Служанки под присмотром Одетты обрядили ее в ночную рубашку из белого шелка, которая стягивалась вокруг шеи золотой лентой. Рукава рубашки были столь широкими и свободными, что соскальзывали к плечам, когда она поднимала руки. Волосы заплели в две толстые косы, которые стелились по красному камчатному покрывалу.

Несмотря на то, что Катрин внимательно следила за дверью, она не увидела, как Гарэн вошел в комнату. Он внезапно появился из скрытого темного угла и направился к ней, ступая по меховым коврам бесшумно, как привидение. Катрин подавила в себе крик и нервно натянула покрывало до самой шеи.

– Вы напугали меня: я не видела, как вы вошли… Он ничего не сказал, но подошел еще ближе и поднялся на две ступени, которые вели к кровати. Его темный глаз пристально и неотрывно смотрел на молодую жену, а плотно сжатые губы не улыбались. Он выглядел бледнее, чем обычно. Облаченный с головы до пят в длинную, черного бархата мантию, он наводил на мысль о похоронах, что казалось довольно неуместным. Он походил на злого духа или призрака, обреченного бродить по этому уединенному замку. С тихим стоном Катрин закрыла глаза и стала ждать, что он сделает дальше.

Она почувствовала, как его руки прикоснулись к ее голове, и поняла, что Гарэн расплетает ей косы. Его руки двигались проворно и нежно. Вскоре распущенные волосы рассыпались по ее плечам и спине. Казалось, он не спешил. Катрин набралась мужества, открыла глаза и увидела, что он рассматривает длинную золотистую прядь волос, которую держит в руке и раскачивает так, что она поблескивает в свете огня.

– Мессир, – пробормотала она.

Он подал ей знак замолчать. По-прежнему не глядя на нее, он продолжал созерцать шелковистую прядь волос. Затем внезапно промолвил:

– Встаньте.

Она не сразу подчинилась, не понимая, что он имеет в виду. Поэтому он мягко взял ее за руку и повторил:

«Встаньте».

– Но…

– Слушайтесь меня! Ну же! Разве вы не понимаете, что отныне вы должны всецело подчиняться мне? Или вы не расслышали, что говорил священник?

Его голос был холодным и бесстрастным. Она покорно выбралась из кровати и побрела босиком по медвежьим шкурам, подобрав одной рукой шелковую ночную рубашку, чтобы не споткнуться о волочащийся подол. Гарэн снова взял ее за руку и подвел к огню. Лицо его было непроницаемым. Сердце Катрин колотилось. Что он хочет от нее? Зачем он заставил ее подняться с постели. Она не смела спрашивать.

Когда Гарэн развязал золотую ленту, щеки ее вспыхнули, и Катрин закрыла глаза, плотно сомкнув веки, будто они могли создать заслон. Она уже не чувствовала его рук, но поняла, что белый шелк сползает с ее плеч и падает к нотам. Жар от огня нещадно жег ее обнаженное тело.

Прошло несколько минут. В плотно закрытых глазах Катрин плясали искры. Гарэн не прикасался к ней. Он молчал. Она даже не ощущала его присутствия. Однако от сознания собственной наготы она попыталась прикрыть тело руками. Ее остановил короткий приказ, услышав который она вновь открыла глаза.

– Нет!

Тогда она посмотрела на него. Он сидел в высоком дубовом кресле, положив подбородок на руку. На его лице было странное выражение – смесь ярости и отчаяния. Взгляд был столь напряженным, что Катрин отвернулась. Она обратила внимание на то, что его огромная черная тень протянулась до старого сводчатого каменного потолка. Катрин охватил стыд, этот человек пристально рассматривал ее тело, изучая и оценивая его.

– Пожалуйста… – жалобно произнесла она, – огонь обжигает меня.

– Отодвиньтесь.

Катрин вышла из белой кучи шелка на полу, с невинной дерзостью думая положить конец этой злой, пугающей игре, которую он с ней затеял. Тепло огня не только согревало, но и возбуждало. Однажды она уже испытывала этот глубокий таинственный трепет, это странное состояние полуоцепенения. Здоровое молодое тело Катрин жаждало поцелуев и ласк, положенных ей по праву. Но у Гарэна де Брази, сидевшего в кресле с высокой спинкой, не дрогнул ни один мускул. Он все так же пристально смотрел на нее…

Внезапно Катрин охватила ярость и неимоверный стыд. Она была уже готова повернуться и побежать к кровати, где смогла бы зарыться в покрывале и спрятаться от унижения. Но он, возможно, почувствовал ее настроение и железной хваткой сжал запястье, заставляя остаться возле него.

– Вы принадлежите мне! Я могу сделать с вами все, что захочу…

Его голос слегка охрип, но рука, сжимавшая запястье, была тверда. Странно, но его, казалось, не тронула красота обнаженного женского тела. Свободной рукой он прикоснулся к ее лицу, горящему от стыда, а затем долгим неспешным движением скользнул вокруг одной груди, вдоль бедра и ноги. Это была не ласка, а скорее восхищенный жест знатока, когда он кончиками пальцев любовно оглаживает полированную поверхность мрамора или прослеживает чистоту линий какой-нибудь статуи. Катрин вздрогнула, когда теплые пальцы прикоснулись к ней. И вновь послышался его хриплый голос:

– Женское тело может быть самым прекрасным или самым безобразным актом творения, – сказал Гарэн. – Мне приятно, что ваше тело столь великолепно.

Затем он встал и отпустил ее руку. Катрин, широко раскрыв глаза, в изумлении глядела, как он пересек комнату и отворил дверь.

– Спите спокойно, – сказал он тихо.

Он исчез в темноте так же бесшумно, как и вошел. Его темный силуэт, словно по волшебству, слился с ночными тенями. Она осталась стоять посередине огромной комнаты, медленно приходя в себя от удивления. Хотя и трудно было в этом признаться, но она чувствовала глубокое разочарование. Затем, заметив свою тень на стене и вспомнив о своей наготе, метнулась через комнату и юркнула в постель. Сердце ее бешено стучало. Очутившись в тепле и уюте шелковых подушек и мягких одеял, внезапно, вопреки логике, она начала плакать.

Когда она успокоилась, огонь в камине уже догорел. Голова раскалывалась от боли. Катрин медленно выбралась из кровати. Глаза ее были красными и опухшими. Катрин нашла ночную рубашку, лежавшую у камина, и накинула ее. Затем вымыла лицо в серебряном тазике, который стоял на комоде возле кувшина с флердоранжевой водой. От прохладной воды ей стало лучше. Было тихо, и ее охватило чувство одиночества. Она легла, удобно устроившись на подушках, и попыталась бесстрастно оценить ситуацию. То, что случилось в эту странную брачную ночь, помогло ей больше узнать себя. Когда она предалась объятиям Арно, то могла объяснить этот поступок непреодолимой любви к нему. Ну, а в этот-то вечер? Любви к Гарэну не было, ее ни в малейшей степени не влекло к нему… и все же она была на волоске от того, чтобы отдаться ему.

Она и не пыталась угадать причины такого поведения своего мужа. Разобраться в этом было поистине невозможно!

На следующий день был сочельник. Тихие звуки музыки пробудили Катрин ото сна. Занавеси были отдернуты, открывая мрачный зимний пейзаж, но огонь в камине весело плясал. В дубовом кресле сидел Гарэн, а у его ног лежала борзая. Гарэн по-прежнему был в черной бархатной мантии, и как будто только что встал. Когда Катрин приподнялась в постели, он слабо улыбнулся.

– Это рождественские гобои, моя дорогая. По традиции они будут играть здесь весь день до полуночи. Вы должны поспешить, чтобы принять музыкантов. Я вызову служанок.

Все еще в полудреме, Катрин смущенно наблюдала, как служанки весело вбежали в комнату, чтобы пожелать ей доброго утра. Они оказались проворными и засновали вокруг кровати: одна протягивала просторный халат, подбитый мехом, другая – комнатные туфли, третья – зеркало. Но их озорные взоры то и дело скользили в другой конец комнаты, где, сдержанный и прямой, сидел Гарэн. Он со снисходительным видом наблюдал за этой веселой суетой, в совершенстве исполняя роль молодожена. Катрин не знала, смеяться ли ей над этим притворством или рассердиться.

Одна лишь Сара сохраняла невозмутимое спокойствие. Она пришла последней и принесла с собой платье, которое Катрин должна была надеть в этот день, первый день после свадьбы. Верхнее платье было сшито из шерсти медового цвета, расшитое шелковыми снопами пшеницы того же цвета, причем по контуру рисунка шла тонкая золотая нить. Его широкие рукава, воротник и подол были оторочены каймой из соболя сочного коричневого цвета. Нижнее платье – из однотонного медового атласа. Головной убор, полностью скрывавший волосы Катрин, состоял из двойной собольей каймы, окружавшей высокий конус из расшитого сукна, на котором колыхалась того же цвета вуаль. Широкий золотой пояс филигранной работы удерживал на месте складки как раз под грудью. Наконец, ожерелье из топазов, перемежавшихся золотыми пшеничными снопами, завершало наряд, надеть который Сара помогала своей госпоже с церемонными жестами священнослужителя пред алтарем какой-то языческой богини. Лицо цыганки, однако, было хмурым, и пока Катрин одевалась, она не произнесла ни слова. Гарэн удалился, чтобы заняться своим туалетом, и две женщины могли свободно поговорить друг с другом, если бы не озорной рой молодых служанок, сновавших по комнате. Когда Катрин была готова, Сара мановением руки отпустила их и затем повернулась к молодой женщине с выражением беспокойства на лице.