Бармак из дома Бармаков появился в Мерве как раз кстати, подумал я. Потому что больше никто здесь не поможет мне решить, что же делать – искать Заргису или сесть на лошадь, верблюда, осла, на все, что движется, и быстро двинуться по дороге на Самарканд, закончив со всем этим тягостным недоразумением.

Для этого оставалось только встретиться с Бармаком завтра – но так, чтобы никто во мне не опознал дапирпата, скрывшегося накануне с места преступления.

Впрочем, дапирпат, подумал я, вспоминая убийц, – это человек без лица, лицо ему заменяет чернильница, кисточки и калам, так что без этих приспособлений шансы у меня были неплохие.

И еще я думал, что, кажется, все-таки не хочу трогаться куда бы то ни было. Я хочу остаться здесь. У меня здесь появились дела.

Потому что я, в очередной раз вынужденный бежать и скрываться, начал всерьез сердиться.

– Милый мой Маниах, вы и представить не можете, в какое чудесное место я сейчас вас приведу, – сиял улыбкой, двигаясь ко мне, вчерашний владыка Балха. Только цари могут так щедро излучать благосклонность каждым движением, каждой складкой лба или щек – и при этом точно считать, сколько шагов они сделают вам навстречу, два или целых три.

Бармак из дома Бармаков был в светлых, широченных иранских шароварах, сверху которых лежали складки кремового муслина накидки. Шелковая белая бородка его была тщательно расчесана, и хотя он явно не разделял склонность народа арабийя к тяжелым ароматам, от него все-таки исходил чарующий запах – кажется, мяты и вербены.

– Повар еще жив – я специально узнавал, а это ведь замечательный человек, – продолжал он, ведя меня под руку. – Это великое искусство – сначала вы мелко нарезаете апельсиновую корочку и варите ее в молоке. Потом вымачиваете там же шафран. Потом – не знаю уж, что еще делаете. И этой жидкостью в нужный момент поливаете рис – вот так в этих краях придают совершенство плову. А как они подают фрукты! Как их отбирают! Но вам, я думаю, нужно будет что-то посущественнее. Баранья печень на углях? Да? Хоть немножечко? К ней подойдет красное мервское вино – уверен, что вы знаете, какая это прелесть.

Я чуть вздрогнул, а Бармак уже вел меня по дорожке сада, расчерченного на квадраты подстриженными кустами роз и гардений. Каждое ложе для обедающих помещалось в уединенном пространстве между этих зеленых, по пояс человеку, стен. И достаточно было откинуться на подушки, чтобы оказаться наедине с твоим собеседником среди аромата зелени и цветов. Жужжали струны, ласкал душу грустный голос певицы, бегали мальчики с мисками и большими блюдами. Я вздохнул.

– Позвольте же мне вас угостить, как не раз угощали меня в вашем доме, – продолжал, чуть задыхаясь от ходьбы, болтать благостный учитель. – Я так давно не развязывал собственный кошелек… Как там называется это мервское вино, кувшин которого стоит больше, чем целый верблюд…

Тут он краем глаза заметил, видимо, что-то в моем лице, но сделал вид, что это его не касается.

– Да расскажите же, что с вами произошло, Бармак, – наконец сумел вставить слово я. – Неужели вы действительно счастливы, уча какого-то смуглого парнишку? Вы повелитель Балха, Бармак. Царь. Мелик. Ихшид. Если вам надоела власть, то в конце концов вы могли бы попросту ничего не делать…

– А счастье в жизни вовсе не в том, чтобы ничего не делать, – расплылся он в хитрой улыбке верблюжонка. – Вы очень, очень молоды, Маниах, но когда-нибудь в вашей жизни наступит момент, когда вы спросите себя: а что же вы действительно хотели делать, хотели всю жизнь? Так, два летних супа и сладковатый слоеный хлеб, если здесь не разучились его печь, – с этакой корочкой… И та самая баранья печень… – осчастливил он улыбкой юношу, склонившегося к нам. – А что принести мне – вы знаете. Да, так вот, Маниах, власть, знаете ли, это не радость. И есть, кроме власти, такие интересные дела – хотя бы ваш великий предок и его замечательная история. Не морщитесь, я знаю, что вы слышать не можете его имя. И не желаете признавать себя его прямым потомком. Но согласитесь, что тысяча лет назад – это достаточно давно, чтобы спокойно относиться к совершенным им разрушениям и убийствам. А пройдет еще тысяча лет – да он будет попросту героем. И у ромеев, которые зовут его… как? – э-э, Александром. И у нас, зовущих его Искендером Двурогим.

– А пока что вы, как я знаю, вычислили настоящее имя той женщины, которую я с удовольствием признаю своей прародительницей, – вздохнул я.

– Это же так интересно! – воскликнул Бармак. – Женщина, остановившая кровавую руку разрушителя Согда. Она ведь не просто имя в старом свитке – она действительно из рода моих предков, да и ваших, Маниах, – вы думали о том, что у вас тоже есть права, хоть и не первоочередные, на трон Балха? Правда, до вас в этой очереди еще множество людей, но все же… Мы столько раз говорили об этом с вашим уважаемым дедом. Посмеивались, конечно.

– Вот расскажите-ка о другом, Бармак, – подхватил я, запуская зубы в лучшую за последний месяц моей жизни еду. – Царства Балха больше нет? Халиф или Абу Муслим отменили его?

– Да что вы, что вы, зачем же так, – помахал рукой он. – У меня ведь есть сынишка, вот ему я и передал власть. Не то чтобы он тоже увлекался этим делом – сегодня, знаете ли, есть места поважнее, чем Балх. А я сам… это ведь такое удовольствие – путешествовать, говорить с людьми, владеющими старыми книгами и документами… Но вы не дали мне договорить, – вдруг обвинил меня он. – О женщине по имени Рокшана я узнал все, что мог. И – вы правы – узнал про то, как ее на самом деле звали: Роушанак. А на древнем языке моей страны и вовсе – Вахшона. А пока я с ней разбирался, наткнулся на любопытный эпизод из жизни нашего героя, о чем вы, конечно, слышали. О том, что Искендер Двурогий якобы летал по небу на огромной птице-грифе. И часть его побед объясняется именно благодаря этому факту. Вот тут я зарылся в старые книги уже всерьез.

– Бармак, но чего только не говорят про Искендера! – запротестовал я. – Люди не летают на птицах. Таких птиц нет.

– Э-э-э, как вы поспешны, друг мой Маниах, – засветился улыбкой он. – Это сейчас таких птиц нет. Но ведь дело было больше тысячи лет назад. Что мы знаем про тех, древних, зверей и птиц? Я начал копаться не в летописях, а в легендах. Мне было интересно – говорится ли там о такой птице без всякой связи с именем Искендера? Так вот, что-то там есть. Да, что-то есть. И, наконец, такой факт многое объяснил бы. Все эти его победы, одна за другой. Вот представьте себе – полководец, способный подняться над полем битвы на высоту птичьего полета. Видящий, как бронированная конница обходит его с тыла, прикрываясь холмом или рощей. Машущий сверху рукой. Бросающий навстречу врагу отряд боевых слонов.

– А почему тогда не посадить верхом на десяток таких птиц лучников и не дать им обстрелять приближающегося противника? – предложил я.

– Маниах, вы позволяете своей фантазии взять над собой верх, – упрекнул меня он. – Если бы это было правдой, то летописи содержали бы хоть слово о таких лучниках. А в летописях ничего подобного нет, они четко говорят: одна огромная птица для полководца. А раз так…

И поднятые к закатному небу глаза его стали теплыми и задумчивыми.

– И вы этому всему учите того самого мальчика? – поинтересовался я, приканчивая суп.

– Этому, и мудрости Аристотеля – царя всех философов, и индийскому счету, который так интересует его отца («казначей дома Аббаса», вспомнилось мне), и языку Ирана… А читать ему священные книги мне не доверяют, конечно…

И тут я, сгрызший, как степной волк, уже немало бараньей печени, перевел взгляд на миску с едой в его руках.

В ней был рис, политый овощной подливкой. И еще он время от времени аккуратно отправлял в рот ломтики фруктов.

– Бармак, – сказал я, – вы не едите мяса. Вам не зря не доверяют говорить с мальчиком о священных книгах. Вы остаетесь почитателем того, кого у нас… о, бог Небесный, у нас… в Поднебесной называют Учителем Фо. А в Инде-принцем Гаутамой. Скажите мне, зачем же тогда вы отдали новым богам ваш монастырь? Завоеватели грозили вам смертью?