Строители ушли работать, и Гвоздь радостно вздохнул, – разливать на двоих не то, что на четверых. Когда водка перекочевала в желудок Гвоздя, Матвей взял его под руку и вывел из «Блинной». Они свернули в безлюдный переулок, где по бокам дороги тянулись голые рябины, усыпанные красными гроздьями. Под ногами хлюпала грязь, но Матвея это не смущало. Гвоздь порывался затянуть песню.

– Шумел камыш… – начинал он, спотыкался и замолкал, всем телом повисая на провожатом. – Шш-шумел… ка… мыш… дер-р-ревья… гну-лись…

«Если таких тут много, то понятно, откуда у поселка название Камышин», – подумал Матвей.

– Где Тихон? – спросил он. – Скажешь, еще налью.

– Ти… Ти-хон? Сбёг!

– Вы в бане парились?

– Ага… п-пили и… па-рились… с веничками… п-потом Тихон в дом позвал. – Гвоздь затряс лысой головой, икнул. – А т-тебе чего надо? Ты кто?

На холодном ветру он чуть протрезвел, и его мозги медленно, с натугой заработали.

– Я племянник его, – на ходу импровизировал Матвей. – Из Тулы приехал, а дядьки нету! Мне ночевать негде.

– Из Ту… Тулы? – моргал старик. – Племяш, значить? Худо дело, брат… Д-дядька твой того… слинял… теперя не скоро в-вернется.

– Как это? Что же мне, обратно в Тулу ехать? Я ему телеграмму посылал! – изображал горькое отчаяние Матвей. – Он ответил, что ждет. Ты меня обманываешь! Где дядька, признавайся?

Он схватил Гвоздя за грудки и сильно встряхнул.

– Говорю же… сбёг! – испугался тот. – Нас… Вовка-сосед р-разбудил… Пожар! – кричить, – пожар! Бягом, м-мужики, на пожар! Немкин дом горить! Я поднялся… потом опять у-упал… утром меня менты водой о-облили… Где дружок т-твой Тихон? – пытають. – Я глядь… а его и с-след простыл…

– Ладно, держи на опохмелку.

Матвей сунул старику в карман сто рублей и зашагал к дому Тихона, надеясь, что Вовка-сосед окажется трезвее Гвоздя. Так и было: упитанный, пышущий здоровьем парень рубил во дворе березовые поленья.

– Тебя Владимиром зовут? – уважительно спросил Карелин, чем сразу завоевал его доверие.

– Ну…

– Я Тихона ищу.

– Вы из милиции?

– Нет. – Матвей подошел к забору, и парень, не выпуская из рук топора, последовал его примеру. – Я племянник из Тулы. Где дядька? Говорят, он в беду попал? Хочу его с собой забрать. Менты ведь разбираться не станут, повесят все грехи и посадят вместо настоящего преступника.

Глаза парня загорелись, он криво усмехнулся:

– Тихон дом не поджигал! Он вечером в «Блинной» сидел, потом они с Гвоздем парились – я им веники приносил и пива. Набрались они до чертиков и уснули в доме. Я как услышал про пожар, сразу кинулся их будить. Гвоздь вообще лыка не вязал, а Тихон едва глаза продрал, сообразил, что к чему и давай голову в ведро окунать. Колодезная вода мигом хмель смыла! «Бежать мне надо, – говорит. – Не то посадят! Я дымоход не почистил, как следует, видать, от камина и занялось! Думал сегодня закончить, а оно вон как повернулось. Все, кранты мне, Вован!» Вытащил деньги из-под матраца, перекрестился: «Не поминайте лихом!», – и побежал на дорогу попутку ловить.

– Откуда ты знаешь, что попутку?

– Так это самый быстрый способ уехать. Не на вокзал же ему было идти? Там в секунду загребут.

– Выходит, чей-то дом загорелся по дядькиной вине?

– Вряд ли, – покачал головой парень. – Подумаешь, дымоход не почищен? Прямо сразу пожар, что ли? Это Тихон спьяну так решил. Мозги после самогона тормозят конкретно! Сам знаю.

– Когда же он вернется?

Вовка-сосед пожал могучими плечами, перебросил топор из одной руки в другую, – легко, как игрушку.

– Я бы не возвращался. Семьи у Тихона нет, работы теперь тоже, да еще посадить могут. Он себе не враг, чтобы самовольно в петлю лезть!

– А дом не жалко бросать?

– Какой это дом? Хибара! Сам погляди: крышу менять надо, полы прогнили, банька валится, – все его хозяйство доброго слова не стоит. Главное, чтобы менты от Тихона отцепились. Я-то им ничего не сказал! И ты помалкивай.

Разговор с этим парнем окончательно убедил Карелина в непричастности сторожа к поджогу. Убивать баронессу Тихону незачем, устраивать пожар тем более. Он служил предыдущему хозяину, потом добросовестно работал у госпожи Гримм, – и никаких инцидентов. Почему бы вдруг сейчас понадобилось грабить и поджигать?

Матвей шел по улице, не замечая мелких, пролетающих в воздухе снежинок. Ему было жарко. Один день, – вот и все время, которое он мог посвятить сбору информации. Завтра им с Астрой, хочешь не хочешь, придется ехать в Москву. До вечера следует выяснить хоть что-нибудь, проливающее свет на события в доме баронессы.

Астра, – если верить ее словам, – ударила злоумышленника отверткой. Но ни Гвоздь, ни Вовка-сосед даже не обмолвились ни о каком ранении или недомогании Тихона. Не так проворен сторож, чтобы успеть и в баньке попариться, и выпить изрядно, и учинить на Озерной улице пожар, и вернуться в дом, и уснуть, и…

– Нет, – пробормотал Матвей. – О Тихоне можно забыть. Эта ниточка никуда не приведет. Из приближенных к погибшей остается Эльза, но кого о ней расспрашивать?

Мысль о школе возникла сама собой. Эльза, как все дети, окончила школу: ее там знают учителя, они подскажут, с кем она дружила, чем увлекалась.

Камышинская средняя школа стояла в центре поселка, – трехэтажное здание из красного кирпича с большими окнами и четырьмя колоннами у входа. На первом этаже, – гардероб, где сидела пожилая женщина с забранными в узел седыми волосами. К ней-то и обратился Матвей с вопросом об Эльзе.

– Коржавина? – просияла гардеробщица. – Знаю. Как не знать? Ее сестра постоянно школу прогуливает. Исключать собираются! Давно пора за них взяться! Одна плохо кончила, и другая пойдет по ее стопам.

– Я из опекунского совета, собираю сведения об этой семье, – доверительно сообщил Матвей. – Мне интересны мнения не только официальных лиц, но и окружающих, которые непосредственно общались с девочками.

Он пересыпал свою речь специфическими выражениями, дабы вызвать почтение у седой дамы. А то потребует какой-нибудь документ.

– Что вы можете сказать о старшей из сестер Коржавиных?

– Эльзу красота ее сгубила, – понизила голос гардеробщица. – Бывало, ходит по школьным коридорам, будто пава. Юбчонку короткую напялит, вся задница наружу! Прости, господи! – смутилась она. – Училась так себе. Ленивая, невоспитанная: сделаешь замечание, – огрызается! Только и делала, что стреляла глазами на мальчиков. И Зойка такая же растет. Кому их воспитывать-то? Мать умерла, бабка старая совсем…

– А отец?

– Они от разных отцов, кажется, а похожи обе на мамашу покойную, – блондинистые, голубоглазые, фигуристые и дерзкие. Думают, если красоту бог дал, так все можно. С лица воду-то не пьют! Красивые, вон, все на панели, туристов иностранных обслуживают, или в заграничных борделях трудятся.

Гардеробщица отчего-то явно невзлюбила женскую красоту и пользовалась случаем излить желчь. Красота в ее устах выглядела проклятием, клеймом позора. Карелин дал ей выговориться. Когда поток негодования иссяк, он спросил:

– Чем сейчас занимается Эльза Коржавина?

– Эта вертихвостка? Ясное дело: или голая танцует где-нибудь, или ее в Турцию продали. Она ведь рассчитывала в Германию уехать, за немца замуж выскочить! Потому и пошла в прислуги к немецкой барыне. А та, не будь дура, никуда Эльзу не повезла. Девица долго терпела, но потом все-таки не выдержала и сбежала. Деньги собрала, какие в доме были, и махнула в Турцию на заработки, – тайком, чтобы никто не пронюхал. Там с ней церемониться не стали, продали то ли в гарем к богатому старику, то ли в бордель. Коржавиным бы тревогу бить, шум поднять, спасать непутевую… А они рты на замок и помалкивают. Дескать, не знают, куда Эльза подевалась! А чего ж тогда в милицию не идут, заявление не пишут? Вы кого угодно спросите, – все подтвердят, что Эльза еще летом уехала, и поминай, как звали. Некоторые даже такую страсть придумали, повторить боязно, – будто немка Эльзу заперла в подвале и уморила голодом.