«Мы раздавим его, — счастливо подумал Прайн, — сотрем с лица земли». Он повернулся к Стивенсону:

— А ты уверен, что никто не звонил? Мне должны были позвонить.

— Нет. Никто.

— Может, ты выходил отсюда на минуту?

— Тони, я не дурак. Поверь мне. Я был здесь все время, и тебе никто не звонил.

Прайн осушил свой второй стакан коньяку. Он обжег ему горло. Долгожданное и приятное тепло разливалось по телу.

— Почему бы тебе не выпить со мной?

Стивенсон встал и потянулся:

— Нет. Я уже должен идти.

Прайн подошел к бару.

— Ты пьешь коньяк чересчур быстро, Тони.

— У меня праздник, — сказал Прайн и добавил в свой стакан льду и коньяку.

— В честь чего?

— В честь еще одного развенчанного дурака.

Конни Девис ждала Грэхема в их квартире на Гринвич-Виллидж, когда он пришел домой. Она взяла у него пальто и повесила в шкаф.

Она была хорошенькой. Тридцати четырех лет. Изящная. Брюнетка. Серые глаза. Прямой нос. Полные губы. Эффектная.

Она владела небольшим доходным антикварным магазином на Десятой улице. В бизнесе она крепко стояла на ногах.

Последние восемнадцать месяцев она и Грэхем жили вместе. Их отношения были полны искренней любовью, какой до сих пор не знал ни один из них.

Это было даже нечто большее, чем любовь. Она была не только его любовницей, но и хорошим доктором, сиделкой. После несчастного случая пять лет назад он потерял веру в себя. Его самоуважение год за годом постепенно ослабевало. Она была здесь, чтобы помогать ему, лечить его. Она была не совсем уверена, что он до конца осознавал это, но она видела в этом самую важную задачу своей жизни.

— Где ты был? — спросила она. — Уже два тридцать.

— Мне нужно было подумать. Я шел пешком. Ты смотрела программу?

— Мы поговорим об этом. Прежде всего нужно согреться.

— Согласен. На улице, наверное, минус двадцать.

— Иди в кабинет и садись. Расслабься, — сказала она. — Я разожгла там камин. Сейчас принесу тебе выпить.

— Бренди?

— Что еще такой ночью?

— Ты почти совершенство!

— Почти?!

— Должен ли я считать тебя вообще семи пядей во лбу?

— Я слишком совершенна, чтобы быть нескромной.

Он рассмеялся.

Она повернулась и прошла к бару в дальнем углу гостиной.

Шестым чувством она ощутила, как он провожал ее взглядом, пока она не вышла из комнаты.

Хорошо. Все шло по плану. Он не мог не посмотреть на нее. На ней был облегающий белый свитер и тугие синие джинсы, подчеркивавшие ее талию и округлый зад. Если бы он не посмотрел на нее, она бы почувствовала разочарование. После всего, что произошло сегодня вечером, ему нужна была она. Прикосновение. Поцелуи. Любовь. И она хотела — даже больше, чем хотела, стремилась дать ему это.

Она не только вновь входила в свою роль Матери-Земли. Без сомнения, насколько она стремилась завладеть своим мужчиной, настолько же она хотела принадлежать ему, быть предельно любящей и понимающей, одновременно быть зависимой, несмотря на свою гордость. В отличие от прошлого она хотела зависеть от Грэхема так сильно, как и он зависел от нее. Она желала получить так же много, как и отдавала. Он был первый мужчина, которого она когда-либо удовлетворяла до такой степени. Она хотела заниматься любовью с ним, чтобы успокоить его, но она также хотела успокоиться и сама. У нее всегда были сильные, здоровые сексуальные партнеры, но Грэхем внес новое и острое ощущение в ее страсть.

Она принесла стакан с бренди в комнату, села рядом с ним на софу.

Какой-то момент он молчал, продолжая смотреть на огонь, потом спросил:

— Почему такой допрос? Какой он был после?

— Прайн?

— Кто же еще?

— Ты же смотрел его программы довольно часто. Ты знаешь, какой он.

— Но у него обычно были причины для своих атак. И у него были всегда доказательства того, о чем он говорит.

— Ну, в конце концов ты заткнул его своими видениями десятого убийства.

— Они были настоящими, — произнес он.

— Я знаю.

— Это было так явственно... как будто я был прямо там.

— Кровавое убийство?

— Одно из самых жутких. Я видел... он вонзил нож ей прямо в горло и затем повернул его. — Он быстро отхлебнул бренди.

Она наклонилась к нему, поцеловала в щеку.

— Я не могу представить этого Мясника, — сказал он с беспокойством. — Мне никогда не было так трудно воссоздать образ убийцы.

— Ты определил его имя?

— Возможно. Дуайт... Но я не совсем уверен.

— Ты дал полиции довольно полное его описание.

— Но я не могу получить еще больше сведений о нем, — сказал он. — Когда видения начинаются, я пытаюсь сконцентрироваться на образе этого человека, этого Мясника. Но все, что я получаю, это волны... зла. Ни болезни, ни проявлений нездорового мозга. Только всеобъемлющее зло. Я не знаю, как объяснить это, но Мясник не сумасшедший в традиционном понимании. Он не убивает в маниакальном неистовстве.

— Он совершил девять зверских убийств женщин, — сказала Конни. — Десять, если ты считаешь и то, которого еще не обнаружили. Он отрезает им уши, пальцы. Иногда вырезает внутренности своих жертв. И ты говоришь, что он не сумасшедший?!

— Он не сумасшедший в том смысле, какой мы вкладываем в это слово. Ручаюсь головой.

— Может, ты не чувствуешь нездоровые проявления его мозга, потому что он не знает, что болен. Амнезия...

— Нет. Не амнезия. Не шизофрения. Он прекрасно отдает себе отчет в убийствах. Он не Джекил и не Хайд. Держу пари, что он пройдет любые психиатрические обследования и тесты с прекрасным результатом. Это трудно объяснить, но у меня такое чувство, что если он и сумасшедший, то это какой-то новый тип сумасшествия. Мне еще не встречалось ничего подобного. Я думаю... черт возьми, я знаю, что он нисколько не волнуется, когда убивает этих женщин. Он просто методичен.

— Ты меня совсем запугал.

— Тебя? У меня такое чувство, словно я побывал в его шкуре, и это мне страшно.

Уголек треснул в камине.

Она взяла его за руку:

— Давай не будем говорить о Прайне или убийствах.

— Как я могу не говорить о них после сегодняшнего вечера?

— Ты прекрасно смотрелся на экране, — сказала она, стараясь отвлечь его от этой темы.

— Да уж, прекрасно. Покрытый потом, бледный и трясущийся.

— Не во время видений, перед ними. Ты очень подходишь для телевидения, даже для кино. Тип мужчины-лидера.

Грэхем Харрис был красив. Густые светло-русые волосы. Голубые глаза. Волевые черты лица. Жесткая кожа с резко прочерченными морщинами, которые оставили долгие годы странствий. Невысокий, худощавый и крепкий. Ему было тридцать восемь, но у него еще проглядывали мальчишеские черты.

— Тип мужчины-лидера?! — произнес он и улыбнулся ей. — Может, ты и права. Что, если я оставлю издательское дело и весь этот грязный психический материал и пойду в кино?

— Будет еще один Роберт Редфорд.

— Роберт Редфорд? Я думал, может, еще Борис Карлофф.

— Редфорд, — настаивала она.

— Подумаем над этим. Карлофф довольно элегантно выглядит без грима. Может, я постараюсь быть как Уоллас Бэри?

— Если ты Уоллас Бэри, то я и Мэри Дресслер.

— Привет, Мэри!

— У тебя действительно комплекс неполноценности или ты культивируешь его как часть своего обаяния?

Он усмехнулся, затем отхлебнул бренди:

— Помнишь тот фильм о морячке Энни с Бэри и Дресслер? Ты думаешь, Энни когда-нибудь спала со своим мужем?

— Уверена!

— Они всегда ссорились. Он лгал ей по любому поводу — и большую часть времени бывал пьян.

— Но по-своему они любили друг друга, — заметила Конни. — Вряд ли они могли бы состоять в браке с кем-нибудь еще.

— Я удивляюсь, как это им нравилось. Он был такой слабый мужчина, а она такая сильная женщина.

— Вспомни, он иногда бывал сильным, в конце фильма, например.

— Что же в этом хорошего для нас?

— Ему следовало быть сильным с самого начала. Он недостаточно уважал себя сам... — Грэхем смотрел на огонь. Он вертел стакан с бренди.