Ахемен, Макс и Хумбан-Ундаш стояли на пригорке и смотрели, как с нуля созданные саперные части собирают понтонный мост из отдельных секций. Немыслимое по местным меркам сооружение сколачивали на берегу в квадратные плоты из калиброванных бревен, которые привезли сюда с гор Загроса, а потом спихивали в реку. Стук молотков и крики воинов разносились водой на сотни шагов. Потные матерящиеся мужики подгоняли секции друг к другу, упираясь шестомв дно, и забрасывали веревки своим товарищам, что стояли на уже готовых частях понтона. Секции скреплялись через бронзовые кольца, которые были вкручены в крайние бревна. Работа шла скоро, и деревянная дорога удлинялась на десять шагов каждые четверть часа.

— Глазам своим не верю, — честно признался Хумбан-Ундаш. — Великий, да как же это? Вроде бы и просто все, а вроде как и деяние, богов достойное.

— Да я тоже не верил, что получится, — сказал Ахемен. — Но ты смотри, ведь по реке, как по суше пойдем. И спрашивается, какого демона мы всю жизнь на надутых бурдюках переправлялись? Неужели никто догадаться не мог? Нет, Зар, ты все-таки голова.

— А что ты удивляешься, брат? Вон, в Вавилоне каменный мост стоит через Евфрат, а тут плоты деревянные веревками связали. Вот победим, и каменный мост построим. Да еще и проезд платный сделаем, чтобы казна свои деньги назад получила. Лахму уже место подыскивает, — сказал Пророк.

— Да, — согласился царь. — Мост — это хорошо. Если Двуречье заберем, то без него никак. Вавилон вечно бунтует, войско нужно быстро перебрасывать.

— Мы там порядок наведем, некому бунтовать будет, — успокоил Пророк добрейшего бога. — Все мятежи знать и жрецы устраивают, а простому пахарю все равно, кому налоги платить. Рыпнутся — под нож пустим.

К вечеру второго дня мост был наведен, и по нему пошли саперы, которые сразу же стали копать валы на случай нападения. Огромное войско будет идти не один день, да и подвоз оружия и припасов пойдет тут же, а потому лагерь строился на многие месяцы.

А к левому берегу великой реки уже подходили отряды, один за другим, разбитые на тысячи. Упрямо топали лучники из Аншана и Суз, поднимала пыль легкая персидская конница и тяжелые катафракты. Тащились сотни верблюдов, груженых воинской снастью. Великий царь отряды снабжения в отдельный род войск вывел, и не прогадал. Там, где лихой рубака одну половину имущества забудет, а другую потеряет, бывший жрец, что читать и писать умеет, куда лучше справлялся. У каждого отряда, что снабжением ведал, свой реестр припасов был, самим секретарем Великого царя составленный. Тот секретарь хорошим людям в снах кошмарных являлся, до того занудный был. По этому реестру каждая сотня и тысяча свои запасы имела, за которые командир того отряда лично отвечал, и учет им вел. Дивились воины, но и радовались. И сандалии в запасе были, и котлы, и палатки. И даже хватало всего. Не бывало такого до сих пор, чтобы в армии, да не забыли чего. Но, откровенно говоря, из воинских людей никто раньше и читать-то не умел. А тут неграмотных уже в сотники неохотно берут. Чуть до бунта заслуженных воинов дело не дошло, да сам царь и командующий Хумбан-Ундаш перед строем вышли и длинный свиток зачитали. И стыдно воинам стало, перестали буянить. А пехота все шла и шла. Фалангисты из-под Адамдуна и Тарьяны тащили свои длинные копья, а полуголые пращники с серебряной гривной на шее свысока поглядывали на сопящую пехоту. Их, отмеченных лично царем за непревзойденное метание гранат, собирали в отдельные сотни, и платили двойное жалование. Шли отряды из Кермана и бывших ассирийских провинций — Гамбулу, Парсуа и Хархар. Те природными ассирийцами не были, а потому в армию шли охотно. Уж больно им хотелось денег заработать и добычей воинской дома похвалиться. Отдельно ехали непривычно длинные телеги, укрытые кожами, где везли разобранные осадные башни, тараны и требушеты. Отряд же, что обслуживал сифонофоры, вообще свысока смотрел на всех остальных, имея четвертый класс в новой иерархии. Только тяжелая кавалерия в полном доспехе была равна им по статусу, и гордились этим бывшие лучники неимоверно. Это ж они к знати теперь относились, и таскали по положению серебряную цепь с медальоном, где священный огонь изображен. Почетную цепь увидев, самый богатый купец в поклоне сгибался, когда к нему в лавку такой воин заходил. Даже голова у простых мужиков от такого кружиться начинала.

— Как же поменялось все, государь, — удивлялся Хумбан-Ундаш. — Я с пятнадцати лет воюю, вырос в походах этих. Казалось бы, все уже знаю, а удивляться не перестаю. Это же какой порядок у нас стал! Вроде бы и сам многое из этого сделал, а вроде бы и боги какие-то в ухо шептали.

— Ты чего, Хумбан, забываешь, кто у нас по божественной части? Вон Заратуштра стоит, с ним сам Ахурамазда по ночам разговаривает. Иначе, как богу, не под силу это никому, — убежденно сказал царь. — Я когда увидел, как осадную башню в повозку сложили, доска к доске, хотел от радости, как баба, расплакаться. Ну не может человек сам все так разумно сотворить.

— Ты, брат, людей недооцениваешь, — сказал Пророк. — Ты простому мастеру при всех кошель вручил и молодцом назвал. Да он теперь тебе такое придумает, что ни одному богу не под силу, я тебе точно говорю. Потому что бог — он один, а мастеров таких — тысячи.

— Ох, смотрю, и сердце радуется, — сказал Ахемен. — Это ж какую мы силищу собрали.

— Не хвались, брат, еще воевать не начали. Ассирийцы- вояки крепкие, — сказал Макс.

— Да, ты прав, бог хвастунов не любит.

А мимо продолжали нескончаемой рекой идти тысячи воинов, которые при виде царя начинали истошно орать от восторга. А он махал им рукой в ответ, и каждому казалось, что он именно ему машет.

За месяц до этих событий. Дур-Унташ

Молоденький жрец по имени Нур-Син, которого сам Великий Пророк удостоил личного поручения, день и ночь корпел над своим детищем. Сам Мудрейший задачу поставил очень общо. Просто обронил небрежно, что, мол, ничего сложного. Берешь всякие тряпки, веревки старые, кипятишь, пока каша не получится, потом сеткой вылавливаешь и под пресс кладешь. И пошел себе. А он стоял и рот бессмысленно открывал, ведь то, что с высоты величия такого мудреца простым было, то для него почти невыполнимым оказалось. День и ночь он трудился, многие месяцы, все тряпки и веревки извел. Дров столько сжег, что уже отец-настоятель ругаться начал. Бестолковый, говорит, ты мальчишка. Куда вылез вперед умудренных жрецов? Вот теперь только дрова переводишь впустую, а тут, на минуточку, до леса неблизко, степь.

И не получалось у Нур-Сина ничего. Либо куски какие-то в той каше оставались, либо ту кашу сито не брало, либо лист тот рвался, когда его в руки берешь. И вот сегодня во сне решение пришло в истомленный непосильной задачей мозг. Тряпки те и веревки нужно в ступе растереть. И даже просто кору древесную, волокна конопли и льна добавить можно, если порезать мелко. Варить это все нужно не в кашу, а куда дольше, в густой кисель почти. И сито нужно очень мелкое, чтобы только вода стекала. И потом то сито на просушку поставить. Сделал Нур-Син десяток таких листов, высушил их на солнышке, клеем из разваренных копыт покрыл, и зарыдал, как ребенок. Неужто получилось? Одинакового размера листы плотной грубоватой бумаги он отцу настоятелю показал, а тот похвалил его и резчика искусного вызвал. Через неделю резчик на доске дубовой гимн в честь Иншушинака, что покровителем книгохранилищ был, вырезал. Новыми, как Пророк заповедал, арамейскими буквами. И даже гласные, которые финикийцы не пишут, специально придумали. Сам отец настоятель, не дыша, ту доску черной краской из дубовых орешков и сажи покрыл, а потом придавил с силой. А когда тот лист в руки взял, то уже и Нур-Син, и пожилой жрец в голос рыдали и обнимались, и как мальчишки, прыгали. Ведь самому Пророку покажут, когда он на ежемесячный симпозиум приедет. Почему собрание мудрецов греческими словами «пить вместе» назвали, жрецы не поинтересовались. Потому что греческого не знал никто. Кому интересно язык козопасов полудиких учить?