- А с волосьями-то обошлось, а? Нето б ходить вам обеим с голыми головами!

- А почему нам, не тебе?

- Бабы на рынке говорили, им только светлые волоса нужны, в моде у них парики белокурые, как у волков овечьи шкуры!

- Катька, так ты знала про волоса?!

- Вестимо, знала! Чего раньше времени-то огорчать?

- Ну, уж этого я тебе по гроб жизни не забуду, - Нелли расхохоталась, хотя от смеха больно ломило в ребрах.

- Эх, поясница моя не даст на кровать ее переложить, - подосадовала женщина, склоняясь над Парашей. - Да и вы слабые обеи. Вставайте с полу-то, вставайте, на камнях валяться - хворей набираться. Я уж не отважилась синим молодчикам велеть вас получше уложить, хоть и дурни, да мало ли.

- И то чуть не догадался один, - Нелли, присев, оглядывалась по сторонам.

Множество убогих жилищ довелось ей повидать за недели странствий, но это чем-то отличалось от прочих. В большом камине с нечищеной сто лет решеткою булькал на крюке котел, это и был единственный свет в комнате, где уже начало темнеть. Впрочем, днем едва ль было тут много светлей, чем ночью: два забранных сероватой слюдою окошка казались слишком уж малы, а с третьего, в коем пластинки давно повылетели из своих свинцовых рамок, ставень, похоже, не снимался никогда. Единственную, широченную, кровать украшал темный бархатный полог, даже в игре сполохов неверного пламени устрашающе драный и пыльный. Не хотела б Нелли его разглядывать при ярком свете.

- Да ты уж, Кандилехо, могла б поболе зелья налить. Тютелька в тютельку пришлось, без запаса.

- Да побоялась, матушка Мадлон, так оно и вовсе можно не оттаять. - Катя, к вящему изумлению Нелли, говорила по-французски, хотя и произносила дурно. - Что-то Прасковья долго не очухается, а?

- Не бось, будет жива. Всяк по-своему такое питье выносит. К тому ж вы бабы рожавшие, а она девка.

- Катька, а у тебя вправду дети есть? - Нелли поднимала руки, сгибала ноги, разминая тело, выгоняя остатки незримых иголочек. - И откуда, ты, добрая женщина, знаешь, что есть у меня сын? Что я замужняя, а Прасковья нет, это понятно, по кольцу да по убору.

- Прям тебе, по убору! - фыркнула Катя вместо той, кого назвала Мадлон. Та, меж тем, наклонилась вновь над Парашей с чашкою и тряпицей в руках. - Дети у меня есть, но мало, трое.

- Мало?! Мы ж еще молодые!

- Двадцать два года, не такая уж молодость. У других по пятеро бывает. Старший, Янко, маленькой барон цыганский.

- Будет бароном после твоего мужа? - Нелли, в отличье от совершенно успокоившейся Кати, наблюдала исподволь, как Мадлон отирает Парашино лицо мокрым полотном. Какое ж оно бледное!

- Зачем будет? Он уж сейчас барон.

- Ты разве тоже вдова? - голос Нелли упал.

- Нет же, - отмахнулась Катя. - У нас все по-другому, тебе объяснять - только запутывать. - Про Филиппушку лучше скажи.

- Не могу теперь, - сквозь зубы проговорила Нелли. - Лучше меньше сейчас вспоминать, ужо после погорюю. Мне сейчас Романа надобно найти да отобрать у них, у синих.

- Роман, твой сын?

- Платон мой сын, дома остался, ну не дома, неважно. А Роман брат, девять годов ему о прошлой неделе сравнялось, уж ты не застала.

- Девять годов? Так вот она, тень двойная на луне! Я-то в толк взять не могла все годы! - Катя покрутила головою по плечам. - Ох, задеревенела вся, мочи нет!

Параша еле слышно застонала.

- Ну, Бог троицу любит, - довольно заметила Мадлон. - Есть у меня славное винцо, пополам с водицей напьетесь, вовсе ладно будет. Слышишь, златовласая моя, все ладно с твоей подружкой! А ты, Кандилехо, чай, вовсе отошла?

- Ты знаешь ее цыганское имя? - Да, в первый раз Нелли не показалось, женщина вправду обращалась к Кате по-свойски.

- А сама я кто, по-твоему, златовласая?

На цыганку женщина ну никак не походила: серый чепец, серый передник, все самого грубого полотна, темное платье винного цвету, ни ленточки, ни колечка. Не непременно надобно цыганке быть в цыганском наряде, да только та же Катя, еще почитая себя крестьянкою, страх как любила все красное. К яркому любовь у цыган в крови.

- Цыганку и единственный цветочек выдаст, - усмехнулась Мадлон, верно поняв изучающий взгляд Елены. - Не веришь? Глянь!

Из почерневшей глиняной вазы, украшавшей каминную доску, женщина вытянула желтый цветок. Что за цветок, Бог весть, верно местный, вовсе невзрачный. Мадлон поднесла цветочек к своему унылому воротнику-стоечке… И невзрачное лицо ее вмиг переменилось от соседства с невзрачным растеньем. Словно вдвое выросли ресницы, брови дрогнули, будто изготовившиеся к полету крылья, желтые искорки засверкали в черноте глаз, словно кувшинки в омуте, темные губы капризно изогнулись…

- Нещасные мы женщины, цыганки, без украшений никак нам нельзя, - Мадлон засмеялась, а вослед за ней и Катя.

- Вот уж верно, в строгом наряде в тебе цыганки не признать, - согласилась Нелли. - Только из чего иметь столь безобидный секрет?

- Кабы я знала о том раньше, так не осталась бы одна сейчас, - Катя сделалась сумрачна. - Я здесь была три дни тому, а люди мои остановились в трактире. Пятеро молодцов со мною было, каждый на все руки. А к утру ни один не пришел. Патруль синий проходил, увидали, что цыганы сидят себе вино попивают, тут уж и перестреляли всех, прямо на заднем дворе.

- Но отчего… - Сердце Нелли упало: пять человек через нее погибли. - Дворян они убивают, а цыганы при чем?

- Не знаю, - Катя стиснула зубы.

- Дело простое, милые, - Мадлон усмехнулась. - Всяк изверг любит, чтоб за границу пределов его власти люд только с оружьем на войну ходил. А как человек без войны к соседям пойдет, ну увидит, что им живется веселей? А цыганы народ вольный, границ-пределов для них нету. С цыганами молва летит, извергам это не любо. Чаще всего в шпионстве обвинят, ну да вина всегда сыщется, была б охота. Я тут давно живу, вся улица знает, кто я. Да только соседи не донесут, боятся черного глазу, цыганского сглазу. А я, как синие власть забрали, хожу серой мышью. Ах, знала бы, упредила!

- Знать бы, где упасть, соломки подстелить, - возразила по-русски Параша, вроде бы понявшая речь Мадлон. - Я чаю, с Катькою молодцы знали, на что шли, без обиды умерли. Ох, мука-то мученическая лежать с деревянными устами, когда вокруг языками рожь молотят!

- Очнулась!! - разом закричали Нелли и Катя.

Мадлон меж тем уже развела водою розовое вино, при чем на всех трех у нее нашлась только одна оловянная кружка. Впрочем, с малолетства друг к дружке привычные, они и не думали брезговать, пустив убогую чару по кругу. Вино, вопреки уверениям, оказалось так себе, но силы подкрепляло замечательно.

- Что покойники меня корить воротятся, я и не боюсь, - Катя отерла ладонью губы. - Правду Парашка говорит, ехать сюда звала, да не упрашивала. Только одни-то мы как сладим, хотелось бы знать.

- В детстве сладили одни одинешеньки, - нахмурилась Нелли.

- Одинешеньки, как Федотка-сиротка, - усмехнулась Параша. - А батюшка, а Филипп Антоныч, а народ с Алтая?

- Так те не враз подоспели, - заспорила Нелли, сделавши еще один глоток - такой большой, что кольнуло в груди. - Может и теперь кто по дороге-то поможет! Я о другом речь веду - мы сами решили, что нам, трем, делать надобно. И теперь должны решить за себя, а там что Бог даст.

- Экой жмудский язык-то чудной, - заметила Мадлон, наполняя водою кружку вновь.

- Да не жмудь они, говорила ж я, русские, - отозвалась Катя на дурном своем французском. Положительно, Нелли уж сама смешалась, кто кого понимал и как.

- А, из Варшавы, - Мадлон, верно, впрямь почитала свое вино хорошим, коль скоро наливала придирчиво отмеривая.

- Ты мне объясни, касатка, первым делом, кому тут и на что сдался твой братец? - воротилась Катя.

- Ошибкою украли, с племянником перепутали.