Они видели Барнаби в своем доме на улице Гриффон довольно редко именно потому, что здесь было слишком спокойно. Несмотря на свои преклонные годы, постаревший торговец фальшивыми реликвиями все еще хотел жить среди опасностей и риска. Ракушечник не собирался оставлять свой странный, тревожный, но такой яркий и полный красок мир. Он появлялся время от времени, неуклюжий, насмешливый, беспечный, носящий свои грязные лохмотья с королевским высокомерием. Прежде всего он протягивал свои длинные ноги к пылающему огню, затем, позже, под обильно накрытый стол. Матье, который любил его, сам не зная за что, никогда не забывал пригласить его к трапезе.

Барнаби обычно проводил несколько часов, дружески беседуя с Матье о том о сем. Он всегда знал, что и где в герцогстве произошло, и часто мог дать весьма полезные торговцу сведения, например, новости о прибытии корабля из Генуи или Венеции в Дамме или о появлении каравана русских торговцев мехами в Шало не. Он знал все дворцовые сплетни, имена любовниц герцога Филиппа и сколько раз на этой неделе вдовствующая герцогиня выходила из себя. Затем, ущипнув Катрин за щеку и важно раскланявшись с Жакетт и Лоиз, он уходил, чтобы вернуться к своему ночному образу жизни. Оба, Матье и Катрин, хорошо знали, что Барнаби был правой рукой зловещего Жако де ЛА-МЕРА – Короля Ракушек, но никто из них никогда не говорил об этом на людях, и когда однажды с острого языка Лоиз слетело несколько упоминаний о неподходящей профессии их друга, они тут же посоветовали ей попридержать язык за зубами.

К вечеру Жакетт, обеспокоенная молчанием Катрин и ее долгим уединением в комнате, принесла ей чашку супа, несколько ломтиков холодной говядины и кружку молока. Девушка ничего не ела с утра. Она поблагодарила мать и, чтобы сделать ей приятное, съела чуть-чуть супа, маленький кусочек мяса и выпила глоток молока, хотя у нее совсем не было аппетита. Ей стало лучше. Почти сразу же она почувствовала прилив бодрости; сознание прояснилось, и тело расслабилось.

– Ты не должна воспринимать это так тяжело, дорогая, – сказала Жакетт, улыбаясь ей. – Этот брак на самом деле не так уж плох, если подумать. Многие девушки позавидовали бы тебе, да и некоторые знатные дамы тоже. И может статься, что мессир Гарэн окажется значительно лучше при более близком знакомстве. Он выглядел неплохо. Очень может быть, что со временем ты полюбишь его и, что бы ни случилось, он будет баловать и ублажать тебя.

Глаза доброй женщины остановились на узле с блестящими тканями, которые Матье велел принести в комнату племянницы как заманчивое напоминание о прекрасном будущем, которое ожидает ее. Катрин пренебрежительно забросила его на сундук в самый дальний темный угол комнаты. Тон Жакетт, который был одновременно и робким и просящим, расстроил девушку, она вскочила и обняла мать.

– Не беспокойся обо мне, мама… Все будет хорошо, И, как ты говоришь, все, может быть, образуется само собой.

Не правильно истолковав смысл слов Катрин, успокоившаяся Жакетт вернулась на кухню и сказала брату, что ребенок стал более сговорчивым и больше не говорит» нет» так настойчиво и категорично.

Однако Катрин и не думала сдаваться. Она просто хотела рассеять материнские страхи и получить для себя свободу. После легкого ужина, ожидая темноты, она легла на кровать. Она слышала, как дядя Матье вышел, как делал это каждый вечер, чтобы передать ключи от ворот Святого Николая – охранять и содержать их в исправности было его обязанностью – коменданту или мэру города.

Вскоре она услышала, как он вернулся, задвинул засов на дверях, а затем, после удара колокола на колокольне Сен-Жан, раздался вечерний колокольный звон, возвестивший о том, что настала пора тушить огни. С этого момента улицы города переходили во власть проституток, воров, разбойников и всякого рода мошенников.

Катрин все еще лежала на кровати не двигаясь. Она слышала скрип ступеней лестницы, когда ее дядя поднимался спать, потом голос Лоиз, ругавшей служанку, и старика Пьера, ворчащего про себя, когда он карабкался наверх в мансарду. Мало-помалу дом погрузился в тишину. Сары все еще не было. Катрин знала, что она не вернется до рассвета, а скорее всего придет лишь на следующий день.

Когда единственным шумом в доме стало равномерное похрапывание дяди Матье, Катрин выскользнула из кровати, натянула коричневое платье, которое она выбрала специально для этой цели, заплела крепко волосы и закрыла их плотно прилегающим капюшоном, и, набросив на себя свободный плащ, полностью скрывавший ее фигуру, прокралась вниз по лестнице. Она по опыту знала, как ступать, чтобы не скрипели половицы, и как отодвинуть засов и повернуть ключи бесшумно. Отчасти в этом была заслуга и Сары, время от времени смазывающей их маслом. Через несколько минут Катрин была уже на улице.

Катрин была не из пугливых, да и ночь выдалась светлой. Небо было бархатно-черным с вкраплениями звезд, которые сияли так же ярко, как бриллианты на одеяниях Черной Мадонны. Тем не менее нужно было иметь смелость, чтобы идти в район города, пользующийся самой дурной репутацией, куда не смела ходить даже городская стража.

– Если когда-нибудь я понадоблюсь тебе, – сказал однажды по секрету Барнаби, – ты найдешь меня в публичном доме. Он принадлежит некоему Жако де ла-Меру, сержанту мэрии. Кроме того, он предводитель всех нас, нищих и бродяг. Я говорю это тебе потому, что знаю, ты не болтунья и, возможно, придет день, когда тебе понадобится моя помощь. Если меня там не будет, пошли кого-нибудь на постоялый двор у Садовых ворот, где время от времени я тоже бываю, хотя и не так часто.

Катрин понятия не имела, что такое публичный дом, пока однажды не упомянула об этом Саре. Цыганка считала, что нужно называть вещи своими именами и в воспитании молодых девушек правда в сто раз лучше, чем лицемерие.

– Публичный дом, – объяснила она, – дом, где глупые девушки продают мужчинам свои тела.

Тогда Катрин показалось, что она все поняла, но сейчас, прижимаясь к двуглавым домам на улице Гриффон, опять вспомнила о словах Сары. Она шла, прячась в густой тени под карнизами, избегая центра узкой, крутой улицы, где было больше света.

Достигнув площади Сен-Шапель, она собрала все свое мужество и перебежала до стоящего в центре креста, где остановилась, переводя дыхание. Крест бросал через площадь длинную тень; с одной его стороны стояла статуя святого Иоанна, с другой – Марии Магдалины. Их каменные лики застыли в вечном созерцании Мук Господних. Отдышавшись, Катрин, завернула за бастионы герцогского дворца. В тени его башен было безопаснее, но стоило быть настороже из-за стоящих на страже лучников, которых она угадывала по слабому блеску шлемов. Она пробежала по улице Кузнецов, где жалкие лачуги кузнецов издавали запах горящих дров, паленой кожи и оружейной смазки. Эта улица была Чрезвычайно узка и знаменита пожарами, часто занимавшимися здесь от жаркого пламени кузнечных горнов.

На пороге каждого дома стояло большое кожаное ведро для воды, на случай пожара. Катрин знала, но в спешке забыла о ведрах, споткнулась об одно, растянулась на земле и выругалась как солдат. Ругаться ей было несвойственно, но на этот раз она почувствовала, что это принесло ей облегчение.

В том месте, где узкая улочка выходила на Бург, самую большую и оживленную улицу города, она расширялась, образовав маленькую площадь, достаточную для размещения позорного столба. В этот час в колодках никого не было, но зрелище тем не менее было малоприятным. Катрин посмотрела в другую сторону и хотела было двинуться дальше, как почувствовала, что кто-то держит ее за край плаща, и закричала. Бесформенная тень появилась из-за угла, замычала, а затем разразилась смехом; две руки охватили ее под плащом за талию.

Катрин почти парализовало от страха, но у нее было развито чувство самозащиты. Извиваясь, как угорь, она выскользнула из грубых рук, которые старались удержать ее. Оставив плащ, она, не разбирая дороги, побежала, пытаясь унять ужас и не потерять головы. Она должна добраться до таверны Короля Ракушек!