– Да, Нанидат, да, она так же сходила по тебе с ума, как и все мы когда-то, – наконец прервала тишину Халима. – Но это было давно. А потом… Она попросила Аспанака дать ей трудное дело. Ей не было равных. То, что делала она, не мог никто. Да, да, не удивляйся, мы, женщины, тоже кое-что знаем про дела наших мужей, даже очень-очень тайные дела. Это же мой муж отправился на последнюю встречу с Заргису в Мерве. Но она приехала на эту встречу со стрелой в груди и ничего не успела сказать. Упала ему на руки… Муж даже не успел похоронить ее – сам еле унес ноги, как я знаю. Это была очень легкая смерть, Нанидат.

Я подошел к окну и долго смотрел на пустой двор, покрытый песком и красноватыми камешками, отбрасывавшими длинные утренние тени.

– Ты говоришь, ты поехал на войну за Заргису? – раздался тихий голос сзади. – Так тебе ничего не сказали?…

– Только одно ответь: кто еще знал о ее смерти, кроме вас с мужем? Да что там – мой брат знал? – почти не разжимая губ, проговорил я.

– Аспанак? Еще бы ему не знать! – возмутилась она. – У него все пошло наперекосяк после того, как ее убили. А потом, к счастью, приехал ты… И, как я знаю, все поправил…

Тут последовало короткое молчание. Потом тяжелый вздох сзади.

– Не суди брата, Нанидат, – сказала наконец обладательница самых серых глаз во всем мире. – На его плечах был такой груз. Куда же ему было без тебя? А потом, тебе, наверное, очень пойдет слава воина. Кем ты был на войне? Ашкенд не говорил, хотя сказал, что видел тебя. Ты был лекарем? Э, нет, ты же весь в шрамах. Может быть, даже командовал небольшим отрядом лучников или чем-то подобным? Заргису была бы счастлива. Она бы гордилась тобой. И те… о которых ты никогда не говоришь… тоже бы гордились.

Было так же тихо, только в отдалении тоскливо заскрипели ворота, ведшие на улицу из по-прежнему пустого и безлюдного двора.

«Бедная моя девочка», – беззвучно сказал я, глядя в этот двор.

Но он уже не был пустым. Через скрипевшие ворота во двор мгновение назад въехал невысокий всадник, закутанный до глаз в дорожную тряпку, из которой торчал только очень длинный нос. В руках его был до отказа натянутый лук, которым он настороженно водил по сторонам. А за ним по двору двигался шагом – стук, стук – еще один всадник, держа наготове меч и так же осматриваясь по сторонам. И еще какие-то тени падали на землю у ворот и медленно двигались вперед, все в тот же двор, куда выходило мое окно.

Я затаив дыхание, начал отодвигаться к краю окна, чтобы не привлечь внимания всадника с луком. Но тут с грохотом распахнулась дверь из моей второй комнаты, смуглая рабыня вылетела во двор, раскинула руки крестом и издала длинный восторженный вопль, в котором сливались слова незнакомого языка.

Вопль оборвался влажным коротким кашлем, женщина наклонилась вперед и руками попыталась схватить воздух перед собой. Из груди ее торчала стрела.

Маленький носатый всадник с недоумением посмотрел на пустой лук в своих руках, потом перевел взгляд на медленно опускавшуюся на колени женщину, бережно державшуюся за стрелу в груди.

– Гису!!! – раздался вопль всадника рядом с ним. Он задохнулся, поднял лицо к бледному утреннему небу и снова завыл, как зверь. А потом, не прекращая выть, рубанул несчастного лучника мечом по чалме, и тот начал втягивать голову в плечи и молча клониться к конской шее.

Еще три всадника двигались от ворот веером по двору, а я стал очень хорошо понимать, что путь из комнаты, кажется, только один – в тот же полный всадников двор, хотя, помнится, темный коридор вел куда-то еще…

И тут сразу в нескольких дверных проемах, выходящих на галерею, окружающую двор, появились фигуры с луками в руках. «Оставить мне одного» – раздались слова команды слева. Стрела попала первому всаднику в седло и отскочила, но дальше в его плечо воткнулись сразу три. Упали еще двое. «Я же сказал – одного оставить!» – раздался хриплый рев, и я узнал на этот раз голос Юкука.

Последний всадник повернул к воротам, но конь его закричал от боли и начал припадать на передние ноги. Моя охрана в полном боевом облачении – видно, никто из них и не ложился, – хлынула во двор, как черные тени среди золотых лучей.

Весь двор кипел движением. А я смотрел только на голый участок земли, усыпанный маленькими камешками.

Это был пустой и бессмысленный мир.

И очень холодный.

Но тут Халима набросила на мою озябшую спину покрывало.

– Тo, что мы ищем не Заргису, а совсем другую женщину, я предполагал давно, – хрипловатым и равнодушным голосом говорил Юкук, покачиваясь в седле. – Да, господин, – ничего, если я буду иногда произносить ее имя?

Покосившись на него, я рассеянно кивнул и отвернулся, рассматривая буроватые морщинистые спины гор на горизонте: нет ли хоть на солнечных склонах бело-розовых пятен зацветающих деревьев?

– Я ничего не понимаю в безумии, но безумных на своем веку повидал, – продолжал он. – Это больные люди, которым нужен уход и присмотр. Им плохо. А тут, судя по всему, была очень даже самостоятельная личность и плохо ей никоим образом не было. Чтобы женщина из лучшей иранской семьи не просто сошла с ума, а превратилась в чудовище, добивающее умирающих воинов кинжалом, – я, конечно, не целитель, но это уж как-то слишком. Я пытался, конечно, представить, что женщина, посланная домом Маниаха на войну, попала в сложное положение и ей пришлось изображать посланца из рая для лучших воинов, чтобы уцелеть самой. Но это как-то сложно. Всегда надо искать сначала простые объяснения. А самое простое из них – это задуматься: а кто вообще сказал, что мы ищем одну и ту же женщину? Почему их не может быть две? Одна – Заргису, а вторая – совсем иная? И самое главное, господин, – ведь, насколько я понял, вы выросли вместе с… этой женщиной. Это означало, что ей уже больше тридцати пяти лет. А то, что вытворяла эта вот, на наших причем глазах… как она взлетала в седло… это мог делать только очень, очень молодой человек.

И Юкук постарался пригасить немой укор, таившийся в его глазах, – укор за то, что Заргису навсегда осталась для меня юной, стройной, гибкой, с летящими вбок медно-золотыми волосами.

Я продолжал молчать, в том числе и потому, что уже успел – еще и еще раз – дословно вспомнить, в каких именно словах мой хитрый братец послал меня в это безумное путешествие.

Аспанак с детства ненавидел ложь, запоздало вспоминал я. А поэтому довел до совершенства искусство говорить правду так, что понять ее можно было очень, очень по-разному.

«Врать лучше всего правду, братец».

Ведь он вовсе не утверждал, дошло до меня наконец, что это Заргису превратилась в чудовище и убийцу. Нет, он выразился куда более аккуратно.

Она пропала, сказал брат. Не исчезла – пропала, и только сейчас я смог принять сердцем иные, самые печальные смыслы этого слова. А потом, продолжал он, мы услышали о женщине-демоне, которая… и так далее. Ни слова о том, что это одна и та же женщина. Найди ее, Нанидат, заключил он, и сделай с ней то, что сочтешь нужным. Только ты способен на это, – а я просто не могу оставить город в эти ключевые дни.

Нет, он не посылал меня на поиски Заргису. То, что я понял его слова так, как понял, – это была моя, а не чья-то еще, ошибка. И упрекать его за эту мою ошибку с моей стороны было бы смешно.

Так же как смешно было бы задавать ему вопрос: а кто там звенел мечами под окном моей комнаты, после того как Аспанак точно понял, что сейчас услышит от меня «нет» – и прервал разговор? Я просил тебя привести музыкантов, а не циркачей с мечами, дорогой мой брат… А кто послал этих подозрительных личностей, гнавших меня до самой Бухары, как загонщики – оленя? Ведь убить меня они могли бы, как я теперь понимал, неоднократно. А вот в Бухаре… да все очень просто: те, кого послал за мной брат, – загонщиков, которые одновременно были моей охраной, – в Бухаре были убиты. А вот вторая пара моих преследователей были уже настоящими убийцами. И тут Аспанаку, видимо, пришлось поволноваться всерьез – пока не пришло мое письмо.