Господин де Роскоф тоже глядел строго и невесело.

Но она же наверное знает, что ее святой король - никакая не нечистая сила! Пустое, это для отца Модеста никакое не доказательство. И другие так думали, допрежь тебя, скажет он и будет по-своему прав.

- Логика голосу сердечному не внимает, - Нелли вздохнула. - Что толку, что тогда, средь лилей на поляне, глядел он таким светлым.

- Ты сказала, на поляне среди лилей? - отец Модест весь подобрался. - Нелли, дитя мое, вспомни, далеко ль от видения были самое мощи?

- Да он рядом с ними и сидел. Прямо на носилках. Король мальчик, меньше Романа.

- Уф… - в часовне, где так и не пахло лилеями, заблагоухало таким человеческим, таким обыденным запахом лаванды: отец Модест вытащил из обшлага платок и отер выступившую на челе обильную испарину. - Не соскучишься с тобою. Тебе вправду было святое видение, маленькая Нелли.

- Я поверил бы и без доказательств, - заговорил наконец господин де Роскоф. - Сие выход, коего мы сами не могли сыскать. Другого нет. Еще недавно я сказал бы, может статься, что не хотел бы дожить до сего дня. Но доживши до него, я говорю: щаслив, ибо вместо мог бы дожить до дня многожды худшего. Помилуй нас Господь.

- Аминь, - ответил отец Модест.

Катя стояла посередь маленького садика, того самого, где полдня тому нашла пристанище Нелли, чтобы перебрать с собою наедине наломанные дрова. Вот вить странность, у ней возникло сейчас чувство, что и подруга укрылась среди неумело подстриженной хвои с подобными же намереньями. Но Катька же, вроде как, ничего не натворила. Либо - похуже чем Нелли, натворила что-то неладное в собственной душе. Рука молодой цыганки, потянувшаяся сорвать мелкий темный розан, застыла, сжимая колючий стебель. Ровно и шипов не чует…

Нелли решительно спустилась в садик, прошла к неуклюжей, загробного виду скамейке на львиных каменных лапах.

Катя обернулась и кивнула подруге, но как-то все слишком медленно.

- А скажи, Катька, как это Иеремия выспросил синего без магнетических зеркал? - Спросила Нелли, чтоб хоть чего-нибудь сказать. - Нифонт по-иному все делал.

- И, скажешь тож, Нифонт, - Катя неожиданно оживилась. Нелли даже подумалось было, что недобрая задумчивость подруги ей попросту примнилась. - Нифонт работал, как его отец да дед работали. А Ерёмка - другое дело. У них вить в семье целая наука, как злые уменья от рожденья развивать. Уже четырех годов должно уметь чужому человеку так в затылок уставиться, чтоб тот обернулся на тебя. Тут, я чаю, и глядеть надобно выучиться подолгу не мигая, и всею силою в этот самый взгляд уходить. Ох, не враз такого добьешься. Пятилетка должна мелкая живность слушаться, вроде щенят. К осьми годам уж надо помаленьку с лошадью слаживать. Долгая наука, и лаской и таской вколачивается, и, главное, великими трудами.

- Ну, это я и без тебя догадываюсь, хоть эдаких подробностей и не слыхала. А какое ж для Иеремии исключенье?

- У них в хозяйстве заместо кошки больших ужей держали, - Катя улыбнулась с какой-то нежданной мягкостью. - Уж он взаправду лучше от мышей. Хотя кошку-то, правду сказать, молоком можно и не баловать, а вот ужу беспременно каждый день блюдечко поставь, иначе к дому не привяжется. Понятно, дети с ними баловались, и Ерёмка, и три его сестры. Был он двух годков. Мать по хозяйству захлопоталась, девчонки при ней, никто и не глядел, как он на огороде играет. А потом глядят - нету мальчонки. На дворе не видать, на огородах не видать, а вокруг хозяйства просека у них была, до лесу малому самому не добраться. Куда дитё подевалось? Мать, понятно, напугалась кабы зверь не уволок, сама помнишь, какие там места. Бегает, кличет, нет как нет. Бежит, а на задах вроде как яма раскрылась, аршина в три в обхвате. Глянула вниз да обомлела. Гадюки там, оказалось, на зиму гнездо себе свили, огромное. Дитенок, видать, прыгал сверху, да и провались. Сидит Ерёмка в яме, а змей растревоженных там не меньше дюжины.

- Брр, - Нелли поежилась. Раз Иеремия жив-здоров, то, надо думать, противоядия у людей Крепости нашлись. А все же жутко представить младенца в земляной яме, из стен коей, словно бы ожившие корни древесные, лезут змеи.

- Так он сидит там, - Катя продолжала улыбаться, - улыбается, песенку какую-то гулит. Двух гадюк на шею себе повесил, одной голову обкрутил, а из четвертой ручонками узлы вяжет, ровно из веревки. Привык, вишь, ужами-то забавляться домашними. Так мать незнамо сколько стояла столбом - боялась змей лишнего рассердить. Так уж и пришлось ей дождаться, покуда дитё самое не наскучило змеями. Сам он их поснимал и стал из ямы карабкаться, тут уж она его и подхватила да прочь! Ни единого укуса, мать покуда глядела, уж приметила, что гадюки-то ровно шелковые были. Нифонт о ту пору в отъезде был, в китайских краях, но уж как воротился, она все рассказала. Тут Нифонт и понял, что Ерёмка уродился таков, какими в ихней семье всю жизнь быть научаются. И то, мать его была хоть сама из немудреных девок, но дед ее духов умел бубном скликать. Такой у айротов называется шаман. И вправду сказать, все китайские да прочие дела Ерёмка играючи одолел, а уж с тринадцати годов с ним и сам Нифонт не тягается.

- Что-то ты больно много о том знаешь, - подозрительно заметила Нелли.

- Случаем, - Катя густо покраснела. - Покуда занимались тем сем, так слово за слово…

- Слушай, Катька, а ты не влюбилась ненароком?

- Нет, - отчего-то предположенье о стреле Амура произвело на молодую цыганку довольно странное действие. Теперь она не глядела смущенною, напротив, воспряла словно бы в гневе. Краска замешательства, казавшаяся ей необычайно к лицу, сменилась некрасивою бледностью. - То есть да, твоя правда, и вовсе худо, коли уж и со стороны видать.

- А чего ж тут худого? - Нелли улыбнулась. - Худо я ваши обычаи понимаю, что верно, то верно, но ты, вроде как, женщина вольная? Или в том дело, что ты старше будешь?

- Да глупости, - отмахнулась Катя в горькой досаде. - Моложе, старше, пустое. Не помнишь разве, кто я?

- Ах, вот оно что, - Нелли сочувственно кивнула. - Ты - племени лавари, из князей цыганских. Он, стало быть, тебе не ровня.

- Опять ты не понимаешь! - Катя выпустила, наконец, розовую ветку, так и не сорвавши себе бутона. - Разве в том дело…

- Ну, так либо говори в чем, либо пойду я, без твоих амуров хлопот много. - Нелли притворилась, что приподымается со скамьи. По детской памяти знала она наверное, что подруга сейчас не вытерпит.

- Мы по древним правдам живем, не по новым, - Катя глядела куда-то мимо Нелли, на чахлый цветник. - Через них весь мирострой иначе глядит.

- Да помню я, осквернение порога то самое, опять же мертвецов ты боишься…

- Не боюсь. Ну, почти не боюсь, - поправилась Катя, поймав насмешливой взгляд подруги. - Боялась покуда разуметь не могла, что к чему. Мы, цыганы, людишки не трусливые. Страх у нас вроде как подсказка, в крови живущая. Кровь она умная, знает, что запрет в человека только страхом втемяшить можно. Ну, ладно, не только. Еще бывает противно когда так, что мочи нету, тож не переступить. Хотя страх все ж таки крепче схватывает.

- Ну, не думается мне, что с этим молодым человеком ты б умерла со страху, оказавшись ночью под одною кровлей, - поддразнила Нелли. - И что противен он тебе безмерно, извини, не похоже.

- Ну мало ль еще приметок для знающего человечка, - лицо Катино сделалось скучным. - Перечислять все времени не достанет, сама ж говоришь, хлопот много.

- Так говори просто, в чем суть.

- По сердцу мне Ерёма, врать не буду, мало кто так по сердцу казался, - вздохнула Катя. - Нето, что с полуслова друг дружку понимаем, с полувзгляда. Только он, вишь, крови-то проклятой. В крови все дело. Злых знаний у нас, лавари, может и немногим помене будет, нежели у потомков того Мелентия. А вот проклятия на нас нету. Нельзя с проклятым любиться, свою кровь от этого зачернишь, даже коли дети прямиком с того не пойдут. Любым детям чернота из оскверненного сосуда перельется. А моя кровь - дорогая, царская. Мало лавари-то по земле бродит.