Мы тут были, козлятину ели.
Повернул царь коляску, махнул рукою:
— Козлятина, — говорит, — козлятина одна!
И пока там новый караул снаряжали ловить деревенского вора, Ванька с Васькой зря на Фонтанке не торчали, глаз не мозолили, а взяли чухонскую телегу, забрали золото, серебро и распростились с Петербургом.
Стал белый, светлый день, как приехали воры к морю.
Лошадь и телегу воры продали, купили пароход, сели на пароход и поплыли тихо и смирно в иностранные земли.
Приезжают воры к иностранному королю Молокиту.
А у того короля Молокиты была дочь царевна Чайна-прекрасная.
И влюбился Васька в Чайну-царевну. Посылает Васька сватов к королю.
Чайне люб Васька, а король Молокита не хочет:
— Выстрой, — говорит, — русскую церковь в трое суток, тогда и бери Чайну, а не то голову долой.
А Ваське что: ему Ванька поможет, Ванька к этому делу привычен, Ванька — деревенский.
И взялся Васька в трое суток русскую церковь строить.
День Ванька строит — выше окон,
— Принимайте, собор готов, — говорит Васька королю Молокиту.
И точно, — видит король, собор построен, от слова не отпирается.
И при освящении собора Ваську с царевной и повенчали.
Велел король Молокита нагрузить им двенадцать кораблей и с дарами отправил их в море.
И пали им попутные ветры — приятная погода.
Целы и невредимы вернулись они в Петербург.
Целую неделю выгружали корабли, да неделю пир пировали.
После пира стал вор Ванька прощаться с приятелем, а прощаясь, раскрыл ему свою тайность:
— Пожалел ты меня, выкупил, послужил и я тебе верою, правдою и неизменою! — сказал вор Ванька.
И пошел себе, ничего не взял, только попугайные ключи да мел-камень, все золото, серебро оставил приятелю.
И остался Васька Неменяев с своей молодой женой вдвоем без приятеля, и стали жить по-хорошему при всей обличности и удовольствии.
Хлоптун
Жил-был мужик с женою. Жили они хорошо, и век бы им вместе жить, да случился трудный год, не родилось хлеба, и пришлось расстаться.
Поехал Федор в Питер на заработки, осталась одна Марья со стариком да старухой.
Трудно было одной Марье.
Кое-как она перебилась, к осени полегче стало.
Ждет мужа, — нет вестей от Федора.
Ждать-пождать, — не едет Федор.
Да жив ли?
А тут говорят, помер.
Бабы от солдата слышали, что Федор помер.
Ну, а Марья в слезы, убивается, плачет.
— Хоть бы мертвый приехал, посмотреть бы еще разок!
Так Марья плачет, так ей скучно.
Прожила она в слезах осень, все тужит:
А Федор вдруг на святках и приезжает.
И уж так рада Марья, от радости плачет:
— А мне говорили, что ты помер!
— Ну, вот еще помер! И чего не наскажут бабы! И стали они поживать, Федор да Марья.
Все шло по-старому, будто никогда и не расставались они друг с другом, — не уезжал Федор в Питер, не оставалась одна Марья без мужа, — век вместе жили.
Все по-прежнему шло, как было.
Все… да не все: стало Марье думаться, и чем дальше, тем больше думалось:
«А что, как он мертвый?»
Случится на деревне покойник, Марье всегда охота посмотреть, ну, она и Федора зовет с собою,
Раз она уж так его упрашивала, приставала к нему, приставала — покойник-то очень уж богатый был, — насилу уговорила.
И пошли, вместе пошли.
Приходят они туда в дом, где покойник:
Собрались родственники, сняли покрышку, лицо открыли, чтобы посмотреть на покойника.
Тут и все потянулись:
С народом протиснулась и Марья.
Оглянулась Марья Федора поманить, смотрит, а он стоит у порога большой такой, выше всех на голову, усмехается.
«И чего же он усмехается?» — подумалось Марье, и чего-то страшно стало.
Начал народ расходиться. И они вышли, пошли домой.
Дорогой она его и спрашивает:
— Чего ты, Федор, смеялся?
— Так, ничего я… — не хочет отвечать.
А она пристает: скажи да скажи.
Федор молчит, все отнекивается, потом и говорит:
— Вот как покрышку с него сняли, а черти к нему так в рот и лезут.
— Что ж это такое?
— А хлоптун из него выйдет.
— Какой хлоптун?
— А такой! Пять годов живет хлоптун хорошо, чисто, и не признаешь, а потом и начнет: сперва есть скотину, а за скотиной и за людей принимается.
И как сказал это Федор, стало Марье опять как-то страшно, еще страшнее.
— А как же его извести, хлоптуна-то? — спрашивает Марья…
— А извести его очень просто, — говорит Федор, — от жеребца взять узду-обороть и уздой этой бить хлоптуна по рукам сзади, он и помрет.
Вернулись они домой, легли спать.
Заснул Федор.
А Марья не спит, боится.
«А что, если он хлоптун и есть?»
Боится, не спит Марья —
Куда все девалось, все прежнее?
Жили в душу Федор да Марья, теперь нет ничего.
Виду не подает Марья, — затаила в себе страх, — не сварлива она, угождает мужу, но уж смотрит совсем не так, не по-старому, невесело, вся извелась, громко не скажет, не засмеется.
Четыре года прожила Марья в страхе, четыре года прошло, как вернулся Федор из Питера, пятый пошел.
«Пять годов живет хлоптун хорошо, чисто и не признаешь, а потом и начнет: сперва есть скотину, а за скотиной за людей принимается!»
И как вспомнит Марья, так и упадет сердце.
И уж она не может больше терпеть, не спит, не ест, душит страх.
— Не сын ваш Федор… хлоптун! — крикнула Марья старику и старухе.
— Как так?
— Так что хлоптун! — и рассказала старикам Марья, что от самого от Федора о хлоптуне слышала, — последний год живет, кончится год, съест он нас.
Испугались старики.
— Съест он нас!
Всем страшно, все на стороже.
И стали за Федором присматривать.
Глядь, а он уж на дороге коров ест.
Обезумела Марья.
Трясутся старики.
Достали они от жеребца узду-обороть, подкараулили Федора, — подкрались сзади, да по рукам его уздой как дернут…
Упал Федор.
— Сгубила, — говорит, — ты меня!
Да тут и кончился.
Тут и все.
Евгений Замятин{148}
Ангел Дормидон
Был такой глупый ангел, по имени — Дормидон. Все ангелы, известно — от дыхания божия: дохнет господь — и ангел, дохнет — еще ангел. А тут погода была плохая, чихнулось — и вылетел ангел из чоха, оттого и несуразный. Рыластый, глазами, это, все туды-сюды, туды-сюды, и на левой руке, на мизинце, кольцо с аметистом: ну под стать ли это ангелу-то? А как до дела — так ему чтоб сразу все, с бухты-барахты, а потом и завалиться дрыхнуть. Так уж его терпели на небе, из милости больше.
