— Не ахти. Но я и не позиционирую себя таковым.

— Ну вот, значит, она отстанет после первого-второго раза. Не тупите, Норди. Иначе заработаете себе врага. Да какого!

— Мы уже обсуждали эту тему, Джекоб. Мое отношение к ней не поменялось.

(«Не тупи» — выражение из ее лексикона. Царапнуло когтистой лапкой по сердцу.)

— Тогда готовьтесь к нехорошим сюрпризам. Впрочем, может, и обойдется. Тем более что вы у нее сейчас не один: погналась за другим миражем, другой сладкой приманкой.

— И за кем же, интересно?

— А вы разве не заметили?

— Признаться, не слежу за ней — есть более интересные занятия. Да и видимся мы не так часто: нет общих точек соприкосновения.

— Если только в душевой комнате! — хохотнул русский. — Ах да, я и забыл, что вы еще не «примат», а только «мартышка». «Приматы» имеют счастье лицезреть ее достаточно часто, в процессе опытов и их обсуждений.

— К великой моей скорби, до «примата» не дорос.

— Не расстраивайтесь, это вопрос ближайшего будущего. Но все же, будь вы повнимательней, могли бы заметить: грозная Кали увлеклась нашей малышкой.

— Юдит?!

— Именно. Неужели вы ни разу не видели их вместе?

— Видел — на конной прогулке. Но этого не может быть! Скажите, что вы пошутили.

— Отнюдь. А почему вы так встопорщились?

— Юдит совсем молоденькая, почти дитя. Невинная и неискушенная. К тому же Мара не лесбиянка — я это очень хорошо почувствовал на собственной шкуре.

— На собственной мокрой шкуре… Не лесбиянка, да, но бисексуалка. Надеюсь, вы о таковых слыхали? Да и Юдит вовсе не такая юная и невинная, как вам кажется. Просто выглядит младше своих лет.

— Ладно, сменим тему, — попросил я его. — Мне-то какое дело до их игрищ?

Никакого дела. Но отчего-то опечалило и чуть подташнивало.

— Сменим, — покладисто кивнул русский. Но не сдержал обещания. — Жуткая баба! Зато гениальная! — Он зажмурился и прищелкнул языком. — И каков напор страстей! Думаю, ей грозит участь Ницше: сойдет с ума. Определенно!

— Дай-то бог.

— Майер сделал себе имя на её инсайтах. Поэтому разрешает любые причуды: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы генерировало идеи! — Он засмеялся своей шутке. — Говорит, как манерная девочка, голосок томный, капризный. Закрыть глаза — не пятидесятилетняя дама, а избалованный вусмерть ребенок. Ни воли, ни выдержки, ни тормозов. Только ярое «хочу!» Весь мир провались, а моё мне дайте. И как довесок к этому прелестному набору — гениальная голова.

— Джекоб, вы же обещали сменить тему!

— Мара — доминанта в моем мозгу, признаю, — он хохотнул виновато. — Разве часто вы встречаете нос к носу живых гениев? И ее самоназвание — Кали, кстати, вполне оправдано. Четыре руки богини благословляют и одаряют, четыре — карают и разрушают. Так и она! Я наблюдал, как она боролась с отчаяньем чем-то зацепившего ее бедолаги: сутками, не отпуская во мрак, отдавая нервы и душу, исчерпывая себе до дна. Еле живая, подурневшая, с погасшими глазами, она все-таки исцелила его, не позволила отпустить в плохом состоянии. И при мне же она велела застрелить лошадь — прекрасного арабского скакуна, лишь за то, что не удержалась на нем, когда горячий жеребец взмыл на дыбы, и крепко ушиблась.

— Да, всадница она никакая, — пробормотал я.

— Зато в генерации идей ей нет равных! И сочетание внушенного трипа с кислотой, и гипноз до уровня казуального тела, и техники защиты от голодных демонов, и выделение чистых, беспримесных эмоций, и работа над сознательной реинкарнацией — это всё она, Мара. Ведьма, ученый, медиум, интуит, стерва. Леди Восьмирукая! — Джекоб перевел дыхание и помолчал. Отвел глаза: казалось, его смутили собственные дифирамбы. Вновь заговорил уже совсем другим тоном: — Но меня всерьез беспокоит ваша участь, Норди. Месть будет, это несомненно, но вот какой силы? Пчеломатка непредсказуема, как всякий крупный творец — при том, что у меня было время узнать эту яркую даму досконально. Наилучший вариант — если слегка укусит и больше не тронет. Она ведь вспыхивает как порох и столь же быстро остывает. Ее мстительномый ответ будет равен влечению к вам, не больше не меньше. Отвесила звонкую пощечину — и забыла. Но, увы, я видел, как она живьем снимала шкурку с некоего самонадеянного глупца.

— Вы не о Хью случайно?

— Нет, это было до Хью. И до вас, — русский нахмурился. — Сделала все, чтобы переправить наглеца на ту сторону в самом мерзком состоянии духа. Наговорила с три короба гадостей, унизила, растоптала самолюбие. Она и с Хью пыталась проделать то же, но не на того напала: он наговорил ей в три раза больше гадостей, отчего пришел в отличное расположение духа. Она землю грызла от бессильной злости. Но вы не Хью.

— Чему весьма рад. Но постойте, вы же только что говорили на примере того же Хью, что условия контракта здесь выполняют, с этим всё в порядке?

— Не будьте наивным, Норди, это даже не умиляет. Какой к черту контракт? То есть формально он выполняется: медитации, беседы, бхогу — всё это в избытке, как вы могли заметить. Но бочку меда всегда можно испортить ложкой дерьма, особенно если оно плавает верхним слоем. Да, пару минут назад я говорил несколько иное: не хотелось вас расстраивать. Да и испытывать негатив в отношении руководства клиники для вас было бы непродуктивно. Покривил душой, простите.

— Слава богу, вы не циник. Но, если вы не преувеличиваете, то… Просто слов нет.

— Скорее преуменьшаю. Так что, очень советую вам, Норди, не рисковать. И ответить на чувства. Не дразните гюрзу, тем более что она не только ядовита и зла, но и обольстительна.

— Порой я завидую вам, Джекоб.

— Вот как! Моему уму? Креативности? Успеху у дам?

— Вашей раскованности, вашей свободе. Вам ничего не стоит переспать с пожилой дамой, если она соблазнительна, даже если это чья-то жена.

— И даже не чья-то, а основателя и хозяина Гипербореи!

— Тем более.

— Вы сейчас произнесли, Норди, не заметив того, слово, которое определяет меня от макушки и до ступней, с потрохами. Свобода! Я свободен, братец мой. Конечно, не в той степени, как бы мне хотелось, но намного больше, если сравнить с вами и остальными двуногими без перьев. И надеюсь в будущем, то бишь в следующей жизни, стать еще свободнее.

— Положим, свобода как философская категория столь сложна и противоречива, что…

— Упаси боже от философских диспутов, Норди! То есть я вовсе не против таковых, но не на эту тему, которая исхожена мной вдоль и поперек. Возможно, вы считаете меня бахвалом, но, сказать вам, кем я был до приезда на остров?

— Эмигрантом, программистом. Разве нет?

— Программистом я работал первые полтора года, пока не надоело. Бросил к черту свой офис и стал фриганом. Знаете, кто это?

— Слово, конечно, слышал, но представление имею смутное. Кажется, бродяги?..

— Не совсем, но близко. Относительно новое веяние на Западе. Люди, вполне себе нормальные и устроенные, не бездомные и не бомжи, питаются тем, что находят на помойках. Фриганизм есть сочетание слов «free» (свободный) и «vegan» (вегетарианец). Хотя на самом деле вегетарианцы далеко не все — некоторые выуживают из помойных баков и мясо, и даже угощают им своих гостей. Правда, я к таковым не отношусь.

— Признаться, вы меня шокировали, Джекоб.

— Какой ужас! — передразнил писклявым голосом русский. — Питаться с помоек! Ведь это антисанитария!!!

— В общем-то, да.

— Ничего подобного. Зажравшиеся обыватели выкидывают абсолютно съедобную пищу: день-два сверх даты на упаковке, и привет, помойка! Это не пофигизм, знаете, и не вызов, а особая идеология: фриганы берут на себя ответственность за то, что около четверти всех продуктов сытенький «золотой миллиард» выбрасывает нахрен, тогда как каждый шестой человек в мире голодает. Эти люди не хотят быть соучастниками эксплуатации и прочих мерзостей, творимых обществом потребления. Живя отходами, они не поддерживают эти мерзости и не отягощают свою совесть, только и всего.