Там ведь не такие дурные, как на земле.

Панас сначала бекал-мекал, а через неделю уже ничего себе, читал. Через две недели Панас так наловчился, что потрафил бы читать Псалтырь на добрых поминках за чарку горелки. На земле его похоронили без попа и дьяк не читал, потому что жене нечем было ему заплатить.

В счастливой улыбке Панас разинул рот чуть не на все небо. Смело отправился он к святому Петру.

— Эй! — крикнул Панас с одной стороны ворот.

— Кто там? — спросил с другой стороны Петр.

— Я! Панас!

— Ну что, научился?

— Научился!

— А ну, попробуй почитай! — Петр заскрипел воротами и вышел послушать.

Панас откашлялся раз, другой, раскрыл засаленный Псалтырь и стал читать преважно, словно ксендз в костеле.

Петр кивал головой и удивлялся.

— Ну что, — говорит Панас, — хорошо?

— Гм, хорошо. Теперь, Панаска, иди смело в… ад.

— Что?!

Панас приставил руку к правому уху. Ему показалось, что он что-то недослышал.

— В ад иди! — гневно крикнул Петр. — Видишь, какой ты неученый, какой ты «темный мужичина»! Вот и твои оправдания никчемные. Человеку нужно только захотеть. Смотри, как ты быстро научился читать, когда подступило, как говорится, с ножом к горлу! Небось кабы захотел, так и на земле много чего хорошего сделал бы. А теперь убирайся в пекло, душа гулящая! Не мозоль мне глаза, плутяга!

Панас от удивления и страха так разинул рот, что чуть все небо не проглотил. Однако полещука не так-то легко сбить с панталыку. Не успел Петр затворить ворота, как Панас смело крикнул:

— Погоди!

За то время, что Панас околачивался на небе, он освоился тут, как на собственном покосе.

— Чего ты? — строго уставился на него Петр, нахмурив седые брови.

— «Чего ты?» — передразнил его Панас. — Разве ж так можно?

— Что «разве так можно»?

— Думаешь, полещука голыми руками возьмешь? Разве можно так насмехаться над старым хлеборобом? Сказал бы сразу, что, мол, кабы хотел, так все бы успел на земле сделать. Я б тогда и не спорил. Что ж, либо пан, либо пропал! А то Псалтырь в руки тычешь: на, учись! Сколько пота мне стоило это мое образование! Чем же ты мне заплатишь за труды, коли и ломаного гроша на небе нету! Что же мне теперь делать?

Пожалел его Петр:

— Иди, шельмец, в рай. Тебя не переспоришь.

Живется Панасу в раю, как сыру в масле. Усердно Псалтырь читает, прислуживает святым, трубки подает. Но вскорости заскучал: привык полещук к работе, без нее ему невмоготу. Подмазался он снова к ключарю Петру;

— Давай-ка, дядька, помогу тебе около ворот копошиться, а то одному-то небось тяжеленько?

Согласился Петр.

И сделался Панас помощником ключаря при райских вратах. Коли душа какая в ворота стучится, Петр только ключ повернет, а Панас открывает, Петр глянет, стоит ли в рай пускать, а Панас тем временем высунет лысину, смотрит, может, знакомый повстречается. Частенько болтал он таким образом со своими односельчанами, допытывался новостей. Полещук нигде не пропадет…

Однажды высунул он, как обычно, голову, чтобы посмотреть, где что делается, и вдруг вздрогнул, словно кто его укусил:

— Боже мой! Кого ж это я вижу? Это ж Тэкля! Женка моя! Она, лопни глаза мои, она…

Петр долго Тэклю не допрашивал, потому что знал, как ее мучил Панас на земле, и сразу впустил в рай.

— А! И ты тут как тут! — загремела Тэкля, завидев Панаса. — Вот уж не думала, не гадала! Уж не заблудилась ли я? Ведь твое-то местечко в аду!

— Боженька мой, мне теперь рай горше ада станет! — застонал Панас, стремительно перескочил высокую ограду, да и наутек.

— Панас! Панас! — звал его Петр. — Вернись!

Панас ударил во все лопатки. Он уже хорошо знал разные закоулки и глухие уголки на небе, нашел еще скитальцев-полещуков и заделался их старостой.

Поделил им Панас небо на полоски и приказал работать. Вот так работают и по сегодняшний день. И впрямь весело им живется. Какое жито там растет, какие леса шумят, так только дивись!

Бросил Панас старушку Тэклю, она ведь ему еще на земле достаточно опостылела, и взял себе двух женок. Только пусть вас это не удивляет, люди добрые, — на небе можно иметь много женок, потому что в другой раз уж в могилу не вгонят!

Панасовы жены, как и все бабы на свете, страшно любопытны, хочется им знать, где что делается.

Высунет одна голову на землю, усмехнется, глаза сияют…

— Солнышко взошло! — говорят люди на земле. Радуются деревенские, легко да весело становится у них на душе.

— Чего ты? Куда глаза вылупила? Может, парня молодого высматриваешь? — злится Панас на жену, как рванет ее за косы, как примется драть, так бедная от боли аж покраснеет.

Другая жена, тайком от сердитого мужа, тоже высовывает свое лицо на землю, такая же любопытная, как первая.

— Месяц светит, — говорят люди, — пора на ночлег!

Грустно глядит на землю Панасова жена и слушает, как маленький хлопчик на жалейке играет около речки.

— А, чтоб тебя, — злится Панас, — срам! Я тебе покажу, распутница, как на хлопцев глаза пялить!

Как двинет ей в плечо, так бедная аж повалится и волосами длинными лицо свое красивое закроет.

И плачут Панасовы женки, а люди на земле думают, что это дождь.

В усадьбе Панаса хлопотливые бабы всю ночь кудель прядут при лучинах.

— Звезды горят, — говорят люди на земле.

Порой Панас начинает огонь выбивать из трубки на току, где батраки цепами жито молотят.

— Гром гремит, молния сверкает, — говорят люди на земле.

А мельница на небе большая-пребольшая! Мелет себе и мелет. От завозу просто отбоя нет.

А как станет мельник муку из бороды вытряхивать, так все небо запылит.

— Снег валит! — говорят люди на земле.

Борух там корчму заложил на большаке. Пошла торговля, ярмарки, доходы — прямо не нахвалятся! Больше всего торгуют там дурнями. Этот товар повсюду ходкий.

Вы спросите, на что в раю деньги? Как же без них, коли и корчмарю и попу они потребны. Без них ни шагу! Даже и на небо выбраться с пустыми карманами трудновато: не будут звонить в колокола, не станут псалмов петь, не помолятся за грешную душу.

Одно только полещука на небе беспокоит: число ходоков от земли растет не по дням, а по часам. Как ни расставляют сторожей на границах, как ни строго с паспортами, а все ж таки никак не могут устеречь. Уж очень ловок народ на земле: круть-верть — и оглянуться не поспеешь, а он уж на небе. А там — делай с ним что хочешь: не идет назад, да и только, хоть ты его колотушкой…

Владимир Короткевич^{261}

В некоем прекрасном крае, немножко поближе к Солнцу и чуток подальше от Луны, в крае, богатом золотыми нивами, прозрачными реками, синими озерами да темными пущами… Словом, в том крае, где мы с тобой живем, стояла, а может, и теперь стоит одна изба.

А жил в этой избе крестьянин по имени Янка. Здоровый, как зубр, добрый и не очень мудрый. Было у него пятьдесят сынов, сорок волов и кошка. Ну, может, не пятьдесят сынов, а три, не сорок волов, а два. Но кошка была, уж можете мне поверить. Рыженькая такая, с белыми пятнышками. С четырьмя лапами. С одним хвостом.

Пахал Янка землю, пас коров и тучи. И жил бы совсем хорошо, если бы не свалилась на него беда.

Было это давно. Так давно, что на Беларуси тогда еще водились черти. И у каждого из тех чертей было свое место работы.

Один жил в воде, пас щук, линей да окуней. Был зеленый и лохматый, очень похожий на кучу тины. Звали его Водяник, или Водяной.

Второй жил в лесу, пас оленей и был похож на обросший мхом пень. Если встретишь, то и не отличишь. Звали его Лесовик, или Леший.

Но был и третий, что жил в избах и пас сверчков. Этот был самый вредный. Рожки у него были, как у козочки, зубки, как чесночок, хвостик, как помельце.