«Я люблю тебя» — подумала Джоли, но не зашла еще столь далеко, чтобы громко и вслух произнести эти простые и в то же время такие сложные слова. По крайней мере не сейчас.

Было время, когда Даниель мог спокойно взирать на Джоли, но движения его стали порывистыми и лихорадочными Он стащил с Джоли через голову ночную рубашку, отбросил в сторону и лег между ее ног, давая ей почувствовать всю силу своей мужской страсти.

Джоли обняла его, провела ладонями по спине, плечам, по курчавой груди и почувствовала, как под кончиками ее пальцев затвердели его мужские соски. Теплый летний ветерок обласкал обоих ароматом дорожной пыли, солнечного света и золотой пшеницы.

Даниель застонал, словно этот ветерок сломал его внутреннее напряжение, и легкими поцелуями покрыл щеки, шею, грудь Джоли. Затем нашел своим крепким и горячим членом ее лоно и вошел в нее — глубоко и резко.

Джоли ожидала снова почувствовать боль, но она мелькнула только на мгновение, сменившись таким блаженством, что у Джоли глаза были готовы выскочить из орбит. Дыхание стало прерывистым и частым.

— А я еще и не начал ничего, — услышала она голос Даниеля, вернее, догадалась, поскольку в ушах у нее звучал властный голос собственного тела и души, жаждущих вновь ощутить ту волшебную гармонию, которую открыл для нее муж Находясь под Даниелем, она словно с ума сошла, в буйном порыве отдаваясь ему и издавая при этом исходящие из самой глубины ее вопли, похожие на полуночный вой одинокой волчицы.

Медленно, не торопясь, начал Даниель, и каждый раз, когда он выходил, она умоляла, чтобы он вновь покорил, захватил, завоевал ее. Она содрогнулась в сладких конвульсиях, когда Даниель, открыв рот и тяжело дыша, опустошил себя в нее.

После этого Даниель и Джоли крепко заснули, а проснулись только после захода солнца. Джоли издала мягкий утробный звук, когда Даниель сразу же после пробуждения развел ей ноги и вошел в нее. Любовная битва началась снова и не кончалась до тех пор, пока оба они не покрылись потом, а их рты не пересохли от криков наслаждения.

Прошло довольно много времени, прежде чем Джоли поднялась, умылась водой, которую принес снизу Даниель, и надела голубое ситцевое платье. Она уже заканчивала собирать легкий ужин из бутербродов и фруктов, когда на кухню вошел Даниель, одетый в свою обычную рабочую одежду и выглядевший таким же холодным и отстраненным, как всегда. Сторонний наблюдатель ни за что на свете не догадался бы, что всего лишь несколько минут назад он занимался любовью и говорил при этом такие слова!

Джоли пожала в душе плечами и снова занялась едой. Может быть, судьба все-таки улыбнулась ей, и Джоли получит то, о чем в действительности мечтала всю свою жизнь, — дом, мужа и ребенка.

Надежды Джоли иметь ребенка рухнули, когда на следующее утро она обнаружила на своей белой ночной рубашке и простынях Даниеля пятна крови. Она ужасно расстроилась, хотя рассудок и говорил ей, что это естественная вещь. Джоли поспешно скомкала запачканные простыни и ночную рубашку и бросила их в бак для грязного белья, где уже дожидались стирки ее верхняя юбка и блузка, которые были на ней в тот день, когда она вышла замуж за Даниеля.

У Джоли сильно болел низ живота, когда она появилась на кухне. Кофейник уже закипал на печи. Она сходила в кладовую, принесла еще одну банку с копчеными сосисками и поджарила их вместе с яйцами и картофелем. Когда Даниель и Дотер пришли на кухню позавтракать, Даниель, взглянув на нее, задумчиво нахмурился.

— Плохо себя чувствуешь? — спросил он, когда Дотер позавтракал и пошел запрягать лошадей в фургон для поездки в Спокан. Джоли ничего сегодня не смоглапроглотить. Выпила только чашку кофе, хотя обычно завтракала с аппетитом.

Она отвела глаза, сама удивляясь, почему так трудно говорить о таких в общем-то обычных вещах, как месячные, с человеком, который узнал все самые интимные части ее тела.

— Завтра со мной все будет в порядке, — сказала Джоли, вытирая со стола. — Долго вы пробудете в Спокане?

— Два, может, три дня, — ответил Даниель, все еще внимательно разглядывая Джоли. — Илзе в таких случаях всегда пользовалась опийной настойкой.

Даниель пошел в кладовку и принес оттуда коричневую бутыль. Он догадался обо всем сам или же заметил пятно на простыне, когда встал сегодня утром. Джоли было настолько плохо, что она знала: лекарство ей не поможет. От этой настойки она просто всегда засыпала, а ведь ей надо еще дошить платья и постирать белье, накопившееся за неделю.

— Со мной все будет в порядке, — настаивала Джоли.

Даниель не поцеловал ее на прощание, не обнял. Сказал только:

— Не забудь послать за Джо Калли, если что-нибудь случится. Он подоит коров и позаботится о другом скоте.

Джоли молча кивнула, надеясь, что Даниель не заметит, что она уже скучает по нему, словно вновь очутилась в своем недалеком прошлом, где до того, как она стала миссис Даниель Бекэм, ее уделом были одиночество и неустроенность.

— Будь осторожнее, — сказала она на прощание, стараясь, чтобы ее тон прозвучал как можно более равнодушно.

Муж на мгновение заколебался, затем резко повернулся и вскочил в фургон, где его уже ожидал Дотер. И только Дотер улыбнулся и помахал ей на прощание.

— Буду очень признателен, если вы покормите старину Левитикуса сосисками и сметаной, сегодня и все эти дни, — прокричал он.

Джоли снова кивнула. Она стбяла на крыльце и смотрела, как фургон поворачивает к въездным воротам. Даниель ни разу даже не взглянул на нее.

Джоли решительно вошла в дом, откуда проследовала на кухню. Там разожгла в печи огонь, подложив сухие дрова из короба, стоявшего тут же рядом на полу. Когда пламя разгорелось, Джоли пошла к насосу и накачала воду в большой чайник, затем принесла мыло и приготовила для стирки большой и маленький тазики. Налив в маленький холодной воды для споласкивания белья, поднялась наверх и принесла испачканные кровью простыни и ночную рубашку.

Только когда они были выстираны и прополо-щены, а затем развешаны на просушку, Джоли принялась за носки, брюки и рубашку Даниеля.

Несмотря на тянущую боль в низу живота она все же любовалась прекрасным солнечным днем, а сама стирка — в общем-то нелегкое занятие — даже доставила ей определенное удовольствие, ведь она выполняла обязанности жены.

Когда на отстиранном белье не оказалось ни единого грязного пятнышка, Джоли вернулась на кухню и просто заставила себя съесть ломтик острого сыра с куском хлеба Бутыль с опийнойлгастой-кой все так же стояла на столе, словно поджидала ее, но Джоли опять проигнорировала ее. Господь свидетель, она так же не любила боль, как и все люди, но она не придерживалась теории, что любое беспокойство нужно немедленно устранять. Джоли считала, что страдания — неотъемлемая часть человеческого существования, что они ниспосланы свыше и без них никак не обойтись.

В конце этого длинного дня Джоли успела подшить еще одно платье из той ткани, что купил ей Даниель, и когда зажглись первые звезды, она вышла во двор и умылась перед сном. Утром, еще до жары, ей надо успеть выгладить белье, чтобы муж, возвратившись из поездки, нашел в ящиках своего шкафа аккуратно выстиранную и выглаженную одежду.

Она прибиралась после стирки, когда во дворе послышался стук копыт и грохот колес. Джоли выглянула и увидела мужчину и женщину, подъехавших в открытой коляске Дама была в шляпке, и Джоли не могла пока разобрать, сколько ей было лет. Мужчина был примерно одних лет с Даниелем, только постройнее и чуть повыше ростом, темно-каштановые волосы обрамляли его загорелое лицо.

«Это, должно быть, Джо Калли, — подумала Джоли, — приехал помочь по хозяйству» Она поспешила навстречу, смогла даже выдавить нечто похожее на приветливую улыбку, не ожидая ничего, кроме осуждения, от жены богобоязненного фермера.

По крайней мере, она полагала, что они должны быть богобоязненными, хотя и не видела их в церкви в воскресенье. Не припомнила она их лица и во время суда, не было их и рядом с виселицей, когда ее должны были повесить.