— Всё очень плохо, Киррлис? — спросил меня Прохор, увидев моё лицо.

— Даже не представляешь как, — кивнул я. — Людей там нужно будет срочно выводить, а место очищать ритуалом.

— А сейчас, что делать станем?

— Сейчас? — переспросил. — Пообщаемся с немцами у них казарме. Нужно узнать число пленных, кто старшие там, кто предатель, а кто не сломался до сих пор.

Отработанная схема с амулетами не подвела. Часовые легко пропустили нас на охраняемую территорию, указали командиров, а те рассказали всё, что нам было интересно. Дополнительно поделились записями и документами по лагерю. Теперь я знал, что данный концлагерь значился, как шталаг под номером триста тринадцать и располагался на месте советского пятого железнодорожного полка. Здания, превращённые в бараки для военнопленных, когда-то были обычными полковыми казармами. Только раньше в них жило около тысячи человек. Оккупанты же загнали в них несколько десятков тысяч. На данный момент в живых осталось двадцать семь тысяч. Умерли от голода с болезнями и были казнены от пяти до семи тысяч человек.

Несмотря на то, что военнопленные с виду находились в лучших условиях, чем кулебякинцы, смертность среди них была в несколько раз выше. Каждый день утром к могильному рву выносили из бараков не меньше десяти человек. Когда и больше. В течение дня количество умерших увеличивалось в два-три раза. И это не считая несчастных, которые умирали от немецких экзекуций. Ещё больше расстреливалось. Только сегодня у рва пустили по пуле в голову ста сорока красноармейцам. Ужасным было то, что не все застреленные умирали сразу. Немец поделился рассказом, как был засыпан землёй один из слоёв тел, а потом ещё полдня земля ходила ходуном. От него я узнал, что в заполненном рву-могиле лежат останки не менее чем двух тысяч пленных. Семь слоёв из мёртвых тел, присыпанных хлоркой и землёй. Пятнадцать метров в длину, пять в глубину и семь в ширину. Рядом стояла ещё одна такая же могила, и там уже заполнялся четвёртый слой. Кроме рвов имелись и меньшие по численности захоронения, где закапывали тела до начала зимы.

Мы слушали немца, рассказывающего о казнях и смертях, как о чём-то лёгком и интересном, будто делившегося охотничьей байкой и наши кулаки сжимались, а зубы скрипели от ненависти. Так и подмывало отдать приказ оборотням и варгам, чтобы они зачистили этих натуральных нелюдей. Жаль, что это было невозможно. Слишком явный след ко мне. Немцы сразу же поймут, что я заинтересовался концлагерем и примут соответствующие меры. А зная их жестокость страшно представить, что они сделают с военнопленными. Дадут отравленную пищу? Сожгут прямо в бараках? Сгонят в глубокую яму и живых засыплют землёй? Раздавят танками?

Но и оставлять в живых этих монстров в человеческом обличии не хотелось.

Я использовал на рассказчиках ментальный амулет. Когда их разум оказался под полным моим контролем, приказал им:

— Найдите крепкого алкоголя и пейте. Вы трое быстро уснёте, а ты их застрелишь, затем выйдешь на улицу и примешься стрелять по часовым. При этом будешь кричать про кошмары, приходящих к тебе во сне мёртвых, что твои предки сказали, что путь в Вальхаллу тебе закрыт из-за того, что опозорил себя, как воина. Когда останется последний патрон, пусти его себе в голову.

Вся одурманенная магией четвёрка в один голос без каких-либо эмоций сказали:

— Да, слушаюсь.

Я посмотрел на товарищей:

— Уходим. Чары будут действовать часа два, не дольше.

— Лучше бы ты разрешил нам свернуть их поганые шеи, — с рычащими нотками и с мелькавшими в глубине глаз красными огоньками ответил Семянчиков.

— И тогда бы немцы обязательно что-то заподозрили бы. Думаешь, Иван, мне не хочется лично их прибить?

— Думаю, что хочется и ещё как, — кивнул он, потом с ненавистью посмотрел на гитлеровцев, что уже стали собирать «стол». Уже сейчас на столе из обычных досок, выкрашенных белой краской, стояли две стеклянных бутылки с коричневым напитком. На четверых этого мало чтобы упиться до безумия и создания легенды в глазах немецких следователей, но, авось, ещё найдут что-то. Вот как раз один из офицеров, обречённых на заклание, выскочил на улицу, скорее всего, рванул за добавкой.

К слову сказать, в ходе допроса я интересовался не только шталагом 313, но и прочими подобными объектами. Совершать ещё одну очередную ошибку мне не хотелось. Так я узнал о гетто, где содержались военнопленные и местные жители, которое располагалось в самом городе на Верхней Набережной улице на востоке города. Крупный овраг в той стороне превращён в могильник и на сегодняшний день там казнено не менее десяти тысяч человек. Около тысячи утоплено в Западной Двине, даром, что та протекает совсем рядом с гетто. Всё там же в восточной стороне на другом берегу Западной Двины на территории зеркальной фабрики немцы создали ещё один лагерь, к счастью, «всего лишь» рабочий. Вот только условия там оказались людоедскими, лишь немного лучше, чем в гетто и шталаге.

Когда я вернулся в лагерь, то отправил в Витебск одного из самых надёжных кандидатов на перерождение в Очаге. Сейчас он был обычным человеком, что представляло его в выгодном свете перед оборотнями. Те-то для моего задания не годятся совершенно из-за горячей крови и вспыльчивого нрава. Легко сорвутся и устроят бойню среди гитлеровских надсмотрщиков. Кандидат получил амулеты, инструкции и отправился в Витебск. Там он должен под разными личинами пожить в немецких лагерях, присмотреться, оценить обстановку, приметить нужных людей и многое другое. Для такого нужна железная выдержка. И он ею обладал судя по отзывам моих подчинённых.

Я не собирался повторять лепельский сценарий. Для этого у меня нет ни сил, ни времени, ни средств. В Витебске помочь узникам может только Красная армия. Надеюсь, когда я представлю Озерову информацию и документы по концлагерям, а он передаст ту дальше, в Москве перестанут оттягивать наступление на Витебск.

— И сколько мы потратили на эти вэщи? — Сталин обвёл взглядом собравшихся. Всего в его кабинете сейчас находилось шесть человек. И это была значительная часть из числа допущенных к гостайне, связанной с операцией «Великий могол». — Цифры я уже видэл, хочэтся услышать, так сказать, сравнительные факты, — и слегка коснулся трубкой раскрытой папки со стопкой бумажных листов.

— Кхм, Иосиф Виссарионович, — кашлянул Микоян, — мы отдали примерно сорок танков тэ тридцать четыре.

— Это, примерно, полнокровный отдельный танковый батальон, товарищ Сталин, — следом за Анастасом сказал Александр Василевский, который на данный момент руководил генштабом. — Или даже полк по текущим реалиям.

— А танковый полк способэн проломить нэмэцкую оборону в том мэстэ и развить наступлэние?

— Всё зависит… — начал было говорить генерал-майор, но поймал недовольный взгляд хозяина кабинета и быстро произнёс. — В месте предполагаемого удара местность абсолютно не пригодна для танкового наступления.

— Товарищи Молотов и Жуков сейчас лично присутствуют на испытаниях, совмещённых с учениями, — взял слово Берия. — Уже завтра они предоставят всю информацию и поделятся личным мнением.

*****

Остатки двух стрелковых полков были сведены в три батальона. Но в реальности красноармейцев набралось на слегка раздутый стрелковый батальон полного состава военного времени.

— Что там дают, не знаешь, Кузьма? — тихо спросил у приятеля Олег Коваль. Они были единственными, кто остался живым и оказался в строю из отдельного батальона охраны НКВД, принявшего бой летом прошлого года в Белоруссии и откатившегося до самой Москвы. Осенью батальон был зачислен в состав тридцать девятого полка НКВД, от которого к весне сорок второго года осталось активных штыков двести с небольшим. И это несмотря на то, что в декабре сорок первого полк отводился для пополнения личным составом и матобеспечения.

— Ребята гуторят, что какие-то медальоны на руку дают.

— Смертники?