— Какого черта детский сад делает в аэропорту? — поинтересовался человек, сидящий за рулем. Его звали Бьёрн Холм, и «амазон» был самой большой его драгоценностью. Одни лишь запахи — от шумной, но невероятно мощной печки, от пропитанных потом сидений из искусственной кожи и от пыли в бардачке — наполняли его душу умиротворением. Особенно тогда, когда мотор работал на полную катушку, то есть машина шла со скоростью примерно восемьдесят километров в час по ровной дороге, а из кассетника звучал Хэнк Уильямс. Бьёрн Холм из экспертно-криминалистического управления в Брюне вообще был кантри из Скрейи [20]— ковбойские сапоги змеиной кожи, круглая как блин физиономия и немного выпученные глаза, придававшие ему неизменно удивленное выражение. Это выражение нередко вводило в заблуждение руководство следственных групп при первой встрече с Бьёрном Холмом. На самом деле Бьёрн Холм был самым выдающимся криминалистическим талантом после Вебера в его лучшие годы. Холм был одет в мягкую замшевую куртку с бахромой и вязаную растаманскую шапочку, из-под которой выбивались самые густые и рыжие бакенбарды, какие только видел Хаген по эту сторону Северного моря. Они закрывали щеки почти полностью.

Холм завел свой «амазон» на кратковременную парковку, машина со всхлипом остановилась, и мужчины вышли. Хаген поднял воротник плаща, что конечно же никак не спасало от дождя, бомбардировавшего его лысый череп. Лысину обрамляли такие густые черные волосы, что некоторые подозревали, что на самом деле у Гуннара Хагена волосы растут прекрасно, вот только парикмахер немного эксцентричный.

— Слушай, неужели твоя куртка совсем не пропускает воду? — спросил Хаген, когда они шли ко входу.

— Совсем, — ответил Холм.

Когда они еще были в машине, им позвонила Кайя Сульнес и сообщила, что самолет SAS рейсом из Лондона приземлился на десять минут раньше. И что Харри Холе она упустила.

Они прошли через вертящуюся входную дверь, Гуннар Хаген принялся внимательно смотреть по сторонам, увидел Кайю, сидящую на чемодане у стойки такси, кивнул ей и направился к двери, из которой выходили прилетевшие пассажиры. Внутрь они с Холмом проникли, когда она открылась, пропуская выходящих. Охранник хотел было остановить их, но кивнул и чуть ли не поклонился, когда Хаген помахал своим удостоверением и коротко рявкнул: «Полиция!»

Хаген повернул направо и, не останавливаясь, пошел мимо таможенников с их собаками, мимо сверкающих металлических стоек, напомнивших ему стойки, на которые судмедэксперты выкладывают трупы, и дальше, толкнул дверь закутка в самом углу.

И остановился как вкопанный, так что Холм буквально налетел на него сзади, и услышал, как хорошо знакомый хрипловатый голос сквозь зубы произнес:

— Привет, шеф. Извините, что не могу встать по стойке «смирно».

Бьёрн Холм попытался заглянуть через плечо шефа.

То, что он увидел, он не мог забыть потом еще долго.

Наклонившись над спинкой стула, стоял мужчина, успевший стать живой легендой не только в Управлении полиции Осло; любой полицейский в Норвегии наверняка слышал о нем что-то хорошее или плохое, но неизменно невероятное. Мужчина, с которым Холму и самому доводилось тесно сотрудничать. Но не так тесно, как таможеннику, который в данный момент стоял позади живой легенды, засунув руку в латексной перчатке в бледный зад легенды.

— Он мой, — сказал Хаген таможеннику и снова помахал удостоверением. — Отпустите его.

Таможенник уставился на Хагена, казалось, ему не хотелось прекращать исследование, и, только когда вошел его начальник, пожилой и с золотыми полосками на погонах, и чуть кивнул, прикрыв веки, таможенник крутанул руку еще раз, а потом вытащил ее. Жертва издала тихий стон.

— Надевай штаны, Харри, — сказал Хаген и отвернулся.

Харри натянул штаны и повернулся к таможеннику, стягивающему с руки перчатку:

— Тебе тоже было хорошо?

Кайя Сульнес поднялась с чемодана, увидев трех своих коллег, выходящих из двери. Бьёрн Холм пошел за машиной, а Гуннар Хаген отошел в киоск — купить что-нибудь попить.

— Тебя часто так останавливают? — спросила Кайя.

— Да каждый раз, — ответил Харри.

— Мне кажется, меня таможенники еще никогда не останавливали.

— Кто бы сомневался.

— Почему?

— Потому что есть целая куча признаков, по которым они определяют, кого надо досмотреть, а у тебя нет ни одного из них. А у меня есть по крайней мере половина.

— Ты думаешь, таможенники настолько пристрастны?

— Слушай, а ты когда-нибудь ввозила то, что запрещено?

— Нет. — Кайя засмеялась. — Ладно. Но если уж они такие проницательные, то должны бы знать, что ты полицейский. И пропустить.

— А кто сказал, что они не знали?

— Да ладно. Это только в фильмах они сразу видят, кто из полиции.

— Думаешь? — спросил Харри и полез за сигаретами. — Посмотри на стойку такси, только незаметно. Там стоит узкоглазый мужик, глаза немного раскосые. Видишь?

Кайя кивнула.

— Он уже два раза подтягивал ремень, пока мы здесь стоим. Как будто на нем что-то тяжелое висит. Пара наручников или дубинка резиновая. Это движение становится совершенно автоматическим, если ты пару лет работал на патрульной машине или кого-то арестовывал.

— Я работала на патрульной машине, но я никогда…

— А сейчас наверняка работает в отделе по борьбе с наркотиками и высматривает людей, которые, пройдя таможню, выглядят так, словно у них гора с плеч свалилась. Или тех, кто сразу кинется к туалету, потому что прямая кишка больше не в состоянии держать товар. Наблюдает, не поменяются ли чемоданами какой-нибудь любезный пассажир и контрабандист, как раз и попросивший этого лоха помочь пронести багаж мимо таможни.

Кайя склонила голову набок и посмотрела на Харри с легкой улыбкой:

— А может, это просто обычный парень, у которого штаны спадают и который ждет мамочку? И ты ошибаешься?

— Ну конечно, — буркнул Харри, глянул на свои часы, а потом на часы на стене наверху. — Причем всегда. Неужели и правда уже день?

«Вольво-амазон» выкатилась на шоссе, когда уже зажглись фонари.

Сидевшие впереди Холм и Кайя Сульнес оживленно беседовали, покуда Таунс Ван Зандт сдержанно рыдал на кассете. На заднем сиденье Гуннар Хаген провел рукой по сумке из свиной кожи, лежащей у него на коленях.

— Жаль, не могу сказать, что ты хорошо выглядишь, — тихо произнес он.

— Да это из-за разницы во времени, шеф, — ответил Харри, полулежа на сиденье.

— Что у тебя со скулой?

— Это длинная и скучная история.

— Ну ладно. Добро пожаловать домой. Извини за недоразумение.

— Мне казалось, я подал рапорт об увольнении.

— Ты это и раньше делал.

— Еще написать?

Гуннар Хаген взглянул на своего бывшего старшего инспектора и еще больше понизил голос и опустил глаза:

— Я уже извинился за неласковую встречу на родине. И я прекрасно понимаю, чего тебе стоило последнее дело. Что и ты сам, и дорогие тебе люди оказались втянуты в это настолько, что… ну да, что тебе захотелось начать другую жизнь. Но ведь все это — твоя работа, Харри, и ты умеешь ее делать.

Харри чихнул, как будто уже успел простудиться, едва вернувшись на родину из теплых краев.

— Два убийства, Харри. Мы даже не знаем, как жертвы были убиты, только то, что убиты они одинаковым способом. Но наш прошлый опыт, который нам так дорого обошелся, говорит об одном. — Начальник отдела замолчал.

— Продолжай, не бойся, шеф.

— Уж теперь и не знаю.

Харри смотрел за окно, где волнами катились поля, коричневые, бесснежные, то поднимаясь, то опускаясь.

— Уже несколько раз кричали: «Волки!» Но выяснилось, что серийные убийцы встречаются довольно редко.

— Да знаю я, — кивнул Хаген. — На моей памяти в этой стране был только Снеговик. Но на этот раз мы почти уверены. У жертв нет ничего общего, а в их крови обнаружено одно и то же обезболивающее.