Лейке снов пожал плечами:

— Если вы полагаете, что можете дать приказ арестовать молодую девушку с безупречным прошлым, на здоровье. Только, думаю, в таком случае настоящего противника получу не я.

Бельман разглядывал собеседника. Неужели он все-таки недооценил этого Лейке? Сейчас уже не поймешь, что он думает. Тем не менее с шагом номер один покончено. Признания не получилось. Ладно, остается еще восемь. Шаг номер два предписывает выказать подозреваемому симпатию, некоторое понимание его мотивации. Что, в свою очередь, предполагает знание мотивов. Однако мотив, по которому были лишены жизни все, кто в одно и то же время ночевал в одной и той же хижине, оставался совершенно непонятным, если не считать того понятного факта, что мотивы, движущие большинством серийных убийц, запрятаны в таких уголках души, куда мало кто из нас заглядывает. Поэтому, готовясь к допросу, Бельман решил не особо задерживаться на шаге понимания и симпатии, а сразу перейти к третьему, мотивирующему шагу: дать подозреваемому основания сознаться.

— Дело в том, Лейке, что я вам не враг. Я всего лишь человек, который хочет понять, почему вы делаете то, что вы делаете. Что вами руководит? Совершенно очевидно, что вы человек способный и неглупый, судя по тому, чего вы добились в бизнесе. Меня это поражает, меня восхищают люди, которые ставят цели и добиваются их, что бы там о них ни думали другие. Люди, выделяющиеся из серой массы. Смею сказать, что я и сам из таких. Возможно, я понимаю вас лучше, чем вы думаете, Тони.

Бельман заранее попросил одного из следователей позвонить биржевому коллеге Лейке и узнать, как Лейке произносит свое имя: Тоуни, Тони или Тонни. Ответ был «Тони». Бельман соединил правильно произнесенное имя с тем, что поймал и попытался удержать взгляд подозреваемого.

— А сейчас я расскажу вам то, что мне на самом деле не следовало вам говорить, Тони. Видите ли, у нас по некоторым нашим сугубо внутренним причинам крайне мало времени на все это дело, и поэтому нам ужасно нужно признание. В обычной ситуации мы бы не стали предлагать сделку в обмен на признание подозреваемому, против которого у нас столько доказательств, но это ускорит рассмотрение дела. И в обмен на признание — которое, по правде говоря, не так уж и необходимо для того, чтобы вас осудили, — я хочу предложить вам основательно скостить срок. К сожалению, я ограничен рамками закона и не могу конкретизировать мое предложение, но — строго между нами — это будет зна-чи-тель-но-есмягчение наказания. Ну как, Тони? Я обещаю. И теперь это записано на пленку. — Он показал на красный огонек на столе между ними.

Лейке долго и задумчиво смотрел на Бельмана. Потом раскрыл рот:

— Те двое, которые меня сюда доставили, сказали, что вас зовут Бельман.

— Можете называть меня Микаэль, Тони.

— Еще они сказали, что вы очень неглупый человек. Жесткий, но на вас можно положиться.

— Я думаю, у вас будет возможность в этом убедиться.

— Вы сказали «значительное», не так ли?

— Даю вам слово. — Бельман почувствовал, как учащенно забилось сердце.

— Ладно, — сказал Лейке.

— Отлично. — Микаэль Бельман коснулся нижней губы большим и указательным пальцами. — Начнем сначала?

— Давайте. — Лейке вынул из заднего кармана бумажку, которую Трульс и Юсси, по всей видимости, разрешили ему оставить. — У меня есть даты и часы, мне дал их Харри Холе, поэтому много времени это не займет. Итак, Боргни Стем-Мюре умерла между двадцатью двумя и двадцатью тремя часами шестнадцатого декабря в Осло.

— Верно. — Бельман ощутил, как его охватывает ликование.

— Я проверил по календарю. В это время я находился в Шиене, в Пер-Гюнтовском зале Дома Ибсена, где рассказывал о моем колтановом проекте. Это может подтвердить администратор, у которого я арендовал этот зал, а также двадцать собравшихся там потенциальных инвесторов. Я исхожу из того, что вы знаете, что ехать туда примерно два часа. Следующая была Шарлотта Лолле, между — сейчас посмотрим… тут стоит от двадцати трех до полуночи третьего января. В это время я ужинал с несколькими более мелкими инвесторами в Хамаре. Два часа езды на машине от Осло. Кстати, туда я ехал поездом, даже попытался найти билет, но, к сожалению, безуспешно.

Он улыбнулся извиняющейся улыбкой переставшему дышать Бельману. И, не пряча рафинадных зубов, закончил так:

— Однако я надеюсь, что хотя бы кто-тоиз двенадцати свидетелей, с которыми я был на том ужине, может считаться надежным.

— А потом он сказал, что его, пожалуй, смогут обвинить в убийстве Марит Ульсен, потому что хотя он и был в тот вечер дома со своей невестой, но выходил оттуда один, на два часа, — бегал на лыжах по освещенной лыжне в Сёркедалене.

Микаэль Бельман покачал головой и еще глубже засунул руки в карманы плаща, разглядывая «Больную девочку». [103]

— Тогда же, когда умерла Марит Ульсен? — спросила Кайя, склонила голову чуть набок и посмотрела на рот бледной и, вероятно, умирающей девочки. Она обычно сосредотачивалась на какой-то одной детали, когда они с Микаэлем встречались в музее Мунка. Иногда это были глаза, иногда — пейзаж на заднем плане, солнце или просто-напросто подпись художника.

— Он сказал, что ни он, ни эта девица Галтунг…

— Лене, — подсказала Кайя.

— …точно не помнят, когда он вышел из дому, но похоже, довольно поздно, он обычно бегает поздно вечером, чтобы на лыжне было поменьше народу.

— Так что Тони Лейке вполне мог вместо этого быть во Фрогнер-парке. В Сёркедален он должен был ехать по платному участку дороги туда и обратно. Если у него есть электронная абонементная карточка на лобовом стекле, то время регистрируется автоматически. И тогда можно… — Кайя повернулась и вдруг осеклась, встретив его холодный взгляд. — Но вы это, конечно, уже проверили?

— В этом не было нужды, — сказал Микаэль. — У него нет абонемента, он останавливается и всякий раз платит наличными. А тогда машина не регистрируется.

Кайя кивнула. Они побрели дальше, к следующей картине, и встали за спинами каких-то японцев, которые указывали на полотно, кудахтали и жестикулировали. Преимущество встреч в музее Мунка в будни — кроме того, что он находится как раз между Брюном и Управлением полиции в Грёнланне, — заключалось в том, что сюда ходят одни туристы, и тут ты уж совершенно точно не встретишь коллег, соседей или знакомых.

— А что Лейке сказал насчет Элиаса Скуга и Ставангера? — спросила Кайя.

Микаэль снова покачал головой:

— Признал, что в этом его также можно подозревать. Поскольку в ту ночь он спал один дома, то есть никакого алиби у него нет. Тогда я спросил его, пошел ли он на работу на следующий день, и он ответил, что не помнит, но предполагает, что пришел туда, как обычно, в семь часов. И что я могу поговорить с человеком в бюро пропусков их офисного центра, если я считаю, что это важно. Я поговорил и выяснил, что Лейке заказал один из залов заседаний на четверть десятого. Я переговорил в офисе с несколькими инвесторами, и оказалось, что двое из них были на заседании вместе с Лейке. Так что если он ушел из квартиры Элиаса Скуга в три часа ночи, то ему, чтобы успеть наутро в офис, пришлось бы воспользоваться самолетом. Однако имени Лейке нет ни в одном в пассажирском списке.

— Это еще ни о чем не говорит, он мог лететь под чужим именем и по поддельным документам. И кроме того, у нас по-прежнему есть его телефонный звонок Скугу. Как он это объяснил?

— Он даже не пытался, просто отрицал, — фыркнул Бельман. — И что хорошего, интересно, находят в «Танце жизни»? Тут даже лица не прописаны. Если хочешь знать мое мнение, они выглядят как зомби.

Кайя внимательно посмотрела на танцующих на картине.

— Может, они такие и есть, — сказала она.

— Зомби? — Бельман хохотнул. — Ты правда так считаешь?

— Люди водят хоровод, танцуют, но изнутри ощущают себя мертвыми, погребенными, разлагающимися. Точно.