Небольшой ресторан на окраине Москвы не впечатлял ни размерами, ни меню, ни даже ценами. У него были плюсы — банкетный зал, лес вокруг и возможность послать всех остальных в тот самый лес, не привлекая излишнего внимания. Закрыто на спецобслуживание. Такое постсоветским людям было знакомо, и они уезжали восвояси. Впрочем, советские монстры общепита понемногу хирели, потому как деньги у населения стремительно заканчивались. Народ надирался дома на кухне, а кабаки понемногу начинали превращаться в притоны, где гуляла братва.

Лакоба с Вахтангом, Архип и Босой из шадринских, Северянин и еще четверо воров пожиже сидели за длинным столом, степенно беседуя на отвлеченные темы. Я скромно занял угол, не боясь приметы, и полировал словесные заготовки, планируя какую-нибудь из них да использовать. Вечер обещал быть томным, потому что Циркуль опаздывал. Невероятная наглость и неуважение по отношению к людям, стоящим неизмеримо выше, чем он в воровской иерархии. Я скромно водил вилкой по тарелке, превращая картофельное пюре в шедевр абстракционизма, и думал: сто долларов дать пацанам, которые подкинули ежа под колесо девятки Циркуля, или ограничиться полтосом. Наверное, все-таки полтос. Неча баловать братву, а то много думать о себе будут, расслабятся. Хотя нет, пятнадцать минут прошло… наверное, дам сто. Зачетно сработали.

Циркуль зашел, когда отвлеченные темы уже закончились, и народ понемногу начал закипать. Такое опоздание считалось беспримерной наглостью. Все взгляды обратились на него. Давненько я не видел людей, которым так хорошо подходило погоняло. Длинный, нескладный и весь какой-то дерганый. Но первое впечатление было обманчивым. Циркуль, по слухам, очень неглуп, обладал хорошими организаторскими способностями, а свою братву держал железной рукой. Только вот высокомерен он был страшно. Вот лично мной он брезговал, считая выскочкой. А потому, работая по соседству, даже не соизволил встретиться. А ведь я пытался поначалу…

— Ты, Циркуль, попутал конкретно, — первым высказался Северянин. — Мы что, фофан дешевый, тебя ждать должны?

— Под колесо ежа кинули, — хмуро ответил Циркуль и бросил на меня ненавидящий взгляд. Как я и думал, он весьма неглуп.

Я покачал головой, делая вид, что не верю.

— Кого это здесь волнует? — вступил в разговор Лакоба. — Ты свои проблемы сам решай. Кстати, о проблемах. Тут тебе Хлыст предъявить хочет. Мол, ты теперь проблемы через ментов решаешь… Замусорился.

— Самого Хлыста спросите, — отбился Циркуль. — Как это его братва на следующий день вышла. Со стволами повязали всех. Вот кто замусорился по полной!

— Кстати, Хлыст, — Лакоба повернулся ко мне. — Люди интересуются. Ты в каких отношениях с легавыми местными?

— В деловых, — честно ответил я. К этому вопросу я готовился особенно тщательно. Уж очень он скользкий. — Я, когда шлюху в бане пользую, плачу. И от этого сам шлюхой не стал. Вот и ментам я тоже плачу, и ничего плохого в этом не вижу. Они тоже за деньги услуги оказывают.

Воры заржали. Сравнение всем понравилось. А я продолжил.

— Теперь ответь ты, Циркуль. Как так получилось, что ты меня на стрелку позвал, а вместо тебя мусора с автоматами приехали?

— А ты кто такой, чтобы с меня спрашивать, Хлыст? — вскинулся Циркуль. — Ты босяк! Из-под какого камня ты вылез? Ты полгода назад в драных кедах на морозе ходил. Ты ничего не попутал?

— Ответить все-таки придется, — Лакоба выпустил кольцо дыма. — И не только Хлысту, а и людям тоже. Мы сюда для этого приехали.

Авторитет набрал воздуха, чтобы начать свою речь, а я напрягся. Нет! Не так должно быть! У него может появиться шанс! Нельзя позволить ему заболтать всех. И я заорал.

— Чё молчишь? Хуй бычий — голова птичья! Отвечай, когда тебя люди спрашивают!

— Что? — Циркуль совершенно растерялся, но собрался быстро. Глаза его сузились, и он начал вставать из-за стола. — Что ты сказал?

— Петушья у тебя голова, — совершенно спокойно сказал я. — Я тебя сукой объявляю, Циркуль. Таких, как ты, в параше топить надо. Стукач мусорской!

Он не стал кричать и биться в истериках. И пустых угроз он тоже произносить не стал. Он бросился на меня со скоростью жалящей кобры, а я смотрел на это, как будто на замедленную съемку. Я видел, как из кармана достается нож, как из него лениво выдвигается лезвие, и как это лезвие летит мне в шею. А еще я очень неловко вскочил, споткнувшись об упавший стул, и понял, что не успеваю. И он это понял тоже, потому что на лице его появилась торжествующая улыбка, которая превратилась в удивленную гримасу. Выстрел я услышал чуть позже, когда Циркуль почти упал в мои объятия.

— От души, братан! — прохрипел я, видя, как Вахтанг прячет ствол в подмышечную кобуру. Тот ослепительно улыбнулся и чуть приподнял бокал с вином. Угощаю, мол. Шутник хренов.

Воры повскакали с мест, но тут же сели. Лица у всех спокойные, даже самую малость расслабленные.

— Ну что же, — Северянин весело прищурился, глядя на тело Циркуля. — Хлыст по ходу поторопился его сукой объявить. Но у меня к Хлысту претензий нет. И к Циркулю… ха-ха… тоже больше нет.

— У нас тоже, — кивнули остальные. — По делам Циркуля, он конченая сука и есть. Хлыст его торпед положил, вот и он и сдулся сразу. И к мусорам плакаться побежал. Мы за эту тему с лобненской братвой хорошо знаем. Подстава голимая.

— Тогда я Долгопрудное под себя заберу, — прочистил горло я. — И железный порядок там гарантирую. Только по взносу прошу отсрочку дать. Менты куда дороже шлюх обходятся. За пацанов меня выдоили насухо. Надо заново мясом обрастать.

Лакоба медленно качнул головой, и остальные возражать не стали. Что с боя взято, то свято. По всем понятиям я был прав. Торпеды вынесли тело Циркуля, пришла бабуля-уборщица, начала с каменным лицом затирать кровь на паркете. Я уже встал уходить, когда меня тормознули:

— Хлыст, не торопись, — Лакоба кивнул мне, чтобы я пересел ближе — Сейчас Тимофей приедет. Выступать будет.

— Тимофей?

— Шансонье. Не слыхал?

Пришлось пересаживаться, пить с ворами водку. Сначала за упокой, потом за здравие. Через полчаса появился невысокий, с фигурной бородкой на лице шансонье. Пока музыканты расставлялись на небольшой сцене, Тимофею сразу поднесли штрафную. И могу сказать, голос у него хуже не стал. По залу ресторана понеслось:

— Я куплю тебе дом у пруда, в Подмосковье, и тебя приведу в этот собственный дом!

Заведу голубей и с тобой, и с любовью мы посадим сирень под окном…

И почти сразу, без перерыва после Столыпинского вагона — Ушаночка:

— Бегут, стучат…

Бегут колесики гуськом.

Спешат, хотят

Пугнуть мальчишечку Сибирским холодком…

Ехал на воровскую сходку, а попал считай, на вечер культуры и творчества. Вот так и живем.

Основным активом Долгопрудненской братвы был аэропорт Шереметьево. И «презентовал» нам его «завхоз» Циркуля, — «просто Андреич». Пожилой бродяга, с несколькими ходками и весь в партаках. Пришел он сам, никто его не звал, и сразу обозначил свою цену. Косарь бакинских в месяц. Что было заоблачной ценой.

— Я забирал бабки с обеих терминалов, — пояснил Андреич. — Знаю там ситуевину. Директоров напряг. Хлыст, хочу сразу предупредить. Директора нам не друзья, суки конченные. Если будет шанс отложиться и сбежать под другую крышу, пусть даже ментовскую — так и сделают.

Братва смотрела на бродягу мрачно. Он никому не нравился, и все уже были к нему отрицательно настроены. Погоняло называть отказался, где чалился, тоже не прояснил. Ну и цена вопроса… Платить чужому штукарь, если можно поставить своего за пятьсот? Или даже меньше. Но тему свою Андреич знал туго.

— А с местными линейными ментами как отношения?

— Они ни во что не вмешиваются, если платить вовремя.

— Ладно, поехали, посмотрим на месте.

Аэропорт пока и близко не похож на тот Шарик, что был знаком каждому москвичу будущего, который привык гонять в Прагу на выходные просто, чтобы попить пивка. Ну, такой вот сложился стереотип о москвичах у людей, чью жизнь испортила прописка в ином регионе. Первый терминал был обычным советским аэропортом, рожденным каким-то конструктивистом без малейших проблесков фантазии. Простая стеклянная коробка, которая должна было символизировать нечто. Но она ничего не символизировала, у нее это не получалось. Коробка эта была забита толпами людей с баулами и чемоданами, матерящимися, дымящими сигаретами прямо в зале прилета и вылета.