусь.

Харри встал на низкий бордюр, откуда ему была видна парковка, и закурил «Кэмел». По другую сторону шоссе виднелся кампус Блиндерн и здания университета, где учился отец. Считается, что сыновья — в большей или меньшей степени переодетые варианты своих отцов, что ощущение того, что ты вырвался из этой цепочки, — не больше чем иллюзия, что ты все равно возвращаешься, что притяжение крови не просто сильнее, чем воля; оно и есть воля. Харри всегда казалось, что сам он доказывает нечто прямо противоположное. Так почему же при виде отца, его костлявого, обнаженного лица на подушке Харри казалось, что он смотрится в зеркало? А его голос казался собственным голосом? Слышать его мысли, слова… словно сверло зубного врача, с непоколебимой уверенностью попадающее точно в нерв Харри. Потому что Харри ведь его копия. Черт! Взгляд Харри нашел белую «короллу» на парковке.

Вечно этот белый цвет, самый безликий. Цвет «короллы» перед «Шрёдером», лицо человека за рулем, то же лицо, что меньше суток тому назад пялилось на него своими раскосыми узкими глазами.

Харри выкинул сигарету и ринулся внутрь больничного здания. Оказавшись в коридоре, ведущем к палате отца, он замедлил шаг. Повернул туда, где коридор расширялся, превращаясь в холл для посетителей, и сделал вид, что что-то ищет в стопке журналов на столе, а сам боковым зрением сканировал всех, кто сидел в холле.

Тот человек укрылся за номером «Либерала».

Харри взял номер «Се о хёр» [24]с фотографией Лене Галтунг и ее жениха и вышел.

Улав Холе лежал с закрытыми глазами. Харри приложил ухо к его губам. Дыхание было едва слышным, но чувствовалось щекой.

Харри сидел на стуле возле кровати и смотрел на отца, а в голове у него крутились отрывочные воспоминания детства — в случайной последовательности и никак между собой не связанные, не считая того, что они все сохранились в памяти.

Потом он поставил стул у двери, чуть приоткрыл ее и стал ждать.

Только спустя полчаса он увидел, как тот человек вышел из холла и пошел по коридору. Плотный, маленького роста и с невероятно кривыми ногами — казалось, он идет зажав между коленками надувной матрас. Прежде чем зайти в дверь с понятным всем в мире обозначением мужского туалета, он подтянул ремень. Как будто на нем висело что-то тяжелое.

Харри встал и последовал за ним.

Остановился перед туалетом и вздохнул. Давно это было. Потом толкнул дверь и скользнул внутрь.

Туалет был, как и сама Государственная больница, чистый, нарядный, новый и грандиозных размеров. Вдоль одной стены шли в ряд шесть закрывающихся кабинок, все свободные. На торцевой стене — четыре раковины, а напротив кабинок — четыре фарфоровых писсуара на уровне бедер. Мужчина стоял у одного из них, спиной к Харри. Над его головой по стене проходила водопроводная труба, на вид крепкая. Достаточно крепкая. Харри вытащил пистолет и наручники. Международный этикет запрещает смотреть друг на друга в мужском туалете. За такой взгляд, даже случайный, могут убить. Поэтому незнакомец не обернулся, чтобы взглянуть на Харри. Даже когда Харри с огромной осторожностью защелкнул замок входной двери, даже когда он тихо приблизился, даже когда приставил пистолет к жирной складке там, где загривок переходит в шею, и прошептал то, что, по словам одного из коллег, полицейский должен иметь право произнести хотя бы раз за свою карьеру:

— Freeze. [25]

Именно это незнакомец и сделал. Харри увидел, как чисто выбритая складка покрылась гусиной кожей.

— Hands up. [26]

Мужчина поднял над головой короткие, мощные руки. Харри склонился к нему. И тут же понял, что свалял дурака. Реакция у незнакомца оказалась молниеносная. На тренировках, отрабатывая приемы рукопашного боя, Харри усвоил, что умение принимать удар не менее важно, чем умение его наносить. Задача заключается в том, чтобы расслабить мышцы, успев понять, что удара не избежать и надо его смягчить. И когда незнакомец вывернулся, гибкий как танцовщица, с поднятым вверх коленом, Харри в точности повторил его движение. Ему почти удалось переместить тело в том же направлении, в котором последовал удар. Но все равно мужчина сумел пнуть его в бедро. Харри потерял равновесие, упал и перекатился на спину по гладкому кафельному полу — туда, где он был вне зоны досягаемости. Там и остался, вздохнул и посмотрел в потолок, извлекая из кармана пачку сигарет. Потом сунул в рот сигарету.

— Speedcuffing, [27]— произнес он. — Я этому научился на курсах ФБР в Чикаго. Кабрини-Грин, та еще ночлежка. Если ты белый, то по вечерам тебе просто нечем заняться — иначе нападут и ограбят, не успеешь выйти из дома. Так что я сидел дома и отрабатывал две вещи. Разряжать и заряжать служебный пистолет в темноте на скорость. И защелкивать наручники на ножке стола.

Харри приподнялся на локтях.

Незнакомец по-прежнему стоял, подняв руки над головой. Потому что они были надежно прикованы наручниками к водопроводной трубе. Он смотрел на Харри безо всякого выражения на лице.

— Mister Kluit sent you? [28]— поинтересовался Харри.

Немигающий взгляд в ответ.

— The Triade. I've paid my debts, haven't you heard? [29]— Харри внимательно посмотрел на ничего не выражающее лицо мужчины. Мимика — точнее, ее отсутствие — возможно, и напоминала азиатскую, но у китайцев ни овал лица не такой, ни цвет кожи. Монгол, что ли?

— So what do you want from me? [30]

Ответа не последовало. Это скверно, потому что, вероятнее всего, означает: мужчина явился не для того, чтобы что-то требовать. А для того, чтобы что-то сделать.