Как мне показалось, за этой фразой следовало невысказанное: «А ты? А ты умеешь справляться с беспокойствами? Ты вообще хорошо спишь по ночам?»

Честным ответом на эти вопросы было бы повторяющееся «нет», что оставило бы моральную победу на стороне Альфреда, а я была не в том настроении, чтобы раскидываться победами, даже такими мелкими, направо и налево. Я просто позвала Армандо и сказала, что мы уезжаем. Он обрадовался.

Поскольку Карл все еще не вернулся из Праги, ехать надо было на коричневом «живом мертвеце» Филиппа Петровича. Я и Армандо стояли возле машины и ждали, когда вернется с прогулки ее хозяин.

Через несколько минут ожидания Армандо как бы между прочим спросил:

– Принц не выйдет проститься?

– Принц? – не сразу поняла Настя. – Ах, этот… Нет, Денис не выйдет, он уехал. Ты разве не знал?

Армандо отрицательно помотал головой. Минут через пять он спросил:

– И далеко?

– Что – далеко?

– Далеко уехал ваш муж, принцесса?

– Далеко, – сказала я, повернувшись так, чтобы Армандо не видел выражения моего лица. – Далеко.

Армандо сочувственно вздохнул.

Филипп Петрович появился минут через двадцать. Он находился в нехарактерном для себя задумчивом настроении. И он был один.

И чтобы всем все было понятно относительно Филиппа Петровича, – его тихая задумчивость не была связана с тем фактом, что доктор Бромберг не вернулся с прогулки.

Она проистекала из того, что доктор Бромберг успел рассказать.

Чтобы не нервировать Альфреда, они отъехали на пару километров от загородной резиденции последнего демона, а потом Филипп Петрович остановил машину, поставил на колени чемоданчик Бромберга и дважды повернул ключ.

– Вот… – начал было он, но тут встретился глазами с Настей и понял, что волнует ее не столько содержимое чемодана, сколько судьба бывшего владельца.

– Нет, – неохотно проговорил Филипп Петрович. – Ничего особо ужасного я с ним не сделал. Хлипкий оказался этот ваш доктор Бромберг. И не стоит на меня так смотреть, принцесса. Доктор жив и более-менее здоров.

– Более-менее?

– Не считая всяких ссадин, царапин, помятостей… И морального ущерба. В итоге, – воодушевленно объявил Филипп Петрович, – была добыта ценная информация, а жертв и разрушений практически нет.

Он посмотрел на Настю в ожидании если не аплодисментов, то хотя бы одобрительного взгляда, но не дождался, хмыкнул и раскрыл чемодан.

– Что это еще за…? – спросила Настя, опасливо заглядывая внутрь.

– Это подарок, – сказал Филипп Петрович. – Подарок от Леонарда одной старой знакомой. Очень старой знакомой.

Подарок – не совсем подходящее слово для этого случая, и хотя денег за ЭТО Леонард не требовал, все равно содержимое чемоданчика было из разряда тех вещей, что лучше никогда не получать, ни даром, ни за деньги.

«Очень старой знакомой» Леонарда, конечно же, была Елизавета Прекрасная и по совместительству бессмертная, рыжеволосая бестия с претензиями. Наши с ней дорожки пару раз пересекались, но не думаю, чтобы в Лизиной памяти это оставило сколь-нибудь существенный след – за тысячи лет чего только не насмотришься. По мне же она проехалась глубоко и болезненно, словно ее имя вырезали мне осколком стекла на предплечье, вырезали на совесть, чтобы рука ныла каждый раз при смене погоды.

В тот момент, когда наши с Лизой пути-дороги пересеклись впервые, она играла на стороне Леонарда, помогала ему воплощать в жизнь проект «Новое будущее». Зачем она это делала – понятия не имею. Леонарду она была нужна как уникальный биологический тип, а вот он ей – вряд ли. Лиза вела себя как гуляющая сама по себе кошка. Жестокая, эгоистичная, бессмертная кошка, смотревшая на людей как на способ удовлетворить свои потребности.

Когда мы с ней виделись в последний раз, Лиза сообщила, что снова ушла от Леонарда на вольные хлеба.

В промежутке между двумя этими встречами Филипп Петрович попытался ее убить, но Лизе эти усилия были глубоко безразличны. Она просто встала, отряхнулась и пошла дальше.

Впрочем, как оказалось, пределы есть у всего, в том числе и у безответственных Лизиных прогулок.

– Она больна, – сказал Филипп Петрович.

– Это как?

Филипп Петрович пожал плечами…

– Ты же помнишь Лизу? Ты же сам стрелял в нее раз десять, а ей хоть бы хны… Что это еще за болезни у бессмертных?

– Мне, честно говоря, наплевать, что у нее там за болезнь, – сказал Филипп Петрович. – Чесотка или расстройство желудка – это ее личное дело. Важно другое. В этом чемодане – лекарство. И если доктор не врет, Елизавета очень нуждается в этом лекарстве. А если доктор наврал, так я не поленюсь сюда вернуться…

– Ладно-ладно, мы поняли твои планы насчет доктора. Вернемся к Лизе и лекарству. Почему это важно?

– Потому что ради этого лекарства она пойдет на все что угодно, и в том числе на то, что нужно нам.

– Например?

– Она расскажет, как добраться до Леонарда. Или, по крайней мере, расскажет все, что она знает про его планы.

– Хорошая идея, – рассудила Настя. – А ты знаешь, где она сейчас?

– Да, доктор дал мне приблизительные координаты.

– Отлично, поехали!

– Принцесса, – осторожно вмешался Армандо. – Это не самая лучшая идея… Во-первых, это опасно, во-вторых, вас ждут в Берлине.

– Я ее не боюсь! – Настя бросила недовольный взгляд на Армандо и хотела красноречиво пояснить, почему именно ей не страшна бессмертная Елизавета, но получилось как-то не очень: – Я ее не боюсь, потому что… Потому что она больна. И со мной будет Филипп Петрович.

– Ладно, – сказал Армандо. – Тогда, во-первых, вас ждут в Берлине, и только, во-вторых, – это опасно.

– Он прав, – сказал Филипп Петрович. – Не королевское это дело – по горам лазить и выкуривать всяких тварей из секретных убежищ….

– Так я и не королева.

– Я хотел сказать – не принцессино. Не принцесское.

– А я всего без году неделя принцесса, – не сдавалась Настя. – Давай представим, что для превращения в полноценную принцессу мне нужен какой-нибудь сертификат. И он потерялся на почте. И поэтому я могу вести себя совершенно раскованно, и я хочу так себя вести, и я хочу наведаться к Лизе и…

– Хватит, – сказал Армандо и положил руку ей на плечо.

Странно, но мне тут же расхотелось спорить. Это прикосновение… Армандо всегда выдерживал некоторую дистанцию между собой и мной, иногда эта дистанция была больше, иногда меньше, но она имела место как воплощение той истины, что несмотря на имеющиеся симпатии (и мне хотелось верить – взаимные) мы прежде всего связаны делом. Сначала Смайли поручил Армандо присматривать за мной, потом Армандо автоматически перешел в мое распоряжение вместе со всем лионейским персоналом, и вот эта дистанция была нарушена прикосновением его руки, как мне тогда показалось, достаточно тяжелым. Может быть, он даже слегка сжал мое плечо, но я не уверена.

Я обернулась, посмотрела на Армандо и поняла, какое послание было мне передано этим прикосновением. Это было не: «Успокойся, дорогая, сейчас я обо все договорюсь», это было не: «Разумеется, ты права, и я полностью на твоей стороне».

Это было:

– Хватит уже этих детских игр. Вспомни, кто ты и что тебе нужно сделать. Пусть Филипп займется Елизаветой, он справится. А у тебя есть дела поважнее.

Признание чужой правоты требовало некоторого времени, и Настя провела это время, изображая тяжкие раздумья в связи с только что открывшимися обстоятельствами. Она сжала губы, побарабанила ногтями по приборной доске, потерла указательным пальцем нос и только потом сказала: