Мы быстро запечатлели в памяти каждое из этих простых десяти слов. Наши глаза постоянно наталкивались на них в любом уголке лицея.

Мы пели их, как песню, даже тогда, когда были совсем маленькими и еще плакали ночью по родному дому:

Благодарность.

Уважение.

Послушание.

Молчание.

Терпение.

Служение.

Усердие.

Верность.

Заботливость.

Хозяйственность.

Все эти простые и понятные слова украшены золотыми виньетками, усажены вылепленными из глины птичками и увиты цветами.

Первой нашей вышивкой на первом же уроке труда были именно они – точная копия этой изысканной каллиграфии.

Каждая из нас прилежно хранит эту вышивку и должна будет потом (после выпуска) повесить ее в собственном доме. Это засвидетельствует принадлежность к ордену, к нашему любимому ЛПЖ. По ней мы потом будем узнавать друг друга. И она же станет неким пропуском в это заведение для наших будущих дочерей.

По крайней мере, у моей мамы такая вышивка висела и, наверное, до сих пор висит над плитой.

Такая была и у бабушки… Хотя я их совсем-совсем не помню. И наверное, никогда уже не увижу, ведь вскоре буду служить только одному человеку – своему мужу, которого пока еще не знаю. Думаю, что они прожили счастливую, беззаботную и праведную жизнь.

Такую проживу и я. И сто пятьдесят остальных моих однокашниц, имеющих счастье учиться здесь.

А это действительно счастье.

У нас тут культ счастья и радости. Нас приучают к нему с малых лет, с того самого дня, как за родителями закрываются высокие ворота и кое-кто из самых слабонервных начинает отчаянно реветь. Признаюсь, я тоже немного покапризничала, пока ласковая рука госпожи Директрисы не легла на мою головку.

– Не плачь, Пат, – сказала она. – Сейчас будет немного горько, но потом – сладко. Ты их быстро забудешь.

И я почти сразу перестала всхлипывать. Сладко мне не стало. Зато приятная истома от ее прикосновения разлилась по телу. Госпожа Директриса, взяв меня на крылья, полетела со мной в спальню, закутала в одеяла и растворилась в пространстве, оставив за собой разноцветные круги, которые возникают на поверхности воды. И я сразу поняла, что со мной теперь все будет в порядке.

Вся атмосфера ЛПЖ была насыщена сладким ароматом счастья и радости. Каждое утро на общей линейке, в том же просторном зале, где висел наш Устав, мы прямо из воздуха получали порцию добра.

В уютном полумраке госпожа Директриса произносила свои ежеутренние речи, а мы дышали и не могли надышаться тем особенным воздухом, которым были пропитаны обитые бархатом стены.

Ну вот, дорогой дневник, я и устала.

Не знаю, все ли правильно написала. Присутствуют ли в этом тексте метафоры и сравнения, правильно ли построены предложения. Нет ли чего-то лишнего.

Но госпожа Директриса велит писать все, что мы думаем.

Все, за чем наблюдаем. Все, что кажется нам подозрительным.

Все, что потом будет тщательно проверять комиссия экспертов во время нашего выпуска в большую жизнь. И будет решать, достойны ли мы пойти в большое плавание, или претенденту на нашу благосклонность еще надо подождать, пока мы не исправим свои ошибки, записанные сюда.

Я надеюсь, что у меня их не будет. Я отличница. И цветных порицаний у меня не так уж и много!

Итак, до вечера, дорогой дневник!

Сейчас начинается прекрасное утро. И настанет прекрасный день.

Продолжение следует…

Дорогой дневник…

Действительно, вчера был насыщенный день.

Настолько насыщенный, что вечером я даже забыла коснуться твоей такой приятной блестящей обложки. Даже растерялась, как все это выложить в точном хронологическом порядке. Поскольку сразу хочется написать об уроке «литсуда», о котором писала вчера.

Но это будет неправильное изложение событий с точки зрения хронологии!

Ведь до уроков были завтрак, зарядка, линейка, переход из дортуаров (так называются наши спальные комнаты) в здание школы и тому подобное.

А главное – еще было известие о смерти Тур…

И я все время об этом думаю.

Все-таки стоит начать с самого начала. Ой! Простите за тавтологию, госпожа Директриса. Чрезвычайно волнуюсь.

…Вчера я писала рано утром, пока девочки еще спали. Для справки: кроме меня, в дортуаре еще пятеро: Рив, Озу, Лил, Ита и Мия. Все мы – курсантки предпоследнего одиннадцатого класса. Одна четвертая класса – секстет. Шестерка то есть.

А я не забыла сказать, что каждый класс делится на секстеты, которые обозначаются по номерам наших дортуаров?!

Ну вот, опять придется начинать с экспозиции! Что я за дуреха?

Но ничего не поделаешь… Порядок есть порядок. И он должен быть во всем.

Итак, наш дортуар номер десять. Поэтому наш секстет – десятый.

На спортивных соревнованиях или выступлениях самодеятельности мы все делаем в таком же составе, который с начального класса не меняется.

Если конферансье или тренер объявляет: «Десятый секстет, ваш выход!», каждый знает, что речь идет именно о нас: Пат, Рив, Озу, Лил, Мии и Ите.

Соответственно в классе есть другие секстеты, с другими номерами.

Каждый секстет держится вместе.

В каждом есть свой лидер, свои отличницы и двоечницы. Конечно, на протяжении учебы расстановка сил меняется.

Обязанности каждой единицы секстета – следить за порядком, воспитывать друг друга собственным примером, быть безжалостной к проявлению грехов и стараться достичь как можно большей благодетельности.

Нам не позволено слишком сближаться между собой, ведь тогда, по словам госпожи Директрисы, начинается «стритовская болтовня». И одно из правил ЛПЖ – молчание – нарушается.

Но мы все равно привыкаем друг к другу.

Иногда трудно скрывать свою симпатию или неприязнь. Проявление таких эмоций здесь невозможно.

Поэтому, к примеру, я демонстративно игнорирую Лил. И все потому, что она меня интересует больше других. Но именно потому я и сержусь: не дай бог дать это понять другим.

Куда проще с Итой или Рив…

Но: порядок, порядок и хронология во всем!

Поэтому я еще должна рассказать о девушках из моего секстета.

Итак, я начала говорить о Лил.

Я уже говорила, что Лил – молчунья из семьи работяг. Снова – стоп! Если уж сказала «работяг», то нужно объяснить, почему так сказала.

В ЛПЖ имеют право учиться все! Этим наше заведение отличается от любого другого. Это демократия в чистом виде.

Здесь никто ни за что не платит, хотя только представьте: территория ЛПЖ – это пятьдесят гектаров. Почти что небольшой поселок! Все строения лицея – школьный корпус, центральный, со спальнями и залами, выпускной флигель, множество служебных помещений – расположены внутри высоких, построенных во времена средневековья оград старинного замка.

Внутри и вокруг – развесистые фруктовые сады, за ними – поля и дубрава с рекой. Есть просторные участки для разных видов спорта, концертная площадка, где летом проходят наши самодеятельные представления.

Еще есть конюшня и маленькая ферма. Никто же не знает, куда занесет судьба! Дойку коров и верховую езду мы тоже проходим. Это так весело!

А теперь скажите мне, пожалуйста: может ли попасть в такое элитное заведение девушка из простой, да еще и неблагополучной семьи?

Если речь идет о тех заведениях, куда поступают стриты, категорически нет!

А в ЛПЖ после прохождения тестов принимают всех желающих. И на протяжении двенадцати лет одевают, обувают, кормят, обучают и обеспечивают всем необходимым для жизни всех одинаково. Одинаково хорошо. Одинаково дорого.

Ну теперь о Лил и остальных из моего секстета.

Лил, поговаривают, из какой-то неблагополучной семьи.

Мы слышали, что вроде бы родители ее развелись, когда Лил была еще маленькой. Мать ее работает на фабрике, и никто из их семьи не имел никакого отношения к ЛПЖ. Короче, вышитое полотенце с Уставом никогда не висело у них в кухне! Но для Лил было сделано исключение благодаря ходатайству Министерства образования. Теперь она должна стараться больше других. Потому она и молчунья. Все в ней направлено на то, чтобы хорошо учиться и не подвести ни Министерство, ни собственную матушку, ни госпожу Директрису, которая великодушно разрешила ей учиться и жить здесь. Разве, будучи стриткой, она носила бы хорошую кожаную обувь и кашемировые свитеры? Вряд ли.