Отношения между Осокиным и Тамарой Степновой накалились до предела. Они стали избегать друг друга. Тамара Валентиновна каждый вечер принимала снотворное, увеличивая дозу. Без таблеток сон не шел, а ночные бдения выматывали, взвинчивали и без того натянутые нервы.

– Снотворное вызывает привыкание, – говорил муж, но она его не слушала. – Видишь, одной таблетки тебе уже не хватает.

– Мне все равно…

Он вздыхал, качал головой. Его беспокоило состояние супруги, но что он мог поделать? Взрослый человек хуже ребенка, – на него не накричишь, в угол не поставишь. Осокин начал позванивать среди дня домой или в поликлинику, проверять, где Тамара, все ли в порядке. Она зачастую не брала трубку, – где-то отсутствовала или просто не хотела разговаривать. Это не нравилось Герасиму Петровичу.

Вчера ему сообщили, что доктор Степнова взяла отпуск. Дома жена об этом и словом не обмолвилась. Она вела себя крайне подозрительно: то краснела, то бледнела, прятала глаза, отвечала невпопад. Он решил спросить ее, в чем дело.

Осокин рано уходил на работу. Жена спала, вернее, делала вид, что спит. Он надел галстук, глянул на себя в зеркало и подошел к дивану.

– Тамара, я знаю, что ты давно проснулась. У тебя все в порядке?

Она открыла глаза, выдавила подобие улыбки.

– Да. Почему ты спрашиваешь?

– Я звонил тебе на работу, в поликлинику…

– Зачем?

– Видишь ли, я волнуюсь. С тобой что-то происходит, а ты молчишь.

– Что со мной происходит? – возбужденно произнесла она. – Я похоронила дочь! Только и всего.

– Марину не вернешь.

– Я знаю!

– Может, съездишь куда-нибудь? Я дам тебе денег.

– А как же строжайшая экономия? – взорвалась она. – Как же «копейка, которая рубль бережет»? Тебе не жалко будет впустую потраченных средств?

– Не впадай в крайности, дорогая.

– Не называй меня так! Я не могу слышать этих твоих притворных любезностей!

– Хорошо. Успокойся… Я подумал, тебе лучше подышать морским воздухом, чем сидеть в тесной квартире и днями напролет убиваться от горя.

– Я не собираюсь сидеть в квартире. Москва – город большой, здесь полно театров, музеев, в которых я еще не бывала. Буду гулять по улицам, наконец!

Он помолчал, уставившись на нее долгим изучающим взглядом. Дрожь в руках, красные пятна на скулах и горячечный блеск глаз выдавали ее лихорадочное состояние.

– Как хочешь. Только звони мне хотя бы раз в день, говори, в каком ты музее…

– Не обещаю! – отрезала она. – Прости, но… я же не под арестом? Может тебе еще подписку о невыезде дать?

Осокин вышел из квартиры с тяжелым сердцем. Что делать? Обращаться к врачам? Так Тамара сама врач…

Борисов ходил под впечатлением разговора с главным менеджером. Чем черт не шутит, а вдруг, он прав?

В женщине, которая следила за ним в баре, незадачливый красавчик узнал Тамару Степнову, мать погибшей Марины, – он видел ее на фотографиях в альбоме любовницы. Жениться на Марине господин Иваницын не собирался и лично с Тамарой Валентиновной не знакомился. Но все же, обостренное чувство самосохранения подсказало ему, кто за ним наблюдает, – ни хмель, ни полумрак не помешали.

Отбросив детали, Борисов оставил, как он выражался, голый факт: Степнова-старшая преследует Захара.

О чем это говорит? Либо для нее уже не секрет, что его с Мариной связывали интимные отношения, либо она подозревает Иваницына в убийстве дочери.

И что? Она хочет отомстить? Или ею движет любопытство? Зачем ей шантажировать любовника Марины, принуждая его к примирению с Астрой? Могла ли она видеть, кто посетил ее дочь в тот роковой день? В принципе, да, – если следила за Мариной. Но тогда почему она ничего не сказала следователю?

Далее. Может ли пойти на шантаж частный детектив? Вряд ли. Ему-то уж совсем не интересно улаживать семейные неурядицы Ельцовых. Вот если бы он денег просил, тогда понятно.

– Не сходится, – вслух произнес Борисов. – Что мы еще имеем?

Он достал из сейфа фотографии Захара Иваницына с его пассиями, – одной, другой… вот и Марина… вот еще какая-то белокурая девица… Стоп! Он разложил снимки на столе, внимательно изучая каждый. Некоторые фотограф-соглядатай умудрился сделать вблизи, некоторые – с далекого расстояния.

– Черт! Как же я раньше не заметил? – хлопнул себя по лбу Николай Семенович.

Его рука потянулась к телефонной трубке, – звонить Ельцову, – и застыла на полпути. В сущности, ничего особенного на снимке нет…

Любая из девиц, запечатленных на фото, могла следить за Иваницыным, подстеречь его в тот день у дома Марины Степновой и теперь «отрываться» на всю катушку. Шантаж, черные шнурки, – ребячество, не более.

Он подошел к окну, выглянул во двор: черные деревья растопырили крючковатые ветви, черные тучи нависли над мокрыми крышами домов и монотонно, беспрестанно поливают улицы дождем. Погода соответствовала состоянию души Борисова: тягостному, тоскливому.

Он вернулся к столу, включил компьютер и отыскал на диске снимок, привлекший его внимание, увеличил, присмотрелся, хмыкнул. Выделил часть фотографии, еще увеличил. Запечатленная в движении и оттого чуть смазанная фигура приблизилась, но совсем потеряла четкость.

– Лица не разобрать, – отметил Борисов. – Какая жалость.

Ему захотелось крепкого кофе, и он позвонил Глории. Только она умела готовить превосходный черный «мокко», – крепкий, без сахара, как любил Николай Семенович. Барышне можно было платить зарплату за одно это умение.

Спустя десять минут секретарша вошла с серебряным подносом, на котором стоял кофейник, чашка и стакан с холодной водой.

– Налей, – без улыбки попросил Борисов.

Глория, как и все сотрудники компании, побаивалась начальника охраны. Рука молодой женщины дрогнула, и кофе пролился на стол, на разложенные бумаги.

– Ой! Простите, я сейчас уберу!

Она поспешно собрала бумаги, стряхивая с них густые коричневые капли. В какой-то момент ее взгляд упал на экран компьютера.

– Ой! – уже с другой интонацией воскликнула Глория. – А кто это? Я, кажется…

Она смутилась и замолчала.

– Знакомая фигура? – подбодрил ее Борисов. – У тебя есть шанс заслужить премиальные, девочка.

– И что ты будешь делать? – спросил Матвей, размешивая мед в чашке с чаем для Астры. – Эльза уже ничего не расскажет. А больше спрашивать некого. По-моему, и незачем. Уже все ясно!

– Надо искать неизвестного покровителя.

– Ты в своем уме? У тебя лоб горячий, наверное, опять температура подпрыгнула.

– Понимаешь, я думала, единственная ниточка, которая может привести нас к этому человеку, – Коржавины. После смерти Эльзы им нет смысла скрывать его имя. Поэтому из «Тихой поляны» я поехала обратно в Камышин, вернее, меня таксист привез.

– Деньги пригодились? А ты не хотела брать.

– Да… чуть не дала маху, – кивнула она. – Так вот, Коржавиным я представилась журналисткой, которая пишет о проблеме самоубийств. Об Эльзе мне уже было известно достаточно, и Зоя согласилась поговорить со мной.

Астра мысленно перенеслась в домик с флюгером, – в сумрачную горницу, где молчали старинные ходики и стоял запах еловых веток и свечного воска. Сгорбленная старушка в черном платке расставила повсюду желтые церковные свечки: одни догорали, она зажигала другие, а по ее изборожденному морщинами лицу текли слезы. Дочь пережила, теперь вот внучку… горе горькое!

Тело Эльзы еще не привезли, и крепкий, выскобленный добела деревянный стол без скатерти стоял посреди комнаты, ожидая страшную ношу. Зойка отводила от него красные глаза, зябко куталась в черную старушечью кофту.

– Я этого человека ни разу не видела, – глотая слова, шептала она. – Только слышала о нем от сестры. Они познакомились прошлой осенью, примерно в это же время. Эльза ездила в Москву на Хэллоуин, – это такой американский праздник, когда все рядятся привидениями, вампирами… ну, вы видели по телику. Там она и встретила его! Он был одет в черный балахон и маску ворона. Больше я ничего не знаю.